для себя, и для людей, для мира, если я еще человек. Но это следует понять и принять, а не принять и понять. Или, может быть, только принять? Для веры достаточно только принять, чтобы верить. Но как можно верить без понимания? Нет, с таким признанием бога я не согласен. Но не уподобляюсь ли я Ивану Карамазову, о котором уже писал выше? Тот тоже у Достоевского (видимо сам писатель мучился этим вопросом) спрашивает бога за то, что тот сотворил такой мир, в котором дети плачут от горя. Зачем такой мир? И в самом деле: «зачем»? Затем. Чтобы стать взрослым, совершеннолетним и быть способным самому быть творцом, быть родителем. Даже Федору Павловичу Карамазову, каким бы они ни был срамником, дано было быть родителем. Но Ивану Карамазову не дано, да и не нужно. Ему дано сойти с ума. Зачем сумасшедшему дети? Правда, Федор Павлович Карамазов был таким плохим родителем, что у его детей уже не было, да и не могло быть детей. На них карамазовский род кончился. Почему? Потому что уродились выродки: Дмитрий, Иван и Алексей, да еще Павел. Яблоки от яблони не далеко падают. Они вполне достойны своего родителя: один черт, другой сумасшедший, третий убийца и самоубийца, а четвертый совсем никакой, не в коня корм, - о таких говорят: «не жилец». Им нигде нет места: ни в раю, ни в аду.
Казалось бы, Алексей Карамазов – хороший герой. Таким его хочет показать Федор Михайлович. Таким он хочет видеть свое детище. Но таким приживальщикам нет места в здешнем мире. Таким «идиотам» самое место быть настоящим идиотом, а не только в греческом, философском смысле. Читатель, вы не забыли князя Льва Мышкина? Тот был идиотом и стал идиотом в полном смысле слова. Процесс становления идиота идиотом занял весь роман Федора Достоевского. Я не верю в этого князя мышей с львиным именем. Здесь сказалась не ироничность автора, но его скрытое глумление над своим героем. Как можно верить в карикатуру на бога? Ну, это одно юродство. Такой же карикатурой на человека выглядит и Алексей Карамазов. Это привидение, а не человек. Это тень человека. Одно дело, когда писатель выводит человека из его тени, облагораживает его в романе воспитания, развивает его, развивая тем самым читателя и развлекая себя. Только так можно понять писателя.
Но не такими ли могут быть те герои, которые пожаловали к нам с того света, из иного мира как существа не от мира сего? Не такой ли я сам? Мы должны быть благодарны Федору Михайловичу за то, что он показал нам, какие это существа не от мира сего. Им нет места в нашем мире. Но наш ли это мир? Это мир человека? Или это симуляция человеческого мира? Я думаю, что симуляция, раз такие, как князь Мышкин или послушник Карамазов оказываются лишними в нем. Они нужны этому миру для контраста, чтобы остальные персонажи обратили на себя внимание, какие они на само деле не настоящие. Такого рода положительно прекрасные люди нужны автору, чтобы навести тень на читателя как на какую плетень. Где смысл? Соприкасаясь с существами не от мира сего люди выступают из тени. Но для чего? Для того, чтобы после контакта погрузиться в еще большую тень. Тьма сгущается, а светлые личности растворяются, улетучиваются. От них остается еле уловимая дымка на горизонте картины романа, уходя следом за рамку, выходя из кадра. Где же они, эти существа нездешнего мира? Здесь бы пригодился Леонардо со своим «сфумато». Таковы все идеальные герои. Они нужны нам для того, чтобы лучше видеть на свету нас самих. Но для того, чтобы нас увидеть, они должны скрыться. Они не могут сами освещать себя, «сами быть себе светильниками». Эта фраза Будды смех, да и только. Таким образом он посмеялся над своими учениками, которых оставил наедине с собой.
Вот такое размышление и есть моя работа. Это не то же самое, что я делаю в школе. Ну, какая разница, в какой школе работать: в начальной, средней общей, специальной или высшей школе? Везде приходится быть учителем. Ну, и чему можно научить? Естественно тому, чему тебя учили. Ученик не лучше учителя, а учитель – ученика. Учение свет, а не учение тьма. Ученики слетаются как мотыльки на свет знания. И что делает с ними знание? Оно закаливает их в горниле учения. Многие сгорают в огне учения. Немногие выходят из школы просвещенными. У большинства появляется прививка против знания.
Но вот те, кто просветился, идут дальше по дороге знания. И что они находят в университете, в высшей школе? Себя? Конечно, нет. Кто ищет себя в университете тот находит в нем только прививку против мысли. Остальные, кто совсем не искал себя, находят в нем специальность. Но для чего за специальностью идти в университет, когда есть училище (пту) и техникум? Университет дает возможность быть управляющим, то есть, стать тем, кто при помощи ловко подвязанного преподавателями языка может управиться уже не вещами, а с людьми, которые занимаются вещами, для чего они и пошли в училище и техникум.
Зачем же я думаю и пишу? Затем, чтобы жить, иначе умру от скуки. Я пишу не для заработка, чтобы свести концы с концами или, тем паче, чтобы прославиться и зажить по-человечески. Нет, я пишу то, что думаю, а думаю то, что не пишу, а живу. Живу мыслью. Она мне помогает выжить в этом бессмысленном мире. Его нет для меня без мысли. Впрочем, я не отказываюсь от него. В нем вполне можно жить собакой или волком. Но у них другой закон. Это закон не мысли. И вот Иисуса я принимаю, потому что понимаю, потому что без понимания мне не жить. Для меня думать и писать – это вопрос не работы, а жизни. Это даже не призвание, а жизнь, живая жизнь понимания. Неужели мне быть слугой двух господ: и рыбку съесть, стать популярным, сытым и на свое место сесть? Какое отношение к этому имеет моя работа в высшей школе? Никакого, ведь там я работаю только для заработка. Но мне жалко то время, которое я там провожу. И поэтому я невольно продолжаю там делать то, что могу. Но какое дело школе, коллегам и ученикам до этого? Да, никакого. Они заняты не этим. Неужели вы не знаете, чем занимаются люди в школе? Они заняты информацией. Ну, и бог с ними. Они не понимают. Бог поймет.
Хорошо. Ка же дома? Так спросит меня еще не заскучавший читатель? Что дома? Так же, как и на работе. Кто может понять того, кто не от мира сего?! Но все дело в том, что в некотором смысле мы, люди, все не от мира сего. Может быть, такие люди, как я, и появляются среди вас, приходят в этот мир, чтобы вам напомнить это. Вот тогда вы и поймете, кто вы такие на самом деле.
Что можно получить в ответ на такое заявление? «Не пиши ерунды». Не в коня корм. Это для того тебя учили столько времени, чтобы ты писал нам всякую муру? Ну, конечно, а вы думали, зачем? Теперь поняли? Вы думали, еще для чего-то? Никак нет. Вот почему мне нравится образ Иисуса Христа. Зачем он принял крестные муки? Чтобы отмолить, искупить первородный грех человека? Наивные люди. То был не грех, а закон жизни. Так устроена жизнь в здешнем мире. Причем же здесь вина Адама и Евы. Неужели они виноваты в том, что хотели понять бога? Им мало было жизни. Они хотели понять жизнь. Вот поэтому стали жить-поживать, да добра наживать. Зачем же к ним, к их потомкам пожаловал Иисус Христос? Чтобы освободить их от такой жизни? Ну, зачем? Чтобы бог простил. Неужели он сразу не простил? Да, и за что прощать? За непослушание. Кто так говорит, то представляет бога, вроде такого учителя, которому делать нечего, как испытывать своих учеников – Адама и Еву, - соблазняя их запретом не рвать плод с одного дерева, на котором растут плоды знания, но рвать с другого дерева, на котором растут дары жизни. Вы живете? Ну, так живите, питаясь с древа жизни. Его плоды вам даны даром. С другого древа вам плоды так просто не сорвать. Их надо заработать с потом и с кровью, с мукой, с трудом. Вот и весь сказ. Разве это наказание – познание? Для меня это не горе, а радость.
Иисус пришел к нам для того, чтобы мы поняли, что мы делаем, делаем не то, что надо нам. Для Розанова плоды знания Иисуса были горькими, но для меня они сладкие. Кто что любит. Говорят, что на Востоке люди любят горькое. Наверное, я восточный человек, если я правильно его понимаю. Нет, вру. На самом деле мне все равно. Для меня нет ни Востока, ни Запада. И то, и другое навевает на меня скуку, особенно Восток. Там нет человека. Кстати, там нет и бога. Бога нет ни там, ни там. Я пошел на Запад за человеком. Но там не нашел его. Там бродит его призрак. Нет, ни бога, ни человека. И это понятно: они не от мира сего. Но они нужны там, чтобы жизнь здесь имела хоть какой-нибудь смысл.
Здесь есть народ. Но что такое народ, как не абстракция? Это лес, а мы в нем деревья, в которых легко заблудиться. Вот мы и заблуждаемся. И чем больше нас, тем больше заблуждений, блужданий вокруг и около того, чего мы сами не знаем. Но где выход из леса? Он в сознании того, что леса нет и что ты не дерево, не баобаб. Тогда кто? Бог тебя знает. Это твое дело. Да, будь тем, кем хочешь. Только сможешь ли? Оно, желание, есть желание другого. Это то, о чем писал Достоевский, а писал он о том, что человек хочет жить не в хрустальном дворце. По своей глупой воле он хочет разбить его. Вот дурак.
Как писали публицисты еще в позапрошлом веке, «в России есть две напасти: власть тьмы (власть сатаны, «власть низов») и тьма власти (власть дьявола, верховная власть). Русский человек в своей «жизненной одиссее» изворачивается своим утлым суденышком, как не быть раздавленным между этими ужасными «Сциллой» (народом) и «Харибдой» (властью). Ну, как быть и остаться самим собой? Трудное дело, «Азия-с». Не то, что я не за народ, я за него. И не то, что я против власти, я с властью в ладах. Но ни народ, ни власть не дают мне возможности быть в жизни самим собой. Поэтому я бываю самим собой не в людях, а только наедине с самим собой. Вот тогда я общаюсь с богом. Мне так легче, возможно с ним общаться. В чужом же присутствии это просто невозможно.
Мне думается, бог доступен человеку только в личном, а не в соборном, то бишь, коллективном, общении. В личном общении он становится понятным, потому что является в человеческом образе лично. Он становится понятен человеку в нем самом в виде Я. Во всяком прочем виде он безвиден и непонятен, непознаваем. Познавая себя, человек познает и бога сообразно собственной мере, своему Я. «Сними» это Я, убери его вообще и не будет понимания, останется только вера не знамо во что, которое тут же подменяется узнаваемым желанием бессмертия. При этом человек совсем не знает, что это такое, сам будучи смертным. Это понятно: мы желаем, как раз, то, что является другим, чего нет у тебя. Между тем именно Я и является тем, что вызывает у настоящего мыслителя неподдельный интерес. Как это так: личное является всеобщим? Ведь личное – это отличное от общего места, это место особое. Вот здесь и тайна – тайна философии как личного занятия всеобщим.
Ну, как вот таким знанием или глупостью, с точки зрения моего неприятеля, можно поделиться с учениками, которым следует сеять разумное, доброе, вечное? Ну, никак невозможно. Кстати, почему так располагаются эти «священные коровы» моралистов, именно в таком порядке? Есть ли в этой последовательности логика или есть одно благозвучие? Опять
