правда, если ты лично достиг совершеннолетия в разуме. Не так складывается жизнь незрелых разумом людей. Для них вполне приемлемо руководствоваться в жизни верой в того, кого они никогда не видели и не знают. Разумный человек руководствуется тем, что можно увидеть только умом – идеей. При этом следует знать, что никто ему не может гарантировать, ведь он полагается только на себя, на разум в себе и для себя, что он не заблуждается, не видит то, чего нет. И в само деле, как увидеть то, чего нет? Реально, есть не все, а если есть все, то есть и ничто. Это ничто человек, которому свойственно заблуждаться, включая и верующего, может принимать за то, что есть. Так его представление непредставимого бога может быть только его фантазией, выдумкой. Почему бы нет. Но из этого, из того, что человек заблуждается не следует, что бога нет. Из того, во что верит, верует человек, не следует, что тот, в кого он верует, есть бог.
Однако речь шла не об боге, а о русском человеке, в частности о русском мыслителе. Как и религия, культ, так и культура, уже не народа, общины, собора, коллектива, а личности, и вместе с ней и авторское искусство с наукой, появляются у русских только в XVIII веке, когда у культурных народов появляется цивилизация под именем «Просвещение», которому предшествует Реформация как освобождение человека от коллектива в церкви. Но если у западных народов образ человека как просвещенного, совершеннолетнего волей, чувством и разумом существа (субъекта) вырастает естественным путем из самой их жизни, то у русских он ввозится из-за границы господами для собственного словоупотребления. Русские господа говорят те же самые слова, что и европейцы, но они не выстрадали этот образ на «своей собственной шкуре». За них «пострадала шкура» крепостных крестьян (русских рабов). Поэтому первая интеллигенция была у нас дворянского происхождения. Она была принята за моду этим самым русским барством.
Лишь потом, во второй половине XIX века, когда стала выходить из моды у дворян, которые обеднели в связи с освобождением их прежних рабов-крестьян, интеллигенция приобрела разночинный характер. Вот тогда-то, особенно после революции, когда народ выгнал «старых господ» из своей страны, он стал принимать за интеллигентов «тех самых». После «культурной революции» в «стране советов», как правило, было так: что ни интеллигент, то «тот самый», и, наоборот, что ни «тот самый», то интеллигент. Поэтому «те самые» стали у нас «новыми господами». Так почему же не стать русскими?! Вот почему мы, русские люди, должны быть благодарны «тем самым» за то, что они вместе с нами продолжили дальше развивать нашу культуру, как прежде мы развивали ее со своими бывшими господами, которые были похожи на нас, но жили, как не мы, а как европейцы у нас под носом.
Вот так у нас и появился философ как выжимка интеллигента, интеллигент в чистом виде, по понятию, в идее. Кто он русский или нет? Да, какая разница? Все равно он наш, русский, а что там внутри, - нет никакой разницы. Чужая душа – потемки. У нас все русские не в том смысле, что быть другим хуже, а в том смысле, что с нами можно быть таким, каким ты хочешь. Нам не важно, какого ты рода и племени, но важно, какой ты есть сам. Вот эта самость сидит в философе как его родовая черта.
В этом философском смысле русский философ есть просто философ и все, философ не в культуре, а в натуре. Поэтому философия по культуре греческого происхождения, но по натуре она русская. В этом качестве ей и не надо иметь собственное имя. Она вполне может быть анонимной, личной только себе на уме. Таким образом и видом, анонимно она еще может сохраниться в наше антифилософское и бесчеловечное время.
О чем же думает наш мыслитель? Русский мыслитель не может не думать о смысле жизни. Значит, он думает и о смерти. Он живет в мысли. Поэтому смерть для него уподобляется безмыслию. Жизнь для него без мысли смертельна. Зачем жить, если нельзя думать. Следовательно, смысл жизни мыслителя заключается в том, чтобы мыслить. О чем думать? О чем угодно, но так, чтобы быть в сознании того, что ты мыслишь. Важно не только то, что мыслишь и мыслишь нечто, то есть, думаешь что-то и о чем-то, но и то, что это делаешь ты лично. Тогда в этом мышлении выражается сам человек, тем самым переживая собственную экзистенцию, свое место в бытии. Экзистенциальное переживание себя, своего присутствия, существования в мысли имеет непосредственное отношение к философу. Мысля, он существует и, существуя, он мыслит. Но как существует? Существует, отдавая себе ясно отчет в том, что стоит под вопросом, спрашивает с себя. Он не сомневается только в том, что есть. Но что он есть он не ведает заранее.
Мыслитель наполняет свою мысль тем, что служит ответом на его экзистенциальный вопрос. В его отношении к самому себе устанавливается коммуникация между мыслью и идеей как целью, для которой служит мысль. Мысль в суждении мыслителя является бытием, которое связывает его как сущего, как мыслящего с идеей в качестве сущности. Он мыслит идеей. В идее мыслитель находит себя. Состояние мысли является идеальным состоянием. Бытие мыслителя идеально. Причем он не просто летает в облаках, как полагал комик Аристофан, изображая Сократа, беседующим на облаках, мечтает, нет, он идеализируется как реальное лицо, мыслит, находясь на земле. Мыслитель живет в земном раю. Этим раем для него является идея, идеальный мир. Он видит землю в идеальном виде, в идее. Мыслитель видит умом. Его видение является не фантазией, не мечтой, а знанием мысли, ее веданием. Русский мыслитель наполняет свою мысль русской землей, опытом жизни среди русских людей. Живи он среди немцев, он являлся бы немецким мыслителем. Он делал бы мысль, творил ее на немецкий лад, немецким языком, словом немца. Вот и весь сказ. Роль языка в мысли служебная. При этом важно помнить, что сама мысль есть тоже средство, среда обитания человека в идее, идеальное существование, чистое бытие или бытие как таковое. Так сказал бы немец. Русский же скажет, что он тогда думает, когда что-то делает по-доброму, является добротолюбцем. Русский мыслитель со своей колокольни судит себя по закону добродетели. Мудрость для него есть не просто добротное выделывание мысли, но ее осуществление на деле, воплощение в вещи, например, в иконе. Таково иконописание как умозрение в иконе идеи бога, узрение его как идеального предмета любования.
Русская философия есть любовь к добру как делу. Таким делом может быть мышление. Но это мышление нужно мыслителю не для мысли, а для дела. В этом заключается как позитив мысли, которая ищет своего воплощения в реальности, так и ее негатив, некоторая торопливость мысли, ее несдержанность, недоразвитость, результатом чего является, как правило, неспособность удержаться на своем трансцендентальном, идеальном, ноуменальном месте между безместным, неуместным трансцендентным, духовным и уместным, имманентным, материальным. Русский философ оказывается амбивалентным, одновременно трансцендентным для самого себя в медитации и имманентным себе в расписании мысли. Если прежде русские мыслители расписывали иконы (идеи), то ныне, точнее, в то время, когда люди еще думали, они расписываются на словах. В словах русские писатели искали идеи. Как образы идеальной жизни. Во всяком случае, это можно сказать об Александре Пушкине, о Федоре Достоевском, о Льве Толстом.
О чем же они думали? О бессмертии, но и о смерти тоже. Так Пушкин замечает временность бытия: «Летят за днями дни и каждый час уносит частичку бытия». Жизнь идет своим чередом, пока не уносится временем последняя частичка бытия и человек оказывается в не-бытии. Печально, трагично. Зачем жить? Именно это элегическое настроение вызывают поэтические строки Александра Сергеевича в душе читателя. Поэтическое настроение не расстраивает человека, а настраивает его на философское вопрошание. В этом смысле Пушкин становится философским триггером, заставляет нас как своих читателей задуматься над смыслом жизни. Для чего мы живем? Для того, чтобы умереть? Так что нам имманентно? Смерть? Да, если мы смертные. Нам присуща в жизни смерть. Но нам присуще и сознание в бессознательном и мысль в безмыслии.
Жизнь бессознательна и бессмысленна, если мы не имеем сознания жизни и не находим в ней смысл. Жизнь в чистом виде, в идее для человека недоступна, ему трансцендентна как смертному существу. Она есть для него лишь с крупицей соли – смерти. Для чего ему нужна смерть? Для осознания жизни. Жизнь есть смерть, если она не имеет смысла, теряет его и становится для человека бессознательной. В такой смертельной жизни человек забывается. Он забывает и его забывают. Пока человека помнят, он еще жив. Так нужно напоминать людям, что я еще жив. Чем напоминать? Чем угодно. Например, напоминать своими детьми, своими творениями в виде чего-угодно. Но следует помнить о том, что люди любят вспоминать хорошее, а не плохое, которое ты мог причинить им.
Что касается писания, то нужно писать то, что не скучно читать. Ведь люди могут читать даже философские опусы, если только они не скучно написаны, если в них есть хоть толика, щепотка мысли. Для некоторых читателей ее вполне достаточно для чтения. Для них важен намек на мысль, а не она сама во всей своей красе, которая напрягает их извилины и заставляет думать самому. Приятнее делать вид, что ты думаешь. Тем более такие читатели боятся, как огня тексты, которые думают не за тебя, а заставляют тебя самого задуматься. Таков Пушкин со своими волнующими стихами, таков и Достоевский со своими вечно сомневающимися героями. Но не таков Толстой. Ему важно самому подумать на словах в тексте, а не спровоцировать на мысль читателя. Он готов сделать все за читателя и поделиться с ним сладкими плодами своих горьких размышлений. Сладки вершки да горьки корешки.
Но осмыслена ли сама смерть, как жизнь в чистом виде, в идее имеет смысл бессмертия? Она теряет себя в смене бытовых картин. Но если человек отвлечется от бытовой текучки и замрет в созерцании остановившегося потока жизни, то немедленно погрузится в состояние вечности в жизни. Это безразмерное состояние вечности во времени. Оно не может не быть мгновенным. Это о нем Иоганн Вольфганг Гете сказал: «Остановись мгновение. Ты прекрасно». Но для времени вечность есть только миг. Оно бежит, не останавливается. Поэтому в жизни нам дается вечность только в абстрактном виде мысли, а не самой жизни. В лучшем случае вечность может быть жизнью в мысли. Как удержаться в мгновении и тут же не впасть в беспамятство? Забытье есть вечность не в жизни, а в смерти. Нет, конечно, мы не умираем сразу во времени, но переходим из одного момента времени в другой, пока не исчерпаем их все до конца. Вот в конце времени для нас мы и встречаемся с вечностью. Там уже нет времени, но есть вечность. Живая ли она? Что касается смерти, то она живет в жизни в переходе от одного момента времени к другому. Но когда мы выпадаем из времени, оказываемся в тупике мгновения, оно расширяется для нас и наступает смерть.
Вечность есть время во всех временах, а не только в одном прошлом. Значит, смерть есть
