является мир», есть «мир мира и войны» и т.д.
Не игра ли это словами и тем более игра смысла? Да и нет одновременно. Можно играть и словами, и смыслами, опять же по той же схеме: «критерием слова, молвы и безмолвия является слово», есть «слова слова и молчания», а также «критерием смысла и бессмыслицы является смысл», есть «смысл смысла и бессмыслицы». Но для чего играть? Конечно, для спора и победы в нем. Это софистика или идеология. Но я думаю о другом, о философии. Есть ли в этих умных фразах философский смысл? Когда мы выбираем из полярно противоположного, одно из двух, то мы догадываемся о том, что они едины в том, что мы выберем. То есть, мы предпочитаем одно из двух уже заранее, потому что избранное является причиной, а исключенное его следствием. Почему мы нечто выбираем? Потому что оно достаточно для того, чтобы быть основанием выбора. Например, возьмем само бытие и отнесем эти умные выражения к нему. Что является критерием выбора между бытием и не-бытием, о которых рассуждают философы? Само бытие, а не не-бытие.
И в самом дела, как можно выбирать из того, чего нет? Следовательно, можно выбирать только из того, что есть, то есть, из бытия. При этом не-бытие, чтобы быть самим собой или не-бытием должно быть, то есть, не-быть. Не-бытие внутренне противоречиво, тогда как бытие непротиворечиво и есть то, что оно есть. В нем сущность совпадает с существованием. Как может быть иначе, если оно есть и есть есть или существование, существует так, как существует.
Также можно думать и о всем другом прямо противоположном, например, об истине и лжи. Неужели критерием истины и лжи может быть ложь? Есть у нас достаточные основания, чтобы так думать и говорить? Конечно, нет, если мы выбираем ложь, лжем. Когда мы лжем мы противоречим самим себе, ведь мы выдаем одно за другое и тем самым отрицаем, что лжем. В том же случае, если мы утверждаем, что лжем, то запутываемся в истине лжи. Ведь когда мы признаемся в том, что солгали, то говорим правду. Но говоря правду, мы утверждаем, что являемся лжецами, то есть, лжем. Вот что значит быть лжецом. Другое дело, быть правдивым, честным. В правде нет изъяна. Она говорит, утверждает сама за себя, даже когда отрицает то, чему является противоположностью. Потому, что истина лжи выводит ложь из лжи. Истина лжи заключается в том, что ложь есть ложь, а не правда. Тогда как ложь утверждает прямо противоположное, то, что она есть не ложь, а истина, правда. Таким образом, она разоблачает себя, противоречит самой себе. Такое размышление вполне по силам идеологии. Но для философии оно убого. Как говорил Владимир Владимирович, это «философия на мелких местах».
Настоящая философия начинается на месте, которое по ту сторону добра и зла, истины и лжи, бытия и ничто. Там она на своем месте. Там не следует выбирать и убеждать себя или кого-то еще в своем выборе. Там можно только думать. Если понимать это место в качестве хаоса, то оно и есть бессознательное. Там нет того порядка, который организован разумным того, что было, есть и будет. Что же было, есть и будет? Одно. По ту сторону бытия и не-бытия лежит уже не бытие, не единое, а не единое, иное. Это и не одно, и одновременно не многое. Так и Будда не выбирает между жизнью, которая есть страдание, и смертью, которое тоже есть страдание, но имеет в виду иное, чем жизнь и смерть, которые равным образом причиняют страдание. Его интересует нирвана как отсутствие желания, в том числе и желания не страдать. И все почему? Потому, что смерть есть обратная сторона жизни как сансары. Она нужна для перехода в другую жизнь. Не следует их разделять, ведь они есть одно и то же. Нирвана есть нечто иное. Нельзя сказать, что это жизнь, ибо нет жизни без желания, например, жизни. Но это и не смерть, ибо нирвана не есть переход в другую жизнь. Не надо оставаться, но и не надо переходить, ибо и там, и там одно и то же – страдание.
Философия приобретает свой смысл, когда ты додумываешься до того, что истина, как и ложь, не едина, что обратной стороной истины является не истина, а ложь. Философам запрещено самым смыслом того, что есть импликация как такое суждение, которое строится по логической форме: «если, то», говорить, что из истины следует ложь. Из нее следует истина, так как она является тавтологией. Напротив, из лжи следует, что угодно, - как ложь, так и истина, если это истина лжи. Но в эту формулу нельзя загнать не только все то, что есть, но даже то, что мыслится. Истина равна самой себе, является тавтологией, если есть не только истина, но и ложь. Причем ложь есть не минимум истины как истина лжи, в которой ложь находится под присмотром, в заключении истины как закона; ложь не одна в значении единственности, а все остальное правда. Так можно говорить только в шутку. Не тот ли это случай, когда ложь, выгнанная за дверь, влезла в место истины в окно как ее видимость. Исключив из философии софистику как идеологию, не допустили ли мы ее, эту идеологию, на территорию философии в качестве уже философской ортодоксии, вот этой самой диалектики как тому, что равным образом противостоит и догматизму или позитивизму, и скептицизму как собственно софистике. Здесь, на территории философии сама диалектика превращается в метафизику, когда освобожденная от софистики, обращается в догматику, теряет свою самокритичность.
Таким образом она превращается уже не в идеологию вне философии, а в идеологию самой философии, становится идеологической философией, то есть, само-противоречивым явлением в понятии, в идее. Вот в таком случае и следует выносить ее «за скобки», по ту сторону добра и зла, совершать трансцензус, трансцендировать. Ничего другого не остается, как «плясать от печки», от философского позитивизма, используя его как трамплин в мысли. Главное: оттолкнувшись, не приземлиться на то же самое место. В полете мысли следует совершить не только поворот на 360 градусов, но и сделать кувырок через голову.
В результате нужно приземлиться на свое место в философии. Ты окажешься на своем месте, если в ходе полета мысли изменишься в лучшую сторону – в сторону понимания того, что случилось с тобой. С тобой же вышла оказия, - ты превратился в мыслителя – творца собственной философии. Вот она никоим образом не может быть идеологией, даже философской, ибо понятна только тебе, совершившему полет в потустороннее, в иное тому, что есть. Тебя поймут только те, кто сам сделал это. Каким образом ты теперь относишься к добру и злу, к истине и лжи? Разумеется, личным образом. Ты и не безликий, и не двуликий, но со своим лицом. Не в том смысле, что у тебя есть своя правда и ты по-своему добр, а в том, что в истине и в добре и тебе есть место. Между тем прежде ты думал, что это в тебе, как в софисте, есть место для истины и для добра или, напротив, в них никому нет места, ибо они абстрактны и объективны, то есть, все на-ходят-ся под их судом. Другими словами, никто не виноват, потому что всем позволено (демократия), или все виноваты и подсудны, потому что никому не позволено (тирания). Либо философема софизм, либо догма.
В пространстве же настоящей философии или философии мыслителя, который думает по-своему (лично как), но о том, о чем могут думать все (что он надумает зависит о того, как он думает), нет ни софизмов, ни идеологем, ни даже философем, но есть идеи, мысли и понятия.
Идея в этом смысле есть своего рода главная мысль, заглавная, первая мысль (как принцип, парадигма, образец, первообраз, образец), которая задает само движение в мысли, указывая не на себя, а на то, что ждет мыслящего в конце его пути в мысли, - идеальная цель, идеал. Что ищет мыслящий? Самого себя как Я. В отношении этого Я мыслитель выступает в качестве если не копии, типа, то его подобия, уподобления при воплощении в качестве разумной души. В самом мышлении такое уподобление идее находит свое воплощение в понятии. В нем мыслитель понимает самого себя. Но если он не доходит в понимании до понятия, то хотя бы приближается к нему в философеме, как в том, что подразумевает, убеждает мыслителя в том, что он двигается в верном направлении к идеалу понимания.
К философемам имеет склонность так называемый «философист». Кто это такой? Был у меня когда-то друг-единомышленник, который зарекомендовал себя философистом. Он любил поговорить на умные темы. Не то, что он любил поспорить. Кто любит спорить? Тот, кто считает себя мудрым человеком, мудрецом и показывает всем своим видом, что он такой. То есть, софист. Нет, мой друг не любил щеголять своим умом и не рисовал, не живописал себя таковым. Он демонстрировал себя не софистом, а живописцем, ибо имел живописную внешность, во всяком случае, рядился художником.
Правда, он специально не скрывал того, что считал себя мудрым человеком. Другими словами, он полагал себя мудрым не для людей, например, для того, чтобы они в обмен на то, что он поделился с ними своей мудростью, поделились с ним своими капиталами, а для себя. Он думал, что он не врожденный мудрец, а приобретенный благодаря своим философским упражнениям, благодаря своему диалектическому методу «не снятия» или «снятия без снятия снимаемого». Не снимаемым он считал самого себя. Препятствием для такого снятия он полагал инстанцию ментального эпицентра. Центром принятия решений вселенского масштаба он положил самого себя. Фактически он задумал себя как «пуп мира» в мысли. Он решил, что тот, кто разберется с точкой умозрения как точкой зрения вечности, начав с себя как точки отправления в мысли, тот рано или поздно достигнет искомой точки назначения и станет богом не по рождению, а по методу так называемой «триалектики».
Для этого он специально разработал собственный метод как модификацию диалектической схемы.в три шага. Он мыслил триадами, повторяя триаду на третьем шаге. Но, в обычную диалектическую (содержательную) логику он внес одну техническую поправку, которая заключалась в том, что он отнес противоречие к третьему шагу в рассуждении и акцентировал на нем триадность или триадичность мысли. Он говорил, что человеческая мысль, в принципе, диадна, то есть, человек, если мыслит, а не считает, что мыслит, или мыслит, как считает, что делает ученый, то мыслит контрарно, противоположным образом. Но так не достигнешь истины и вечно будешь ее искать, станешь «поисковиком истины». Но смысл мышления заключается не в поиске, а в находке мысли. Находясь в поиске истины в мысли, ты обязательно в ней запутаешься. Чтобы выпутаться из мысли, необходимо было, по мнению моего друга, сделать мысль триадной, чтобы она не успокоилась, не расслабилась в синтезе, а, напротив, усилилась в нем в своем напряжении. Для этого и следовало ввести в логический оборот эпицентр как усилитель или амплификатор личного Я. Эпицентр как усилитель Я должен был стать мотором, точнее, аккумулятором мысли, которая тем становится более развитой, более дифференцированной, чем она ближе к выводу. То есть, для моего друга истиной интеграла или синтеза стал дифференциал или анализ Я. Таким образом, он ввел диаду в монаду Я и расположил ее на третьем шаге от тезиса, через разделение в различии и противопоставление в антитезисе, уже в противоречии.
