погрешности, вызывая сомнение в том, что вообще есть на свете. Поэтому масса мужчин, мягко говоря, не умна от природы. Ум у нее у массы, а не у отдельно взятых мужчин появляется только в силу действия одного социального закона: «голь (ума) на выдумки хитра». И в этом случае следует больше говорить о социальной хитрости, находчивости, а не строго об уме. Так же следует говорить и о тех женщинах, которых называют умными. На самом деле никаким умом они не обладают, как и мужчины (им обладает только человеческий род в одном единственном числе, да и то случайно, то есть, когда есть все благоприятные для этого обстоятельства), не обладают, но они обладают еще большей хитростью, чем все прочие женщины. Эта хитрость является уже не достоинством, а большим недостатком, ибо такие очень хитрые женщины вполне способны обмануться, обхитрить, обмануть самих себя.
Идеалист и материалист. Рожденный идеалистом материалистом быть не может. Кто же рождается идеалистом? Разумеется, в ком не только мало тела, но и мало внимания уделяется ему. Поэтому он должен думать о себе сам. Вот именно, прежде всего, думать. Идеалист ленив на воплощение своих идей в материальной действительности.
Напротив, материалист редко любит идеи. Он предпочитает заниматься не самими идеями, их поисками и построением, но только материализацией идей, воплощением в соответствующем им материале. У материалиста не хватает воображения и вдохновения для созерцания идей. Для того, чтобы их увидеть, необходимо быть свободным и независимым от силы земного тяготения, Свободным для чего? Для увлечения идеями. Материалист свободен, но не от материи, а от построения воздушных замков. Он реалист, а не романтик, как идеалист. Он способен работать только с такой идей, с такой формой, которую может принять его телесность, чтобы затем быть отснятой в том материале, который есть у материалиста под рукой. Следовательно, идея дается материалисту не прямо в сознании, а посредством той формы работы, которая ему свойственна от природы. Поэтому материалист больше увлекается физикой или химией, а также биологией, чем астрономией и математикой, не говоря уже о метафизике. Именно ее он боится больше всего, следуя в этом предупреждению Исаака Ньютона, на своем собственном опыте как математика и одновременно физика определившего, что метафизика допустима в математике платоника, но никак не в физике аристотелика.
У идеалиста тоже есть слабость. Это слабость на материал, на материю. У него мало сил на воплощением своих идей. Этому мешает боязнь потери чувства полета в мире идей. Он бежит от мира зависимостей, где нет места для его Я. Он не столько ищет личного выражения, для чего необходима удобная телесная форма, сколько стремиться к развоплощению, освобождению от наличной телесной формы, а тем более соответствующего ей материала, цепко удерживающего его в земном круге. Но идеалисту свойственна не только слабость тела и душевная опустошенность. Он болен духом. Дух не может найти в нем своего воплощения. Слабость духа идеалиста заключается в его медитативной мечтательности, неспособности сконцентрироваться, сфокусироваться не на духе в идее, а в самом себе в мире. У него слабая воля, ибо в нем нет силы тела. Силы тела у него ровно столько, сколько необходимо для преодоления земного тяготения в мечте, в созерцании. Поэтому он пассивен в жизни и в своей пассивности активен, устремлен не реализоваться в мире, но, напротив, освободиться от него. Слабость воли не дает ему силу сосредоточиться на самом себе как средстве утверждения в материальном мире,, на том месте, которое можно назвать его собственным местом под солнцем. У него нет места под солнцем настоящего материального мира. Его место утопично. Но он сам, в себе как Я реален. Он не материален для себя.
Другое дело материалист. Тот знает свое место в мире. Он не идеален. Однако в нем, через него, его место в мире идея может получить прописку, материализоваться, реализоваться в том материале, который поддается воле воплощения материалиста. Тем не менее, хотя у материалиста есть место в мире и это место материально. На месте материалиста появляется не идея, но ее копия вместо самой идеи. Именно материалисты находят идею как свой внутренний мир. Конечно, это не сама идея, не дух, но его тень в сознании материалиста. Это образ идеи, запечатленный в понятии. Материалист знает идею как понятие. Работа с понятием есть не пассивность, но активность. Но в этой активности активна не сама идея, а его воплотитель как конструктор, изобретатель видит форму ее воплощения в нужном материале. Так ваятель видит образ своего сознания не в сознания, но в камне вне сознания. Поэтому если идеалист как медиум пассивен и его активность проявляется в активности идеи, в способности принимать идею, быть ноуменальным, мыслимым материалом, мыслью для явления идеи, является активной пассивностью, созерцателем, то материалист как устроитель активен, проявляя свою активность в том, чтобы мять, но не саму идею, которая для него трансцендентна, а ее образ, правда, не в своем сознании как своего рода идиллию, но в в рабочем материале, вне сознания, однако под собственной рукой или под взглядом или на слух, на язык, учуять ее.
Я материалиста находит себя в том образе, который реализуется в материале, получает воплощение. Не он служит идее, а идея служит ему, точнее. Она позволяет материалисту использовать копию себя, которую он находит в своем Я как мысль, уже способную материализоваться в материале его произведения, творения. Таким образом она находит свое воплощение в этом материальном мире. Для чего же идее нужен идеалист? Для ее созерцания не в собственной душе, сознании, Я идеалиста, а в ней самой, ибо идея предоставляет саму себя идеалисту, чтобы он представил себя идеей. Он является ее явлением, полностью сливаясь как мыслящий с ней как с мыслью в качестве мыслимой предметности. Так кто же находится в сознании материалиста? Нет, не сама идея, а идеалист в виде мысли, которая пришла на ум материалисту. Идеалист является alter ego материалиста, который прячет его в своем сознании уже не в качестве мыслящего, но под видом мыслимой предметности, самой мысли.
Следовательно, идеалист является паразитом сознания материалиста. Вот оказывается почему материалист так не любит идеалиста. Он чует его, опознает как таракана, который бегает у него в мозгу и прячется в углу, в бессознательном, чтобы не привлекать к себе внимание. Почему? Да, просто потому, что идеалисту там самое и место. Он не может жить ни в какой другой среде в этом материальном мире, как только в сознании материалиста. Поэтому идеализм – это фантом материализма. Значит, материалист в своем сознании идеалист, а идеалист в теле материалист. Душа, Я материалиста – это идеалист, а материалист – это тело идеалиста. Таким образом, мыслящее тело – это идеалистический (умный, а не вульгарный) материалист, который допускает существование не только материального, тела, но и идеального, то есть, сознания Кратко говоря: материалист – это идеал реалист, а идеалист – это реал идеалист.
К вопросу о вине человека, например, Михаила Ефремова, совершившего ДТП, в результате которого умер человек. Виновен ли тот, кто пьет вино, если он в пьяном виде садится за руль и своим авто убивает другого водителя? Естественно, виновен. Как обычно, юридически с таких пьяных водителей снимается вина? Судебным приговором посадки на несколько лет. Почему родственники убитого требуют наказать пьяного водителя как преступника? Потому что им больно потерять своего близкого. Вот они и хотят причинить боль его убийце, чтобы он тоже пострадал, как они страдают. Выплатил долг не только материально деньгами, но и морально своим страданием, ограничением в свободе и жизнью в клетке. Таким образом они хотят восстановить справедливость, равенство в человеческих отношениях, а общество желает предохранить себя от возможно повторного ДТП, виновником которого может стать преступник, если его не наказать. Так хоть пока преступник сидит в тюрьме, он физически не сможет убить никого на дороге.
Но самому потерпевшему, точнее, убитому все равно, посадят ли его убийцу в тюрьму или освободят из-под стражи. Ему вообще все равно без различия, в том числе и страдания близких в связи с его потерей. Но почему? Потому что они вообще уже не его близкие. Как это? Вот так: его больше нет и никогда не будет в нашем мире, как и нас, ныне живущих, никогда не будет, как только мы умрем. Для того, чтобы нам было не все равно, важно быть и жить в этом мире. Самого покойника нет, пусть даже кто-то, кто остался от него, теперь есть и живет в ином мире.
Иной мир является потусторонним нашему миру и никак не сообщается с ним. Тот, кто умер, не знает себя еще живого. Он не просто не знает себя в прошлом, он даже не знает был ли он вообще до своего рождения в ином мире. Но он все же связан с самим собой из прошлой жизни, но как? Чисто абстрактно как следствие со своей причиной. То как жил и как умер человек, определяет как он родится и будет жить в новой жизни в ином мире. Люди не знают, что конкретно будет с ними, когда они умрут. Но они хотят это знать. Что делать? Сочинять сказку о том, что их ждет в иной жизни и в нее верить. Но почему иной жизни? Потому что они ничего другого не знают. Что есть другое, чем жизнь? Смерть. Но как ее можно знать? Никак. Единственно, что можно знать о смерти, так это то, что когда она есть, то нет среди нас тех, кто умер. Вот что значит смерть. Это знание смерти. Нет, это знание не смерти, но знание того, что есть в жизни после нее.
Поэтому люди судят о смерти с точки зрения жизни. которую знают, ибо ей, жизнью, живут. Они знают жизнь жизнью же. Их знание жизни тождественно самой жизни. Вот почему они думают о жизни, чтобы снять напряжение неопределенности, своего незнания того, что будет дальше смерти, ведь они существа, задумывающиеся о цели жизни и о тех последствиях, к которым приводит ее достижение. Но думают о какой жизни? Уже об иной жизни после смерти. Но как они думают о ней. Так, как могут, уподобляя иную жизнь в будущем этой жизни в настоящем, имея за собой опыт сравнения настоящей жизни с прошлой жизнью. Но это сравнение эвристически продуктивно только при условии, что речь идет о жизни в будущем в этой жизни, а никак не в иной жизни. Чтобы иная жизнь случилась для живого ныне, ему следует умереть. Это логично. Умереть и обязательно не помнить ни о прежней жизни, ни о самом себе. Необходимо не знать, что он был прежде и каким он был, и с кем жил, сколько и где, и что умер, и как умер etc.
Уже несколько дней люди обсуждают ДТП, виновником которого стал М. Ефремов. Но никто или почти никто не думает о том, что теперь происходит с тем, кого не стало в результате этого ДТП, и что вообще происходит со всеми нами, когда мы навсегда пропадаем из этого в мире, в котором всю жизнь жили. Наша жизнь и есть мы, ведь мы отождествляем с ней самих себя. Как мы можем отождествлять себя со своей смертью? И вообще можно ли отождествлять
