должны выступить на должном уровне, чтобы поддержать высокую марку «Первого» дивизиона. Старший лейтенант Белобокин, проведете соревнования внутри дивизиона, отберете лучших игроков для сборной, ну и потихоньку, по мере возможности, тренируйтесь».
Набралось три команды. Палец на ноге Алексея к этому времени зажил окончательно, он любил этот вид спорта, и с
удовольствием решил поучаствовать в соревнованиях. Волейбольная подготовка у ребят была откровенно слабой и
Черкасов, которому приходилось играть за сборную школы, а потом и за сборную медицинского училища, в составе
которого он выиграл первое место в спартакиаде медицинских училищ, за что всей команде был присвоен первый разряд,
легко попал в сборную дивизиона.
В Херсон, на полковые соревнования должны были выехать в субботу, а в пятницу на время отсутствия Алексея, в
дивизион прибыл Коляня, тот самый третий хлюпенький коллега, не принимавший участия в драке, по случаю «торжественного принятия присяги».
- О, Коляня, а ты к нам - каким ветром?– удивился Алексей, увидев его в дверях своего кабинета.
- Вы же, ваше величество, - отвечал, усмехаясь, коллега, - выезжаете на соревнования, а меня прислали на время вашего
отсутствия, заменить вас в ваших же, многотрудных делах, - ехидничая, недовольно ворчал тот.
- Постой, - удивился Алексей, - не понял, ты что же, - служишь в полку?
- Ну да, ты же напросился на точку, - отвечал Коляня, - а Перепелкина, несмотря на все его просьбы, в полку не оставили - служит теперь на два дивизиона - на второй и технический.
Черкасов откровенно расстроился: «Оно мне надо было? - кляня, на чем свет стоит, свою совестливость, - спрашивал он
себя, – это все твое, никому не нужное, благородство»!
Дело в том, что после прохождения курса молодого бойца и проверки знаний в области медицины, именно ему, Черкасову предложили служить при полковом лазарете. Перепелкин, каким-то образом узнавший, о предстоящем назначении Алексея, подошел к нему с просьбой попроситься служить на точку, то есть, в дивизион.
«….понимаешь, я успел до армии жениться и “родить” ребенка, - объяснял он коллеге, - если ты попросишься в дивизион - меня могут оставить здесь в полку, и тогда ко мне приедет жена с ребенком, мы могли бы снять квартиру в городе... Ну, сам понимаешь – в разлуке тяжело, и мне, и жене, и ребенку».
Алексей понял его и, скрипя сердце, пошел проситься на точку. В душе он надеялся, что ему откажут в ег«настойчивой»
просьбе и все-таки оставят служить в городе: «Ведь приказы, - рассуждал он, - по уставу не обсуждаются, а служа в
полковом лазарете, я бы мог ходить на вечерние курсы, с целью подготовки к поступлению в военно-медицинскую
академию».
- Что хочешь поработать самостоятельно? – спросил довольно пожилой подполковник, начальник медицинской службы полка. - Так точно, - очень неуверенно отвечал Черкасов.
Но подполковник не уловил неуверенной интонации в голосе Черкасова, и доброжелательно, и даже с нотками одобрения
произнес: - Ну что ж, мы хотели оставить тебя при полковом лазарете, но если есть желание поработать самостоятельно -
препятствовать не будем. Через пару дней сюда придет машина с первого дивизиона, с ней и отправишься для прохождения
дальнейшей службы в первый дивизион под Новую Каховку. Все, Черкасов, – свободен.
Так Алексей сам себя загнал на точку, вокруг которой, в округе пятнадцати километра, не было ни одного селения, за
исключением пары молочно-товарных ферм.
И вот, Коляня служит в городе, а он на, Богом забытой, точке!: «Черт бы тебя побрал, с твоим великодушием, виконт! –
обозлился Алексей на себя, - Твою заставу и следовую полосу!» – Вспомнил он любимое выражение отца, бывшего
пограничника. Но дело сделано и, переиграть его - нет никакой возможности.
На следующий день он, с дивизионной командой, выехал на соревнования в Херсон. За субботу и воскресение они
отыграли четыре игры и заняли второе место. Черкасова отобрали в сборную полка и должны были вызвать, в недалеком
будущем, на тренировочные сборы.
Через пару дней на утреннем разводе, в числе солдат идущих в караул назвали и фамилию Алексея.
«Все правильно, - решил он, - на кухне был; дневальным был; помощником дежурного тоже; - осталось сходить в караул,
и я завершу курс молодого бойца, начатый еще в полку. Правда, было непонятно: - А если вдруг что, то тогда что? В
смысле того, что если что-нибудь случится с кем-нибудь из личного состава: ну, заболеет кто, или еще что, тогда они, что
фельдшера, то есть меня, с поста снимать будут?
Впрочем, им из погреба виднее, - подумал он о начальстве и, после обеда пошел, как положено заступающему в караул,
отдыхать в казарму».
Вечером, получив оружие, караул в полном составе построился на плацу для инструктажа. Начальник караула, в
звании старшего лейтенанта, опросив солдат о состоянии здоровья, произвел внешний осмотр воинов, очень подробно
зачитал права часовых, их обязанности, и, спросив, нет ли у кого вопросов, скомандовал: - Напр-ра-аво! В кар-раул шагом
марш! - повел воинов на позицию.
После принятия караульного помещения, разводящие сдающей и принимающей смены, отвели новых часовых на посты,
привели, отстоявших свое в карауле, и тут же, освободившаяся смена отправилась в казарму.
Алексей заступал в караул во второй смене и первым по счету пост был - его.
«Ну да, - дошло до Черкасова, - чтобы если и чё, то было б, как бы, и ничё, в смысле того, что если с кем-то что-то
случится - то можно было бы быстренько снять меня с поста для оказания помощи, – все продумали, четко сработали»! -
невольно восхитился он…
- Стой, кто идет?! – раздался из кромешной темноты нарочито грозный окрик часового.
- Разводящий со сменой, - последовал ответ сержанта.
- Разводящий ко мне, остальные на месте!
Сержант шагнул вперед.
- Пароль, - потребовал часовой.
Сержант, осветив свое лицо фонариком, назвал пароль и позвал Алексея к себе: - Рядовой Черкасов, - ко мне.
Алексей подошел: - Давай - валяй, - ободряюще сказал ему разводящий, слегка подтолкнув в сторону ожидающего
часового, и Черкасов, с необъяснимым трепетом и волнением, охватившим вдруг его, шагнул, как в омут, в кромешную
темноту.
- Пост сдан,– сказал часовой заступающему в караул солдату.
- Пост принят, - ответил Черкасов.
Сменившийся часовой присоединился к караульной смене, и она, отойдя на три, четыре шага, буквально растворилась в
темноте, как будто, кто-то задернул за ней черный полог.
Черкасов остался совершенно один. Позиция, довольно хорошо знакомая днем, сейчас была неузнаваема. Тяжело
вздохнул, стиснул зубы, карабин, тщательно огляделся…. Тихо. Никого. И довольно жутко. - «Темно, как у негра в
желудке», – подумал Алексей; почти, что обреченно вздохнул, выдохнул и довольно неуверенно пошел по маршруту.
Он шел - ничего не узнавая. То - справа, то - слева возникали, вдруг неясные, порой угрожающие и совершенно
неожиданные очертания чего-то незнакомого. Алексей останавливался, задерживал дыхание, с замиранием сердца,
выставив карабин вперед, готовый в любую секунду нанести удар штыком; Осторожно, чуть ли не по полступни, подходил
ближе. Долго всматривался в эти расплывающиеся очертания, и только тогда, когда они становились узнаваемыми:
«Черт, да это же штабель из ящиков! Ребята днем, из них что-то выгружали! - облегченно вздыхал:
"Фу-у, черт побери!», - вытирал пот со лба пробивший, вдруг его всего, с головы до пят; опускал карабин прикладом на
землю и лез в карман за сигаретами. Сигарет там, конечно, не было - они остались в караульном помещении – курить на
посту, категорически запрещено. Сплюнув с досады; настороженный, а еще больше обескураженный своей способностью
так сильно пугаться (он считал себя смелым человеком), и ничего не узнавать в этой кромешной ночи, шел дальше.
Дойдя до конца маршрута, Черкасов постоял, с надеждой вглядываясь в темноту: – «Может часовой следующего за мной
поста пришел на исходный свой рубеж? Там, кажется, Серега Толмачев…? Точно - он… Неплохой, как будто бы, парень.
Перекинуться бы с ним, хоть парой слов. Все легче стало бы…».
Но сколько он ни вглядывался в эту беспроглядную темень и не вслушивался в ее звуки, так ничего не увидел, и не
услышал.
Потоптавшись еще немного на месте, повернул обратно. Небо, бывшее до сих пор безнадежно черным, с редкими
проблесками свинца и стали, - вдруг ярко осветилось выплывшей из туч луной. Стало немного веселее. Внимательно
оглядевшись вокруг, он узнал, теперь, уже окончательно, всю позици вот обзорный локатор, вот установка с ракетой,
чуть подальше - блиндаж стартовой команды, а неясные и продолговатые силуэты слева, это машины стоящие в ряд, о
которых он совершенно забыл. Насчитал одиннадцать штук. Двенадцатая - стояла несколько поодаль и не в ряд с
остальными, а перпендикулярно им. Справа, от нее и чуть в стороне - бруствер, укрывающий еще одну ракетную
установку.
Ну вот, теперь все - на своих местах, - с облегчением подумал часовой.
Луна, так во время вышедшая из-за туч, поспешила снова нырнуть в их самую черную, непроглядную гущу и зарылась
в нее, как в старое, замусоленное, грязными телами, взлохмаченное ватное одеяло.
Стало опять темно и Алексей, двигаясь в обратный путь, нет, нет, да опять шарахался от появлявшегося вдруг рядом
столба, или какого- нибудь другого предмета. Узнав его, он, в очередной раз, ругал себя за мнительность и трусость,
закидывал карабин за плечо на ремень и шел дальше.
Пройдя весь ряд машин, приблизился к той, что была несколько на отшибе.уже проходя ее, вдруг резко остановился и
превратился в одно огромное, трепещущее от страха, ухо с глазами…
Показалось, что, кто-то невидимый в темноте, скользнул тенью за машину. В подтверждение этому послышался
осторожный звук шагов…, - затем легкий и торопливый топот…
Сердце бешено забилось и, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Алексей опять взмок. По спине обильными
струями побежал холодный пот. Затаив дыхание, стараясь не производить даже легкого шороха, стянул с плеча карабин,..
настороженно прислушался…
«Тихо.… Наверное, показалось…», - подумал он.
С опаской, осторожно двинулся вдоль борта машины к ее передней части, и опять…, те же легкие, торопливые и
осторожные шаги: топ, топ, топ, топ..!
С трудом проглотив слюну, сдерживая, судорожно рвущееся из груди наружу дыхание, взялся за ручку затвора, потянул ее
вверх, потом на себя. Громоподобно, - как показалось ему, клацнув, из магазина выскочил патрон в патронник. Еще раз
перевел дыхание, огляделся… Кроме машины и непроглядной темени вокруг – никого и ничего. Осторожно, по
миллиметру, стал досылать затвором патрон вперед. Доведя до упора, так же осторожно опустил рукоять вниз и
торжествующе выпрямился: «Оружие заряжено! И я, черт меня побери, готов к бою! –
возликовал он, – Теперь меня голыми руками не возьмкшь…»!
В это время за машиной опять прошелестели те же осторожные, крадущиеся шаги. Они прошуршали, в
