А остальные как выступили? - спросил кто-то из класса нагнувшуюся над столом Дубовицкую, обещанный подарок Стеблову в журнал заносившую, причём - с удовольствием, как показалось.
- Остальные выступили очень плохо, - ответила она, выпрямляясь, и по лицу её погрустневшему без труда можно было прочесть, что рассказывать про других участников было ей не очень-то и интересно. - Все четыре задачи кроме Стеблова не решил никто, даже и три никто не решил - представляете?! Занявший второе место Билибин Андрей, на которого я большую ставку делала, меня в этот раз подвёл - решил всего две задачи: по электричеству и по магнетизму, - десять баллов набрал, что для него, конечно же, очень мало… А из вашего класса лучше всех Чаплыгина Оля выступила, правильно решившая одну задачу - по оптике. Остальные же, кто на олимпиаде был, или совсем ничего не решили, или всё решили неправильно, что мне даже стыдно было их так называемые решения проверять. У меня, вон, восьмиклассники решают лучше вас всех, выпускников хвалёных…
- Я не знаю, мои дорогие, как вы с такими знаниями и способностями через полгода в институты поедете поступать, - закончила Изольда строго. - Вы там опозорите и меня и себя. Я теперь подумаю десять раз, прежде чем пятёрку кому из вас в аттестат поставить…
После этого в 10 “А” были и другие уроки физики до Нового года. На них Изольда Васильевна была неизменно добра, нежна и приветлива с Вадиком, держалась с ним если и не как с равным, то как с лучшим учеником класса - точно. Заметно было со стороны, что она старалась и внимания ему уделять побольше, и его лишний разок подбодрить и похвалить, расположение своё выказать. Впереди ведь районная олимпиада была, и она справедливо рассчитывала на успех: что Вадик и там всех на обе лопатки положит. А победа Стеблова, что очевидно, и ей бы аукнулась с лихвой, и она вместе с ним прославилась бы на весь город и весь район - как воспитательница молодых дарований.
Ради этого можно б было и потерпеть. И она до Нового года Стеблова жаловала и терпела…
58
А уже через неделю в их школе проводилась другая важная олимпиада для выпускников-десятиклассников - по математике, - на которую Стеблов собирался так, будто победа там была у него уже в кармане. Будто туда ему нужно будет только прийти, решить всё быстренько минут за тридцать, за сорок - и потом гордо встать и уйти - героем! Как уходил он полгода уже с контрольных работ Лагутиной, к чему он и сам довольно быстро привык, и приучил свой 10“A” воспринимать его уходы досрочные, сверхскоростные, как нечто естественное и нормальное, само собой разумеющееся.
Такие победные мысли и настроения, надо заметить, необоснованными и чрезмерными не были, предельно завышенными и оптимистичными с его стороны, а для кого-то и вовсе хвастливыми и шапкозакидательскими. Они ведь не с потолка взялись и не из пальца самопроизвольно высосались, а из недавнего реального опыта. И имели полное право на жизнь, на существование.
Психологический фон для их появления был таков. Опередив всех с заметным отрывом по физике, Вадик был на седьмом небе от счастья и неподдельной гордости за себя, - и не ходил, а летал по школе, увеличившись в росте будто бы сантиметров на пять и ощущая со всех сторон подчёркнуто-уважительное к себе отношение.
Это его бодрило и заводило, бесспорно, как в том же спорте когда-то, в любимых лыжах, верой в себя накачивало каждый день, силой мысли и духа. И что особенно ценно, он в декабре впервые по-настоящему стал понимать, что напряжённейший умственный труд его последних двух лет не пропал даром - потихонечку всходы начал давать, да ещё какие всходы! Он, как с очевидностью выяснилось неделю назад, знает и может многое в сравнение с другими, хвалёными отличниками в первую очередь, потенциал у него большой. А это было очень и очень важно, поверьте, - для его психологического здоровья и настроения, прежде всего, - ибо ни в восьмом, ни в девятом классе, тем паче, у него такого настроя победного, всесокрушающего, и веры в собственный дар не было даже и близко. Там то Чаплыгина со Збруевым ему ясны очи слепили своими талантами и дарованиями, то победители и призёры Всесоюзных олимпиад, коих в интернате было великое множество.
А теперь всё это было уже позади: и интернат, и Чаплыгина, и Сашка Збруев. Интернат он забыл как полуночный страшный сон. Чаплыгина Ольга сломалась, хронически устав, вероятно, от ежедневной на протяжении нескольких последних лет за золотую медаль борьбы: ей, бедняжке, уже не до математики и не до физики было, не до громких интеллектуальных побед, с дополнительными перегрузками и перенапряжением связанных. А дружок его прежний, крикливый и "даровитый" якобы, на поверку оказался бездарем и дерьмом, да ещё и трусом к тому же. Олимпиада по физике это показала ясно: всю его трусливую, гнилую и поганую суть.
И Вадик остался один в своей прежней школе: ему уже не на кого стало ровняться, не с кем мериться знаниями и умом, за место под солнцем бороться. Бороться он теперь должен был лишь сам с собой - с ленью собственной и усталостью, которые к Новому году стали давать о себе знать, как тараканы из нор повылазив.
Но расслабляться ему было нельзя: впереди его ожидали Москва, экзамены в Университет Московский, на которых он должен будет предстать молодцом, чтобы перед преподавателями тамошними не опозориться…
59
Словом, Стеблов всё правильно думал, правильно рассуждал: соперников у него действительно не осталось - по делу если судить, по факту. Одного только он не учёл тогда, главного: что остался дружок его пакостный и бездарный, никчёмный, примитивный, пустой; но зато самолюбивый и тщеславный до ужаса, страшно подлый и страшно злой, который про Вадика не забыл - помнил о нём постоянно. Резко порвавший с ним дружбу Стеблов сильно обидел Сашку, до предела унизил его, за живое задел крепко-крепко. А Сашка был не из тех, кто легко забывал и прощал подобное. Какой там! Он как хитрый зверёк, притаившись в кустах, только и ждал удобного случая, чтобы обидчику в горло вцепиться и за всё ему отомстить, кровушки его всласть напиться.
"Зазнайка" Стеблов, которого он регулярно в школе встречал в компании Лапина с Макаревичем, буквально бесил его, доводил до трясучки, до коликов в животе своим независимым и степенным видом, как и столичной гордыней, вальяжностью и высокомерием, скорее даже кажущимися, чем реальными: высокомерным Вадик и во взрослой жизни не был. Но всё равно, проучить его, москвича, сбить с него лоск и спесь, в дерьмо его обмакнуть и измазать стало для Збруева смыслом жизненным, навязчивой маниакальной идеей, которой он подчинился весь - без остатка.
За оставшийся до выпуска год он вознамерился всем доказать, и об этом уже говорилось, что интернат в их жизни и некогда общей судьбе ничего ровным счётом не значил, что был он простой случайностью или курьёзом, от коих не застрахован никто. Поэтому-то как был, мол, Стеблов до интерната никем, так никем и остался; а он-де, Сашка, по-прежнему силён и умён, по-прежнему талантлив и грамотен; он-де по праву считался всегда и является до сих пор первым математиком школы, до уровня которого не дотягивает никто, как бы кто ни старался.
Больше того: не будь его, Сашки, на свете, не приблизи он однажды Вадика - и Стеблова бы в школе не знали совсем. Однозначно это! Это он-де, "добрячок-простачок" Сашка, этого чушкаря и дикаря из грязи и небытия на Свет Божий по глупости когда-то вытащил. А так-де он - попка, он - ноль, он - никто, он светит отражённым светом...
В общем, Збруев, оказавшийся крайне мстительным и жестоким парнем, мелким, злобным, вонючим, коварным как сто чертей, готовил ответный удар - мощный, внезапный и сокрушительный. Стеблов недаром на физике пакостей от него ожидал, и был удивлён несказанно, что их тогда не последовало.
Но ещё более злой и коварной, как вскоре выяснилось, оказалась мамаша его, Тамара Самсоновна, которую поведение Вадика в отношении сына особенно сильно задело и завело, о чём также уже говорилось, и которая поклялась ещё летом плебею Стеблову за всё отомстить, наказать его самым суровым и жестоким образом.
«Это за всё то хорошее, что мы ему сделали, он задницей к нам повернулся, свинья, сука, мурло, шабес-гой вонючий! - регулярно в ярости шипела она дома сквозь зубы. - Ничего-ничего, он ещё у меня попляшет, тварь! Я ещё доберусь до него, поганца: он меня на всю жизнь запомнит. Падаль!...»
Предстоящая олимпиада по математике была для такого мщения самым верным и крайне подходящим случаем. Ибо, вчистую проигранная и озвученная на всю школу, она должна была, по идее, всё возвратить на круги своя: обиженного сына возвысить и "во царить", а его обидчика мерзкого, высокомерного, опустить, место ему указать подобающее…
60
Про олимпиаду эту Вадик узнал случайно, хотя и ждал её с нетерпением, на неё настраивался. В субботу, на последнем уроке, когда уже и звонок прозвенел о его окончании и некоторые уже из-за парт поднялись и направились к выходу, переутомлённая за неделю Лагутина, спохватившись, вдруг объявила классу, что в ближайшее воскресенье, уже завтра то есть, в школе будет проводиться олимпиада по математике, и что все желающие, соответственно, могут придти поучаствовать в ней: силы свои проверить и знания.
- У нас в учительской объявление об этом уже несколько дней висит, - виновато сказала она, - а я всё вам сообщить забываю. Декабрь для меня - жуткий месяц! Всё время спать хочется, и сил ни на что в это время года нет от темноты, недостатка витаминов и света; хожу как чумная от недосыпания.
- А кто её проводить-то будет? - спросили её заинтересовавшиеся ученики. - Вы?
- Нет, не я, - ответила квёлая Нина Гавриловна. - У меня и без олимпиады голова кругом идёт: не знаешь, за что хвататься… А потом, - улыбнулась она устало, - в нашей школе найдутся педагоги-математики подостойнее и пошустрее меня. И хлеб у них отбивать и заработки дополнительные мне никто не позволит.
- А приходить-то на неё обязательно? или как? - ещё крикнул кто-то из класса. - Вы ругаться не будете, если что: если кто-то её пропустить захочет? А то нас на физику неделю назад приходить силком заставляли! Изольда Васильевна даже всех переписывала!
- Нет, не обязательно. И Изольда Васильевна здесь не права. Олимпиада - дело сугубо добровольное, как и факультатив. И силком вас заставить участвовать в ней никто не вправе.
- А во сколько она начнётся-то?
- В девять.
- А где?
Лагутина назвала аудиторию. После чего вопросов не стало больше, и все дружно повалили из класса: в коридор пошли отдыхать, а оттуда - на улицу…
61
Вышел тогда вместе со всеми в коридор и Вадик, наконец-то услышавший, что хотел, всю неделю ждавший такого вот объявления, от которого его бросило в жар как от поцелуя страстного и глубокого, после чего сладко и остро засосало внутри в предчувствии скорого состязания, уже второго по счёту. Он ведь спортсменом был по рождению, по буйной природе своей, удалым бойцом с малых лет. Каковым и остался, естественно, несмотря ни на что - даже и на перемену статуса. И любые соревнования бодрили его, адреналином как материнским молоком накачивали.
Молодость - великая вещь! Особенно, когда силы в тебе так и
