Утешением для смертных, пребывающим в пункт своего постоянного назначения, может быть то, что в ней, в этой смерти нет сознания. Поэтому представление смерти как одиночества во тьме ложно. В смерти нет не только света, но и тьмы. Она тьма лишь в жизни как в свете, на свету. Но в смерти нет и серого, посредственного существования, как нет в ней и светлого и темного. В ней, вообще ничего нет. Но все есть в жизни, в том числе и смерть. Смерть есть во всем как то, что есть вне связи со всем. Развязка для тебя в смерти касается и чувства смерти. Смерть бесчувственна. Мы имеем чувство смерти в жизни, в которой она связана со всем в качестве лишения всего. Но вне всего она ничто из того, что есть в связи. Поэтому смерть сама по себе не страшна. Страшно представление ее в жизни. Так зачем мучить себя картинами смерти, идеей смерти? Специально мучить себя не надо, в этом нет смысла, но следует помнить о смерти, о том, что она есть для тебя. Смерть в себе нам недоступна в жизни. Она есть не в себе, а для нас в качестве границы того, что мы есть и что мы есть. Мы есть. Но кто мы есть? Мы есть смертные, но в жизни, а не в смерти. Чтобы не печалится, не следует, вообще, думать, ибо если мы задумаемся, то обязательно дойдем до смерти в мысли. Вот почему платоновский Сократ предупреждает читателей диалогов Платона о том, что философия как размышление есть медленное, не внезапное, но постепенное приготовление их к смерти в мысли.
Читатель, если ты не хочешь думать о смерти, перестань думать вообще. Но если ты думаешь, то смерть рано или поздно придет к тебе в мысли. Но в ней она будет жизнью, а не самой собой. Мысль о смерти – это живая мысль. Жизнь же без мысли – это жизнь без смысла. Вот почему платой за смысл жизни является мысль о смерти. Человек расплачивается за смысл жизни мыслью о смерти. Но это лучше, чем смерть в мысли.
Обычным лекарством от смерти для всех обывателей является быт, в котором они забывают о собственной смерти. Если боишься смерти, читатель, занимайся своим бытом, а не философией. Вот к какому философскому выводу приходит русский мыслитель. Мне жалко его, этого горе-мыслителя. Слишком легко ты отделался от мысли, легкомысленный мыслитель. Смотри не упустил ли ты в этом самое важное, что есть в мысли для тебя. Не обманул ли ты сам себя.
Но люди остаются людьми, то есть, разумными существами, и вот тогда они превращают быт в ад как повод задуматься. И все почему? Потому что начинают выяснять отношения, а не делать то, что делали прежде по инстинкту, не думая. Но такая бытовая философия нам совсем не философия, а бессмысленный спор ради спора, ради ссоры. Почему бывают ссоры? Потому что человек устает от однообразия, ему бывает скучно, когда он делает одно и то же, - все в дом. Коса находит на камень и бытовой человек меняет стратегию жизни: он тащим все не в дом, а из дома. Идет в кабак и там пропивает все, что накопил. И все потому, что человек хочет пожить по своей глупой воле, вопреки здравому смыслу и личной выгоде. Таково его отношение к духу. Оно, правда, негативное, а не позитивное. Поэтому русский мыслитель, как правило, если не заканчивает безмолвием (исихией), то заканчивает нигилизмом. Он или все молча принимает или все, болтая, отрицает. Для него быть русским – это прилагательное, а не существительное. Он существо мысли, а не России. При этом мыслитель не есть сама мысль. И потом для мыслителя главное быть не русским и даже не человеком, а мыслящим существом. Просто мы не знаем никого, кто мыслил бы еще, помимо человека. Об этом нельзя забывать.
С другой стороны для мыслителя его этнос есть то, что служит для него приложением. Прилагается к нему не народ, но его включенность в него. Народ есть то общее, посредством которого он приобщается к всеобщему. Другими словами, народ есть условно как условие возможности причащения всеобщему, универсальному, божественному. Было бы глупо делать из этого вывод, что народ есть часть бога. Никак нет. Приобщается к богу не народ, а человек. Народ здесь выступает средством такого приобщения. Причем это средство, народ, люди, в общем, есть средство наглядности для людей из народа, которым понятнее будет то, что похоже на них. Но у такого наглядного, видимого подобия есть своя граница, свой предел понимания, за который может заступить уже только избранный, решившийся на то, чтобы быть по ту сторону добра и зла, то есть, по ту сторону идеологии, но по сю сторону философии. Да, да, проблема добра и зла есть не философская тайна, а проблема идеологии, предназначенной для недозрелых умов. На самом деле в философии нет такой проблемы. Выбор между ними не есть проблема. Проблема не в добре и зле, как она и не в истине и лжи, или мире и войне, она в том, кто видит в этом проблему.
Как-то Никита Михалков сказал, что он вывел формулу русского человека. «Во она: русским человеком может быть только тот, у кого чего-нибудь нет, но не так нет, чтобы обязательно было, а нет - и хрен с ним». Да, Никита Сергеевич, тот еще «русский человек», - без хрена (черта), ну, никак не может обойтись в не шутейном разговоре. Вот такой он всенародный нигилист. Не нет, так будет, но нет, пусть так и будет. Это формула нищих духом, вроде блаженных, а не русских людей. Никита Михалков так совсем не живет. Он любит пожить в свое удовольствие. Потому и «снимает», как режиссер, таких, как он, на позитиве. «Советские люди на такси в булочную не ездят», а вот русские люди ездят на тройке по этим самым – по нумерам – к актрисам. Только это русские не люди, а господа. Они на свободе, а люди в крепости, в неволе.
Глава двенадцатая. Миру мир, война войне и порядок в голове философиста
Уже год идет война. Идеологи говорят, что идет СВО. Не буду спорить: я не идеолог. Знаю, вернее. думаю только, что одни идут на войну умирать, другие – убивать. На этой, украинской войне одни украинцы убивают других украинцев. Но почему-то умирают русские. Странный парадокс. Но это так. Не хочется говорить: «Да будет так» (“Let it be”). Современные интеллектуалы упражняются в цифрах, все вычисляют: кто – кого. Задумались бы хоть на минуту о том, что творится на земле. Я давно заметил, что способные, сообразительные люди увлекаются информацией и выдают на гора терабайты информации, как какие-то мега-компьютеры. Между тем в этих байтах мысли «кот наплакал». Не поймите меня неправильно, правильные читатели, - я не лью «крокодиловы слезы» по несчастной мысли. Друзья, ну, трудно думать. Но еще труднее учить думать.
Взять того же Платона. Ну, не у всех философов получается философское обучение. В этом неумении заключается не их вина, но их беда. Виновата тут сама философия. Философ не научит философии, но у него можно ей научиться, когда он будет не поучать, не учить, но философствовать. Так у Сократа философии стали почти все его ученики, ибо он не учил их мудрости, не читал им лекций по философии, но только вел умные беседы с ними, предоставляя каждому думать самому.
Платон напротив уже стал учить своих учеников (взять хотя бы его лекции о благе), продолжая философствовать только на бумаге. Но тем самым он предоставил возможность всем нам, его читателям, научиться думать, имея перед своими глазами пример философствования его учителя. Сам Платон смог научить философии только одного Аристотеля. Аристотель стал настоящим философом - мыслителей. Все прочие ученики стали учителями философии, но никак не мыслителя и. Они были друзьями Платона и любили его больше философии потому что это была не их философия, но философия Платона, которой они учили уже своих учеников.
Напротив, Аристотель, несмотря на то, что был другом Платона и любил его, свою философию любил больше. Она, а не философия Платона, была для него истиной, правдой учения. Вот почему Платон, догадываясь и зная об этом, отвел для занятий Аристотеля с его учениками особое место в своей школе. Это место было для прогулок. Тем самым он как бы намекнул Аристотелю на то, что тот прогулял его занятия и вынужден был сам без помощи учителя, разобраться с философией.
Мне не посчастливилось в жизни иметь такого учителя, как Платон. Но тем не менее мне повезло с единомышленником, который любил заниматься философскими беседами не только на рабочем месте, а везде, где придется, где приходит мысль в голову, как это было у Сократа. Мне больше свойственно не витийствовать, как ему, но записывать свои мысли, как Платону.
Но вместе с тем я согласен с Аристотелем в том, что философия стоит дружбы. У настоящего философа нет друзей, но есть одна подруга, в которую он влюблен. Он влюблен в свою музу, в свою госпожу, в свою прекрасную даму, - в философию. Философ - однолюб. Он знал одной лишь думы власть - власть мудрости, Софии.
Со мной вы, уважаемый читатель, можете не согласиться в том, что проблемы добра и зла, истины и лжи, мира и войны есть проблемы не философии, а идеологии. Что ж, я готов признать, что отчасти вы можете быть правы, но лишь отчасти. Почему же не на все 100 %? Вы же знаете, любезный читатель, что другим именем идеологии является софистика или эристика. Идеологи спорят. Философы не спорят, а размышляют и никого, включая самих себя, не собираются убеждать в том, что они правы. И все почему? Потому что в спорах рождается не истина, а проблема. Является ли истина и ложь философской проблемой. Казалось бы, да, это философская проблема, если мы не можем отделить истину от лжи по причине, что истина есть ложь, что она лжива, а ложь правдива. Так ли это? На выручку приходит философская фраза Спинозы о том, что критерием истины и лжи является истина. Тут же можно вспомнить диалектическую конструкцию Гегеля «истина истины и лжи». Эти философские находки (изобретения) были введены знаменитыми философами в оборот мысли, чтобы не запутаться в истине и лжи. Таким же образом можно обращаться и с добром и злом, миром и войной и т.п.: «критерием добра и зла является добро, есть добро добра и зла, «критерием мира и войны
