смыслом жизненным и своим хлебом. Так где же ему ещё и предъявлять-доказывать было свою силу наличествующую и талант? безоговорочно лидерствовать и царствовать? Не в химии же, или биологии...
А условия других задач он читал, и даже и вникнуть пытался, даже намечал для себя контуры их решений… Но потом всё равно машинально возвращался назад, к полузабытому александрийскому греку Герону и его злополучной формуле, камнем улёгшейся на дороге, которую он, получалось, на горе себе узнал.
«Почему на горе-то? - спросите вы, читатель, - ну почему? Когда и кому мешали добытые знания, навыки, опыт?»… «Да потому, - ответим, - что если бы он успокоиться смог и взял себя в руки, как полагается, то увидел бы и иной путь решения, без Герона, не менее правильный и красивый, - путь, который ему дома уже открылся, который он с лёгкостью отыскал…»
Но на олимпиаде, увы, был он на удивление слеп, негибок, неловок и прямолинеен, другом издёрганный до предела и толстозадой мамашей его. И от этого у него всё из рук валилось, и голова отказывалась соображать: на неё будто бы пыльный мешок накинули.
Да и тяжело было ему, по правде сказать, искать иной путь в условиях жёстко установленного лимита по времени, психологически тяжело, когда был уже найден один, предельно лёгкий, изящный, особенный, по которому чтобы пройти, требовалось всего лишь руку в портфель засунуть и в лежащий там справочник заглянуть. Он стал бы для него панацеей…
69
«…Чего ты всё сидишь и сидишь как квашня, ведьма? чего никуда не уходишь? - исподлобья гипнотизировал он самодовольную Тамару Самсоновну, развалившуюся перед ним на стуле, которую уже почти ненавидел и был готов разорвать. - Уйди ты отсюда, пожалуйста, ну хоть на минуту уйди: мне той минуты хватит…»
И, будто повинуясь гипнозу, в конце второго часа, когда очередной звонок прозвенел, Тамара Самсоновна действительно встала из-за стола и не спеша направилась к выходу. «Сидите, решайте спокойно; я сейчас вернусь», - на ходу всем сказала, на сынулю в дверях оглянувшись и подмигнув ему.
Но как только за нею захлопнулась дверь, и левая рука Стеблова под парту радостно юркнула, - в этот самый момент в аудитории раздался наглый голос сына её, прощелыги и деляги Сашки: «Ну, давайте, граждане, лезьте в парты быстрей и доставайте оттуда всё, что у кого припрятано: справочники, пособия, шпаргалки. Списывайте, не стесняйтесь - пока учительница не видит, пока вам такую возможность дала».
Мерзавец и злыдня Сашка будто следил за Вадиком, сидел и мысли его читал. И потом работал на опережение…
70
Тот окрик збруевский, громкий и ядовитый, подействовал на Стеблова как плевок в лицо: так ему тогда мерзко и тошно сделалось, и так противно до жути. В тот момент он себя натуральным жуликом вдруг почувствовал, кто будто бы в карман к ближнему захотел залезть, но которого на кармане поймали: дружок его бывший поймал, за ним всю дорогу следивший.
«Я же говорил, что он - ноль, что он - фук, что он - бездарь тупой и дешёвый, - будто бы, помимо прочего, слышалось в Сашкином окрике, - что ничего не может, не знает и не умеет толком; что только сидит и ждёт: у кого бы чего содрать и за чужой счёт попользоваться-поживиться. Формулу Герона не знает, математик хренов, урод! Формулу, которую я, например, с пятого класса знаю; а, может, и раньше того…»
Поморщившись и побледнев, и ухмыльнувшись болезненно и досадливо - именно как от плевка, - и ещё вернее жучилу и делягу Сашку мысленно “зауважав” («как же это они могут так ловко, эти циники и прохвосты без-совестные, своё дерьмо и пороки, и гнусности разные на других навешивать-клеить, других в коварстве и подлости обвинять, будучи мерзавцами и подлецами коварными по природе», - при этом обречённо подумав), наш Вадик руку из-под парты выдернул - и обмяк. И насовсем распрощался с мыслью в Выгодского заглянуть - чтобы уточнить значение вылетевшего из головы параметра… Доставлять удовольствие Збруеву как провидцу, тупо следовать по озвученному им на весь класс пути он желания не испытывал.
Да и Лариса сзади сидела и тоже всё время следила за ним: по другому поводу, правда, другой причине. Но всё равно. Выставляться жуликом перед ней ему также не очень-то хотелось.
И оставалось ему одно: про первую задачу забыть и попробовать хотя бы решить другие. Чтобы уж совсем не выглядеть дурачком в глазах семейства Збруевых.
Настроение у него упало от этого - до нулевой отметки почти: первое место от него на глазах уплывало, как брошенный в реку листок. Думать и решать дальше сил уже не было - никаких. Да и желания - тоже. Покоя просила его душа, тишины и отдыха. Расстроенный, он сильно пожалел, что пришёл, и что не ушёл с олимпиады сразу же.
А теперь уходить уже поздно было: теперь бы его не понял никто и посчитал бы его выходку слабостью и поражением…
71
Очередным усилием воли - сквозь апатию, слабость, тоску - ему всё же удалось досидеть до конца и даже машинально, на автопилоте что называется, решить две задачи: по началам анализа и тригонометрии. На четвёртую, по стереометрии, у него уже не осталось времени: он только лишь успел чертёж в черновике начертить да расставить в нём все известные из условия стороны, углы и высоты… И тут же прозвенел последний звонок, и Тамара Самсоновна попросила сдавать работы.
Закрывая тетрадку, Вадик задумался на секунду, прикидывая: сдавать ему её, или не сдавать. Но, быстро сообразив, что не сдавать уже поздно: Збруевы растрезвонят по школе, что он вообще ничего не решил - это за четыре часа-то! - он положил тетрадь на учительский стол, вытащил портфель из парты и с видом тяжелобольного вышел из класса вон, не попрощавшись ни с кем и даже не взглянув на Ларису. Милую свою чудо-девочку, свою кралечку, что не спускала с него влюблённых и страстных глаз всю олимпиаду, мысленно подбадривала его и поддерживала, желала удачи. А потом, ошалелая, за ним на улицу следов выскочила - чтобы его одного проводить в кои-то веки, очень надеясь при этом, что Вадик обернётся и заметит её, подойдёт; что расчувствуется, наконец, и расщедрится на разговор, на любовь и на ласку после очередной, как считала она, убедительной своей победы.
Но он её не заметил и не подошёл, не осчастливил возлюбленную предновогодним уединённым свиданием. Провальное выступление так его тогда подкосило здорово, под корень можно сказать, что ему уже было не до чего и не до кого: побыстрей бы до дома добраться и тяжеленный камень сбросить с души, что Збруевы на него взвалили…
72
А дома его терпеливо дожидались родители, на часы посматривавшие без конца и мечтавшие порадоваться за него побыстрей, от души погордиться и посмеяться; как радовались, гордились и смеялись они, готовые петь и плясать, неделю назад - после олимпиады по физике.
Но у вошедшего сына на этот раз был такой отрешённый и болезненно-жалкий вид, совсем незнакомый и страшный, что они не на шутку перепугались оба, запутавшись в мрачных предчувствиях.
- Что случилось, сынок?! - подступили они к нему с расспросами. - На тебе лица нет! Тебя кто-то обидел?!
- Да, обидел, - сквозь зубы проронил старший сын, едва-едва не расплакавшийся прямо на кухне. - Збруевы меня сегодня обидели сильно, в душу нагадили оба словно в помойное ведро.
После чего он рассказал родителям всё, как было, что с ним на олимпиаде случилось-стряслось…
- Вот суки поганые, а! чего вытворяют! - выругался в сердцах отец, от злости и обиды за сына контроль над собой утративший. - По-чёрному валят тебя, сынок, - в наглую! При этом, никого не боясь, не стесняясь. Совсем, совсем уже оборзели, падлы, и всякий страх потеряли от собственной безнаказанности!…
- Я завтра же в школу пойду, - тряхнул он головой решительно и волево, первые, самые жгучие чувства, выбросив из себя словами, - к директору в кабинет прямо! И всю эту шайку-лейку збруевскую разгоню к ядрёной матери: чтобы другим неповадно было. Ишь, устроили сами себе житуху блатную, райскую, твари! Сашка, небось, сидел и в носу ковырялся все четыре часа, гадёныш, так - для отвода глаз; мух ловил да кроссворды разгадывал - с готовыми-то решениями в кармане чего не посидеть и не погадать! А его хитрожопая мамаша без стеснения потом его победителем на всю школу объявит. Я же не виновата, скажет, что у меня растет такой талантливый и смышлёный сын, такой на задачи ловкий; в отличие, скажет, от остальных, бездарей нерадивых и недалёких; надо было, добавит с ухмылкой, сообразительных деток рожать - как мой, - тогда бы, мол, и проблем у вас не было бы... Да-а-а!!! Молодцы! Пять с плюсом им за такую аферу, которую они у всех на глазах провернули! Умеют, умеют, суки, дерьмо вокруг себя разводить, и в дерьме том потом как в мёде плавать…
- Ну, ничего, ничего! Найдём и на них управу! Я завтра директору вашему про это всё расскажу, - распалялся всё больше и больше отец, - какие у него учителя лихие работают. Как красиво и складно могут они у доски каждый день выступать: про честность, праведную и строгую жизнь слащавые байки вам всем рассказывать, уму-разуму вас учить. И, одновременно, такие вот подлости вытворять, какие и забулдыжка самый последний, опущенный, постесняется вытворить. Пусть директор узнает про эту Збруеву всё: про коварство её и подлючесть - и накажет её соответствующим образом. А если и он не поможет, - твёрдо закончил отец, - я в ГорОНО пойду, и там всё расскажу доподлинно. Я завтра такой скандал закачу - мало никому не покажется!...
Но почерневшая от услышанного матушка, Антонина Николаевна, остановила сей благородный порыв, справедливо заметив мужу, что ничего такого делать не нужно. Категорически! Потому что ничего хорошего это Вадику их не даст - навредит только, обиженным склочником выставит.
- Она же не с улицы на олимпиаду пришла, не тайным манером в класс прокралась, - тихо сказала она обессиленным, упавшим голосом. - Она - учительница, в четвертой школе работает, математику в старших классах преподаёт: не историю какую-нибудь, заметь, и даже не биологию. И математические олимпиады проводить имеет полное право. Это - её обязанность даже, хлеб: она зарплату за то получает… Другое дело: честно ли это - проводить олимпиаду, где участвует сын? Но тут уж, как говорится, вопрос иной - нравственный. А с юридической стороны тут всё чисто, и возразить тут особо нечего.
- Чисто! очень чисто! - съязвил недовольный отец, которому неприятно было слышать такое, которому, наоборот, поддержка была важна. - А совесть-то у неё есть, у ведьмы?! элементарная гражданская совесть?! Как она завтра учителям, с кем работает, в глаза-то будет глядеть?! Скажи - как?!
- Да что ей учителя твои, - недовольно поморщилась мать, вконец расстроенная и обессиленная, - если она их за людей не считает. Плевала она на них на всех и на их к себе отношение… Я её видела в школе несколько раз и на улице, - добавила она с тихой грустью. - Она не из тех, кто кого-то боится или стесняется. Это не женщина - каток настоящий, которым асфальт укатывают…
- Не надо никуда идти, пап: мать права, - вступил в разговор Вадик, окончательно сломивший тогда волю отцовскую. - Если б я хоть все задачи решил и был твёрдо за них уверен - тогда бы дело другое было: хоть что-то можно б было пойти и сказать в случае чего, что-то потребовать. А с двумя задачами
