Современный мыслитель, включая и русского мыслителя в придачу как законченного философиста, силится перепрыгнуть через самого себя, через свою голову. В результате он совершает кувырок в сознании (ментальный кульбит) и падает на спину. Его падение экзистенциально переживается как философская драма и даже больше, - как метафизическая трагедия, сродни трагедиям Эсхила, Гамлета, Фауста и Ивана Карамазова. Он «сходит с ума». Было бы с чего сходить. Его сумасшествие означает симуляцию расстроенной нехваткой не желаний, но мыслей психики.
Голова философиста полна всякой глупостью, которую он пытается выдать за мысль. Может так и надо делать: сдавать глупость, чтобы получить мысль на сдачу. Но, как правило, он получает не мысль, но по шее за то, что бестолку толкует. Можно переиначить одного умного человека так: прежде учение было свет, потому что ученых было тьма, теперь же учений тьма, да ученых людей на белом свете не сыщешь.
Одни информаторы. Мне же нужен трансформатор, если не генератор, мыслей. Не то, сто своих не хватает. Нет, хватает, но не хватает тех, кто может понять. Они были и, надеюсь будут, но их никогда нет, когда ищешь понимания.
Иной читатель, взявшись за сие писание, давно уже устал и отложил его подальше от себя. Оно и понятно. Где сюжет, где, наконец, история? Одно несчастное повествование. Но, умный читатель, неужели ты не нашел в тексте историю мысли, то, как она появляется на уме и получает признание в слове? Разве этого мало для пытливого ума? Почему же нет понимания: Потому что мы живем в среде не понимания, но информирования. Нас кормят фактами, выливают нам на голову целый ушат фактов. Как нам с ними справиться, если сама реальность стала фактом. За фактом мы не видим реальности. Факты нужны не для подтверждения истинности фактов, но для подтверждения или опровержения истинности мыслей. Естественно все это так, если нет подтасовки фактов, нет фейков. Факт нужен там для того, чтобы проверить есть ли объективное содержание у мыслей. Это, конечно, интересует нас, но в меньшей степени, чем интересует нас соответствие между самим мыслями и есть ли в них соответственно смысл, смысловое содержание. Короче говоря, являются ли они на самом деле мыслями, а не какими-то бессмысленными глупостями.
Вот, например, мы о чем-то подумали что-то. Есть ли в нем толк, смысл? Это можно понять? Если можно, то в нем, - в том, что мы поняли, есть смысл, а у нас есть мысль. Согласна она с другими мыслями, логично ли мы мыслим? Если да, то мысль как часть согласна с целым, она соответствует логической или смысловой связи между мыслями. Таков ее логический синтаксис. Естественно возникает следующий вопрос уже о семантике смысла мысли: Соответствует ли то, что мы подумали, тому, о чем мы подумали? Если ответ верный, то мы добились истинности, получили истинную мысль. Эту истинность следует проверить на финальную достоверность – на соответствие нашим чувствам. Ведь мы чувственные и чувствительные, душевные существа и контактируем с реальностью посредством чувств. Вот так-то.
Не менее трудным является вопрос о том, является ли изложение своих мыслей тем же самым деянием, что их произведение? Возьмем для примера того же Спинозу. Честен ли Спиноза перед читателем, когда доказывает этику математическим (доказательным) образом. Таким образом, он мыслит. Но является ли такое мышление философским? Вопреки точке зрения самого Спинозы его комментаторы полагают, что научное изложение мыслей не есть то же самое, что их образование, тот способ, каким они приходили ему в голову. Такое толкование стало общим местом философской герменевтики.
Говоря проще, переформулировав вопрос, можно спросить: является ли рассуждение размышлением? И да, и нет. Оно размышление в том смысле, что рассуждая, можно думать. Но для того, чтобы думать по-философски, следует, как минимум, ставить самого себя под вопрос, спросить с себя, следует ли соблюдать все правила, которыми руководствуется живой ум, избегающий противоречить самому себе. Ведь именно так, непротиворечиво, старался мыслить Спиноза. Об этом мы своим по его сочинению. Но одно дело, сочинение как итог размышления и вовсе другое дело путь мысли до этого итога уак заключения мысли.
Такого рода вопрос можно задать и Гегелю как большому поклоннику Спинозы. Так Гегель ввел диалектическое движение понятия в круг своей спекулятивной системы, уподобив ей понятие, сделав из него систему. Является ли такое дело вполне философским. Или это проявление догматизма в самой философии, мертвое употребление живой мысли? Есть немало философствующих ученых (это философ от науки?), которые определяют свое философское занятие в качестве рефлексии над мировоззрением. Но не является ли такая рефлексия как отражение в отражении - в зрении на мир, в представлении его в своем сознании и сознанием - нечто большим, чем механической реакцией на возбуждение внимания (интенцией). Не является ли такая интенция лишь интенсификацией отражательной, отобразительной способности заурядного сознания? Или, может быть, это и есть искомая "вторая навигация" Платона или спекулятивное предложение Гегеля своему читателю?
То, что прежде люди считали размышлением, теперь они же воспринимают как отправление сообщения самому себе. Вот что делает с человеком цифровая техника. Поэтому мне все труднее работать со своими учениками, делиться с ними своим мышлением. Например, я никак не могу научиться читать со студентом свой учебник, вроде того, как родитель читает со своим ребенком азбуку. Но могу, как дедушка внуку, рассказывать студенту философскую сказку. В этом педагогическом смысле учитель есть сказочник, который говорит ученикам не то, что было, а то, что могло быть, если бы люди были такими, какими любят называть себя, - умными существами.
Все это, конечно, хорошо, но самым важным, собственно философским вопросом для меня является вопрос о том, что собственно такого я могу сделать? Зависит ли от меня самого то, что случится со мной? Зависит ли от меня, живого, то, что я буду мертвым? Смогу ли я после смерти контактировать с близкими людьми, каким-либо образом влиять на их жизнь, на их судьбу? Могу ли я спасти их после нашей смерти? Это зависит от того, существует ли жизнь после смерти.
Наверное, жизнь есть после смерти. Но для кого? Для меня или только для других, которые еще не умерли или не родились? Способен ли я пережить в смерти трансформацию, но не потерять самого себя, свое Я? Или Я останется живым, но оно уже будет не моим? Если это так, то как мне смириться с этим фактом, можно ли принять его не только как должное, но и как желательное? Перед этим вопросом вся остальное отступает на второй план. Отступает потому, что, не решив этот вопрос с самим собой, я не смогу его решить ни с близкими, ни с дальними людьми. Это самое важное, что есть в жизни, - продолжение жизни.
Глава тринадцатая. Работа
Обыкновенно у среднестатистического человека помимо дома есть работа. Иначе каким образом она появится? Правда, он может дом не заработать, а получить по наследству от родителей. Конечно, это не означает, что любой человек работает и имеет свой дом. Не везде и не всегда. Взять меня. На мою философскую работу дом не заработаешь. Но я не в счет как существо не от мира сего. Он существует не для таких, как я. Человек, вроде меня, существует «между прочим». Казалось бы, он есть, а вроде его и нет совсем. Вероятно, никто и не заметит мое отсутствие. Вот Ницше. Он писал о том, что необходимо самоутвердиться в жизни, иметь волю к власти. Есть ли она у меня? Странный вопрос.
Разумеется, воля есть, но никак не к власти. Тогда к чему? Естественно, к жизни, как у всех живых существ. Но для человека этого мало. Однако я думаю достаточно. Достаточно для чего? Для того, чтобы жить просто. Поэтому лучше быть живой собакой, чем мертвым человеком. Но ты ведь не собака, скажет иной читатель, а человек. Правильно. Но тебе или мне это надо? Может быть только на роду было написано являться человеком? Судьба человека? Вот ты человек, а вот она – собака. Так?
Как сказать. Судьба делает человека или человек судьбу? Древние говорили, что одних судьба ведет, других тащит, как они ни упираются, за собой. Одним словом, Гамлет, вопрос Гамлета. Если его адресовать себе, то как ответить? Это понятно, что без такого вопроса в трагедии, в театре не обойдешься. Но жизнь или мир – это не театр, и мы в нем не актеры, как ни старался нас в том уверить Уильям Шекспир. Не обязательно задаваться вопросом Гамлета. Однако, если ты занимаешься интеллектуальной работой, а тем более философствуешь, то как им не задаться? Могу сказать, я не верю в судьбу, я не античный грек. Мне симпатичен образ Иисуса Христа. Единственно, что меня интересует в христианстве – это он. Конечно, есть бог, есть дух. Но он есть и не в христианстве только. Напротив, Иисуса Христа нет в том, что не является христианством. Прочие верующие говорят, что он есть у них. Но в каком качестве? В таком качестве лучше его и не было. Можно верить в Иисуса. Так сподручнее всего человеку. Не знаю, почему другие, а не только христиане, не веруют в него. Почему не уверовать в человека, в его образ, если это образ бога? Зачем человеку другой образ? Он кто: человек или кто-то еще? Поэтому, естественно, что человеку рано или поздно бог является в образе его самого, вернее, такого же, как и он, человека. Иначе, как понять его?
Но противники христиан спросят тебя: «Разве бог есть для того, чтобы его понимать»? Он есть только для того, чтобы в него верить. В этом с ними можно согласиться. Действительно, бог нужен человеку только тогда, когда он не видит и не знает. Чего? Будущего, своего будущего. Вот он и верит в него, ибо вера является проводником в том, чего мы не видим, не касаемся и не знаем. Этот мир, как его обитатели, мы видим и знаем в качестве настоящего. Но будет ли он в будущем и мы с ним мы не знаем. Прошлое нам подсказывает, что оно будет. Но его нет, как и самого прошлого. Как правило, становится настоящем не то, что мы ждем. Нам не нужно такое настоящее. Оно не настоящее. Но другого нет для нас, во всяком случае, для меня. Мне говорят: «прими, такова жизнь». Я принимаю, но это не мое. Я сам не свой. Да, и зачем мне мое? Они говорят: «Правильно. Живи не для себя, живи для людей», Интересное получается, - значит, я родился и живу не для себя, а для людей? «Конечно». – они говорят, утешая, - «ты живешь для людей, а они живут для тебя». Щас, «держи карман шире». Так я и поверил.
Нет, я верю не вам, я верю богу. Бог не может не сказать мне, чтобы я жил не для бога, иначе какой он бог. Живя для бога, я живу и
