своей мнительности, которое называется мнением.
Мысли: политик - человек дела, деловит, ангажирован делом злобы, публицист – человека слова, болтлив, ангажирован злобой дня, политолог – человек знания, информирован, ангажирован информационным валом. Таким образом, политолог информирует, точнее, дезинформирует, публицист увлекает, точнее, отвлекает, политик устраивает свои дела за общий счет, точнее, устраивается в жизни.
Французская драма есть драма классическая, римская, калька (копия) кальки оригинала – греческой драмы: трагедия умная, а комедия глупая. Тогда как русская драма неклассическая: трагедия глупая, а комедия умная, так, что когда смотришь русскую комедию, то смеешься сквозь слезы. А английская драма проблематическая, например, в комедии не знаешь, где смеяться (так называемый «английский юмор»), а в трагедии, где плакать. В американской же комедии смеются за тебя.
Не то, другое. Сегодня слушал лекцию-проповедь профессора Московской Духовной Академии и Семинарии А.И. Осипова «Жизнь после смерти» (см. http://www.youtube.com/watch?v=bjLwZbKIij0). Его разговор о посмертном состоянии, которое воспринимается нами приблизительно так, что земные вещи принимаются за самое слабое изображение вещей небесных, напомнил мне твои слова об ином.
Вот вольное изложение вступительной части этой лекции: «Наше земное (мирское, посюстороннее) понимание жизни после смерти есть знак, сообщение о нем, а не сама реальность посмертного состояния. Например, изъяснение мысли ангела в житии святого, показавшего преподобному Макарию Александрийскому ожидающее вначале умершую душу состояние мытарства или истязания, пристрастного вопрошания, есть видение, которое ему было открыто, ведение по земному как некое далекое-далекое подобие и больше ничего. Друзья мои (слушатели академии), это обязательно нужно твердо знать. Наше сознание не может выйти за рамки трехмерности или четырехмерности, если включать время, этого мира и представить тот мир по своему образу и подобию. Христианство говорит: нет, не то и не так. Там все не так. А как? Даже сказать невозможно, потому что совсем другое, там что-то принципиально иное, о чем мы сказать не можем. Поэтому остается только одно, если хотим что-то сказать, приходится пользоваться аналогиями. Это не догматическое изложение христианского вероучения. Однако есть вещи, о которых можем сказать с достаточно большой определенностью, христианство говорит об этом: есть вещи, и вот их, эти вещи, необходимо знать. Откровение божие дает нам не раскрытие тайн будущего века, совсем нет, мы их не сможем просто понять и уяснить, откровение божие целиком и полностью направлено только на одно, – на то, чтобы дать нам ключи вхождения туда, то есть, указать верную жизнь, указать верные ориентиры, дать верные принципы жизни, духовной и нравственной жизни, ибо только при условии этого человеку открывается верная картина видения того мира» Там все не так, как в кривом зеркале (видимо здесь лектор–проповедник, вспомнил слова апостола Павла о том, что мы видим как бы сквозь зеркало, а не лицом к лицу). А что же будет так? О чем говорит христианство с определенностью (вновь повторяет хитроумный проповедник)? Говорит о том, что сам переход из этой жизни в ту жизнь, сопряжен, как правило, с определенными искушениями. На человека могут нападать состояния злого уныния. Об этом говорят и пишут святые отцы». И прочее в том же духе.
Как мне принять это церковное «сладкоречивое» пустое место? «Сладкие речи» проповедника уместны в контексте веры, но не знания. В знании они есть не более, чем, как я повторил, пустое место. Опять, как всегда, мы не знаем, но верим. И больше ничего. Невольно создается впечатление, что сказать нечего как раз потому, что разговор идет ни о чем, то есть, о том, чего и в помине нет. И раз нет, то в него можно только верить. Для чего, спрашивается? Для того, чтобы, несмотря на то, что с тобой происходит в земной жизни, не принимать эту жизнь за нечто реальное. Реальнее этой жизни то, что люди выдумывают в качестве нравственных и духовных правил для того, чтобы не видеть эту жизнь. Но она есть. И вот то, что есть, они не могут принять. Кто не может? В ком нет вкуса этой жизни, кто не способен от нее получить удовольствие и ничего больше. Тот не может, кто не желает и не способен довольствоваться малым как тем, что дано бытием человеку, пока он есть. Поэтому врагами таких людей, то есть, христиан, являются страсти души как то, что и есть доступная человеку реальность. Душа есть христианка, а страсти – ее враги. Что за глупость? Сама эта душа и есть наивысшая страсть, страсть всех страстей. Такова сущность человека быть тем, что он не есть, и не быть тем, что он есть. Именно это делает человека несчастным и является причиной возникновения религиозной веры.
Религия, да и философия, есть медленное, неспешное приготовление человека к смерти. Следовательно, человек верующий является умирающим. Он ждет чуда спасения вечной жизни, как действительно умирающий ждет исцеления. Но он никогда его не дождется. Вот то, что он не дождется и есть «вечная жизнь» - ждать, никогда не получая. Сама его религиозная жизнь есть индуцированная агония, навязчивые действия вытесненных желаний. И все же, вероятно, не только природе вообще, но и природе человеческой души не свойственно пустое место. Человек не может удовлетвориться ничем как таковым. И это естественно: как быть довольным ничем? Вот он и фантазирует, если нет того, что ему надо. А так как человеку надо слишком много, ему даже всего мира мало, - подавай мир иной, - то вот он и выдумывает идеальный духовный мир, сам того не понимая, что дух иной, даже в переносном смысле, чем мнят старцы и святые отцы. Ни у одного человека нет будущего. Есть только настоящее до смерти и прошлое как память. Будущее же есть как будущее настоящего. Если бы у человека было столько же ума, сколько страстей, то была бы минимальная возможность жить осмысленно дальше. Но этого не было, нет и не будет.
Есть ли другие, боле счастливые существа? Разумеется, есть. Их мы называем разумными существами. Они живут намного дольше людей, но благодаря не вере, а знанию. Но у них другая природа, оптимальная, разумная, а не абсурдная, противоречивая. Что касается духовных существ, то эти проблемы им неведомы, ибо у них нет страстей и желаний. То, что они живут вечно, то есть, просто не зная времени, это ни хорошо ни плохо, а так, как есть, и только.
Поэтому человек, если он хочет жить осмысленно, должен умереть сам от себя. То есть, обязательно совершить самоубийство, если его жизнь вовремя не убрала. Такое часто бывает, что человек живет только как живое существо, а не мыслящий человек. Смысл жизни для человека, живущего со смыслом, тогда состоит в том, чтобы понять его прошлую жизнь. В этом и будет заключаться смысл его настоящей жизни. Если это получится, то легко можно прекратить уже бессмысленное времяпровождение в мире. Но только если он поймет ту жизнь, которую вел и до сих пор ведет, имеет смысл совершать убийство. После этого можно понять, что этого достаточно и все, что будет дальше, не имеет никакого значения. Конечно, можно просто жить растением или животным, - пожалуйста. И так можно. В этом и есть смысл растительной и животной жизни. Только и всего. Причем все человеческие страсти, кстати, тоже есть исторический результат и состояние движение противоречивого становления человечества, которое рано или поздно прекратит свое бессмысленное существование, потому что уже было достаточно времени для того, чтобы жизнь получила осмысленное (человеческое) исполнение. В общем, все новые и новые поколения людей «топчутся» на одном и том же месте, ибо уже достигли того, что не могут превзойти. При этом никакого сверхчеловека из них не получится. Поэтому у них нет будущего как подставки более совершенного существа.
Наконец, самоубийство, как я его здесь понимаю, не есть суицид. Его можно совершить, не совершая. Это философское самоубийство. Можно просто умереть для этой человеческой жизни. И так, как другой жизни нет, то жить жизнью животного, растения, минерала, земли, воды, воздуха, огня. Например, жить лопухом или пчелой, или паразитом, гниющим мясом или костью в могиле.
Когда речь идет о человеке, то в его случае низшее есть истина высшего. И даже если бы высшее было бы истиной низшего, то это высшее было бы чисто человеческим, не более. Там, где фигурирует человек, необходима определенность, то есть, ограниченность, например, понимания, ведь ограничение есть определение. Так наука есть обычное дело человека с-читающего, «прямоходящего», то есть, математического, спрямляющего кривые траектории естественных тел, философия есть необычное дело человека умелого, а мышление есть дело уже не человека, но разумного существа. Именно в последнем деле естественная ограниченность оборачивается безграничностью возможностей реализации задуманного.
Эта лекция-проповедь Осипова, как и лекция-проповедь «Киновия» Кураева, натолкнули меня на мысль о том, что верующий и тем более профессиональный верующий предустановлен на смирение, прежде всего своей «гордыни», то есть, самостоятельности. Смиряя свои страсти, их подавляя, он ими управляет, чтобы использовать самого себя для социальных целей, а именно для адаптации к существующему положению вещей, адекватной социализации, канализируя свой возможный протест против неприемлемых условий существования в плоскость личного совершенствования, то есть, борьбы с собственными пороками как условия возможного спасения. Несомненно то, что необходимо держать меру желаний, понимая, что с желаниями (аффектами) эффективно бороться могут только желания или как говорят в народе, «клин клином вышибают». Однако, чтобы возобладать над самим желанием, необходимо не оно само, но нечто иное, что мы называем «разумом», собой его подменяющее. Такова хитрость разума, которая неведома вере, унижающая его до сердечных страстей. Разум для веры как слепой воли, одержимой страстями, есть лишь средство выбора между ними. Между тем он является целью в качестве гармонического порядка всего сущего в целом. Но силу разум черпает не из себя, а из духа, превращенной формой которого является душа с ее страстями. Так, хитро, управляя страстями, разум пролагает нам путь к своей тайне – силе духа. Обретение этой силы духа на путях разума может помочь уже разумным существам найти свое место в мире и обрести покой на своем естественном месте – подвижном месте согласия с тем, что совершается в духе с умом. Вот эта разумная гармония духа неведома человеку, которого разрывает противоречивая борьба страстей на части. Единственно, что в его власти, так это нейтрализация очарования страстями разочарованием в них, заставляющая его топтаться на одном месте и препятствующая ему сойти с «мертвой точки», совершить революцию, разорвать путы желаний и войти в поток восходящей эволюции духа.
Ничто. Есть ли ничто? Есть. Но ничто
