пышут жаром как антрацит в печи или газ водород на солнце. А он очень молод был, здоров, образован, задирист. Ему хотелось соревноваться со всеми до бесконечности - и побеждать. Особенно - в математике, где он действительно был силён в тот момент, и силы его с каждым днём только всё прибывали и прибывали…
«Интересно, кто будет её проводить?» - шёл и гадал он потом в школе и на улице, машинально прикидывая в уме возможные кандидатуры преподавателей - из тех, что были известны ему; прикидывал - и не мог никого представить. Учителей-математиков у них было великое множество - более всех других. И выбрать из них одного кого-то, самого грамотного и достойного, не представлялось возможным.
«…Да ладно, - махнул он, в итоге, рукой уже на подходе к дому. - Какая, в сущности, разница, кто придёт и напишет тебе условия на доске, кто их потом проверит. Самому бы только не оплошать: прийти и решить всё как следует, как на физике той же. Только это одно завтра и будет главным…»
62
На другое утро ровно в половине девятого он вышел из дома в приподнятом настроении, в каком когда-то на спортивные соревнования выходил; вышел один в этот раз, без друзей, ибо Вовка Лапин на математику идти наотрез отказался.
«Ну их к лешему, эти олимпиады дурацкие! - вчера ещё в раздевалке после уроков сказал. - Чего туда ходить-то без толку, позориться».
И как только он распахнул калитку двора и пару шагов по направлению к школе сделал, - то первая, кого встретил на улице, была их соседка Нюра из третьей квартиры по прозвищу "дурочка", мать Чурбанова Толика, глупая, наглая, горластая баба, трепливая и завистливая, плюс ко всему, возвращавшаяся с пустым ведром с помойки.
Это покоробило и омрачило Стеблова, такая встреча ненужная и нежелательная, ибо матушка его всегда прямо-таки трёсом тряслась и от дурочки Нюры, и от пустых вёдер, когда их перед собою видела: говорила, что вёдра и Нюра - верный знак неудач.
Вадик эту примету родительскую хорошо помнил. Потому и расстроился, вторя матери, - но не сильно, пока что, не глубоко, не фатально. Хотя настроение его и испортилось, безусловно, победный теряя дух.
Он расстроился значительно больше, когда в школе уже, подходя к нужной аудитории на третьем этаже, через её распахнутую настежь дверь услышал раскатистый хохот Сашки… и его голос визгливо-звонкий, противный, который по обыкновению один только и было на всю округу слышно…
«Значит, пришёл всё-таки, гнида вонючая», - с неприязнью подумал Вадик, переступая порог класса и тут же сталкиваясь глазами со Збруевым, что на последней парте сидел ближнего к двери ряда в окружении трёх одноклассников-корешей и королём-заводилою среди них себя по всегдашней своей манере чувствовал. Вадик кивнул машинально им четверым, здороваясь, и ему ответили все - кроме Збруева, который продолжал балагурить и хохотать, нести какую-то ахинею, вошедшего не замечая будто бы, не удостаивая внимания его.
Стеблов неприятно поморщился от такого неприкрытого хамства и инстинктивно к столу учительскому пошёл, к стоящей перед ним парте - чтобы подальше от Збруева быть с компанией и поменьше, соответственно, их видеть и слышать. По дороге он успел разглядеть, преодолевая озноб и волнение, что аудитория на этот раз была полупустая. В ней, кроме дружка его с одноклассниками, находились только Чаплыгина Оля, одиноко сидевшая на среднем ряду, да Чарская Лариса с подругами в конце первого от окна ряда, которая, как только Вадик вошёл, вся вытянулась в струнку и расцвела по-весеннему, глазами в него как кошка в мышку вцепилась. Она-то ради него, собственно, и пришла: чтобы посидеть-полюбоваться им четыре часа подряд - как и на недавней физике, - и потом про его оглушительную победу услышать, и погордиться им…
Но Вадику - вот досада! - снова было не до неё. Все мысли и чувства его в тот момент были о прощелыге Збруеве, по-хозяйски нагло и громко хохотавшего в своём углу, никого демонстративно не замечавшего… и о предстоящей олимпиаде, естественно, которая на этот раз начиналась ужасно нескладно уже с первых минут, как только он дом покинул.
«Ладно, переживём, не растаем - не сахарные! Это всё - мелочи жизни, Вадик, держись и не грусти, не надо», - усаживаясь за первую парту и пряча в неё портфель, стал уговаривать он сам себя успокоиться и не киснуть, не терять боевой настрой, одновременно нервную дрожь с души сбить пытаясь вперемешку с теми потоками злобы и негатива, что, словно из канализационной трубы, прямиком на него из Сашкиного угла стремились.
Это ему удалось отчасти - успокоиться, нервное возбуждение унять. После чего, отдышавшись и поудобнее сев за партой, волосы пальцами правой руки расчесав, он принялся терпеливо ждать начала состязания, не переставая удивляться при этом, что так мало народу пришло, что математика у них не в почёте.
Терпеливо ожидая учительницу, он всё время с неудовольствием чувствовал за спиной, а лучше сказать: на спине у себя, на затылке, - Сашкин пристальный взгляд, жгучий такой как прожектора луч, опасный, нахальный до ужаса, колкий и ядовитый как у любого хищника, что неотступно следил за ним, спину ему как острым когтем царапал. Всё это было так неприятно и неудобно по ощущениям, такая неотступная слежка, которая его угнетала и раздражала также почти, как и внезапная заноза в пальце, мешала на задачи настроиться, на победу.
Надо сказать, что в затылок ему в тот момент и Чаплыгина Оля глядела, и Лариса Чарская с одноклассницами: ведь он был единственный, кто на первой парте сидел, да ещё и перед столом учительским. Но Вадик из них не чувствовал никого - только одного Збруева чувствовал, прищуренный взгляд которого, словно пресловутый дёготь из поговорки, всех их с лёгкостью перешибал, весь “мёд” окружающий портил, радость и прелесть жизни.
А ещё Вадик слышал, а может так казалось ему, перевозбуждённому, что при его появлении Сашка стал хохотать и паясничать ещё громче как будто бы, посторонних девушек совсем не стесняясь и не принимая в расчёт, ещё развязнее и наглее себя вести. Даже и пошлости разные принялся приятелям говорить: будто бы он был один и у себя дома, был хозяином положения. А остальных он вроде бы не замечал… или же презирал откровенно.
Всё это тоже на Вадика действовало, разумеется, такое неприкрытое хамство и наглость заклятого дружка его. Не в лучшую сторону, разумеется, не в позитивную…
«Быстрее бы хоть учительница приходила, что ли; быстрее всё у нас начиналось. И Збруев, соответственно, гоготать перестал, паскудина, нервы мне и остальным трепать», - передёргивая плечами и морщась, вражьи чары будто бы стряхивая с себя, вражью злость, сидел и думал Стеблов с неприязнью, посмурневший на первой парте и пригорюнившийся, настроение которого портилось, как ни крути, - не взирая даже на все его внутренние потуги и заклинания…
63
И невозможно понять и представить, и перечувствовать даже и в малой степени, что пришлось испытать и пережить ему - вдобавок к уже полученному негативу, - когда ровно в девять, одновременно со школьным звонком, в дверях показалась расфуфыренная Тамара Самсоновна с толстой тетрадкой под мышкой. И сразу же направилась к учительскому столу, к Вадику то есть.
От её прямого, жёсткого, хищного взгляда Стеблова бросило в жар и всё внутри словно стальной паутиной стянуло.
«Чего это она припёрлась-то?!» - только лишь и успел он ошалело подумать до того, как Тамара Самсоновна, по-хозяйски пройдя на середину аудитории твёрдым шагом, остановилась у доски и громко поздоровалась со всеми.
- Доброе утро, друзья! У-у-у! как нас мало-то сегодня: почти что пустой класс, - поздоровавшись, засмеялась она надменно, сначала на сынулю с приятелями посмотрев, потом на девочек. - А остальные что, Новый год уже празднуют? Рановато вроде бы: до Нового года больше недели ещё.
- Ну, ничего, ничего, - делово продолжила она далее говорить, подождав, пока присутствовавшие девочки с мальчиками подобострастно отсмеются на её шутку с праздниками, - будем работать и в таком составе, коли так. Не страшно. Самые преданные и достойные, я надеюсь, пришли. А это - главное. Других нам, в общем-то, и не надо: пусть себе празднуют-развлекаются… Олимпиаду по математике, как вы уже догадались, буду проводить я. Представляться не стану - знаете меня, надеюсь: не один год бок о бок трудимся. Так что сразу же и начнём - без раскачки: чтобы время на разговоры не тратить. Приготовьте тетрадки чистые, желательно - двухкопеечные: чтобы мне легче было их домой и из дома таскать. А всё остальное со столов уберите. Справочниками и пособиями пользоваться нельзя. Все теоремы и формулы вы, выпускники, обязаны назубок помнить - как на экзамене… Ну вот, всё необходимое вам сказала, ничего не забыла, как кажется. Теперь быстренько напишу на доске задачи - и начнём.
Сделав такое вступление, Тамара Самсоновна развернулась на 90 градусов и к преподавательскому столу, наконец, подошла, перед которым одинокий Вадик сидел, невольно соседом её оказавшийся. Подошла, по-хозяйски отодвинула в сторону стул, чтобы пока не мешал, - и при этом на Стеблова мельком взглянула, как на человека, ей совсем не знакомого, которого она будто впервые видит - именно так. После чего, обмахнув холёной рукой стол и положив на него тетрадку, она достала оттуда листок с задачами, быстренько пробежала глазами их, удостоверяясь будто бы: те ли? И только после этого она направилась выписывать их на доске чётким профессиональным почерком…
В классе, как по команде, все замерли и напряглись, на доску внимательным взглядом уставились, дружно принявшись читать про себя появлявшиеся там одно за другим условия. Замер вместе со всеми и Вадик, который тоже на доску смотрел - но почти ничего там не видел сквозь появившуюся пелену в глазах и противный звон в ушах, голове. Ему по-настоящему стало плохо: бесприютно, тоскливо ужасно и очень и очень обидно - до слёз.
«Как же это так? - сидел и искренне недоумевал он, от жара и от волнения, что плотно накрыли его, теряя чувство времени, чувство реальности, безвольным и немощным становясь, ничего не понимавшим из происходящего, ни на что не способным. - Мать пришла проводить олимпиаду, где будет участвовать её сын! Разве ж это правильно всё? разве ж честно? Кто подобное издевательство у нас допустить-то мог? и как вообще такое возможно?... Да он все эти задачи, что стоит и выписывает она на доске, давным-давно наизусть уже знает вместе с ответами, гадёныш. И наберёт сколько хочешь очков: хоть двадцать, хоть тридцать, хоть сто! - чего остальным решать-то?! напрасно трудиться и мучиться?! Олимпиада, на которую мы пришли, теряет всяческий смысл, превращаясь в тривиальное для нас для всех избиение и издевательство!... Какая тут может быть борьба?! какое соревнование?! в чём?! - если победитель уже известен заранее. Вон он, на последней парте сидит, прохвост конопатый и подлый, довольно хмыкает себе под нос и над нами, дурачками наивными, скалится!...»
По-хорошему, Вадику нужно б было немедленно встать и уйти, одних оставить бессовестных и бесчестных Збруевых. Чтобы они, паразиты наглые, подколодные, сами себе пакостили и вредили как пауки в банке, один на один друг с другом изгалялись и каверзничали,
