Меня спас подоспевший лейтенант, отразивший пикой страшный удар топора свирепого араба с перевязанным темной от крови повязкой левым глазом. Я взял себя в руки и напал на бандита. Но он, увернувшись от моей шпаги, вновь занес свой ужасный топор над моей головой. Я увидел, как топор блеснул на солнце своим блестящим лезвием и, отклонив вправо голову, всем корпусом пошел следом за лезвием шпаги вперед на грудь пирата. Встретив препятствие в его лице, я развернулся, оставив в сердце пирата свою шпагу. Пират рухнул на палубу, испуская проклятья из своей луженой глотки вместе с брызгами алой крови. Оглянувшись, я увидел, что мичмана теснят два негодяя, один из которых был явно христианин, а другой лиловый двухметровый негр. Крикнув проклятие неприятелям своего спасителя, я бросился им навстречу. На меня уставился видимо мой соотечественник и послал меня подальше. В ответ я накинулся на него, схватив по дороге, внушительный кусок сломавшейся от взрыва реи. Размахивая реей, я ткнул его в плечо, приговаривая «Предатель», Он упал, но, падая, кинул в меня свою шпагу. Лезвие шпаги прошло мимо моей груди, но больно ударило меня по лбу эфесом. Пока я приходил в себя мой противник поднялся на ноги и бросился на меня с кривым ножом, торчавшим у него за кушаком. Он, все-таки, меня задел за руку этим страшным пиратским ножом. Но и я смог ему ответить тоже. Результатом чего явилось распростертое тело моего неприятеля, насаженное мною на абордажный крюк.
За спиной я услышал всплеск волн за бортом корабля и увидел моего спасителя, грозившего кулаком своему противнику. Лиловый негр, широко улыбаясь своими белыми зубами, как акула, раскрыл свои огромные руки для смертельных объятий и стал медленно подходить ко мне, качая в такт метровым шагам розовыми ладонями, как бы говоря, что он голыми руками меня сломает и выкинет за борт, как моего «товарища по несчастью». Что мне оставалось делать? Ждать своей жалкой участи? Нет, конечно. Я мгновенно сообразил, что мне делать. Как бы поддаваясь черному гиганту, я медленно пятился до тех пор, пока не уперся в борт корабля, а затем быстро совершил подкат под приближающегося ко мне гиганта в сером тюрбане на голове. Тот, потеряв равновесие, автоматически сделал шаг вперед и перекинулся за борт корабля, сильно стукнувшись при этом головой. Я увидел, как он пошел на дно, не соображая, что с ним происходит. Мой же спаситель, которого коротко звали, как я, наконец, вспомнил «Ив», уже влез на палубу и присоединился к теснившим пиратов моим соотечественникам. Мы дали достойный отпор на нашем корабле, отправив пиратов за борт или оставив в мир иной на палубе нашего корвета. Лишь небольшая горсть пиратов вернулась обратно на свой корабль, проклиная нас и призыва на свой корабль для продолжения боя. Но мы, как только освободились от абордажных крючьев, отплыли от них на достаточное расстояние и расстреляли их из пушек, не дав им времени для того, чтобы нанести нам значительный урон фальконетами. С другим корветом было намного хуже, - он не мог дальше продолжать длительное путешествие в египетскую Александрию.
В итоге пираты были наголову разбиты, понадеявшись на легкую добычу. Они потеряли много народа и два корабля, а третий был в плохом состоянии. Мы оставили их в покое и спешным ходом отступили с места сражения в законном опасении, что можем подвергнуться возможному нападению новых сил противника.
Мое участие в бою страшно взволновало Кайрилет, которая как только мы оказались вместе, меня крепко обняла и ласково поцеловала, но потом стала выговаривать мне ужасные глупости, как это свойственно всем прекрасным дамам. В страхе за меня она ничем не отличалась от своих земных подобий.
В результате наше путешествие меня обогатило не только яркими и запоминающимися на всю жизнь впечатлениями, но и дружбой лейтенанта, который был незначительно старше меня и не так глуп, как это водится в среде наших военных.
26 июля 1693 г. Мы подплываем к Александрии, уже порядком устав от скучных последних дней нашего пребывания в море. Наши опасные приключения давно остались за кормой. А впереди манила неизвестная египетская пустыня, в которой мы должны были найти нашу путеводную звезду, связывающую нас с альдебаранцами.
От нечего делать я составил для себя небольшую классификацию типов ума. Интересно, есть ли еще типы ума, мной не классифицированные?
Что можно сказать о типах ума и их наглядных образах, в которых мы понимаем, как он работает? Низшим проявлением ума, данным человеку, является животная хитрость, явленная в образе лиса или лисицы. Это еще не сам ум, а его обещание. Хитрость заключается в том, что то, что кажется, выдается за то, что есть. А вот когда то, что есть, выдается за то, что кажется, то это уже не животная хитрость, а хитрость самого разума или положительная хитрость. Эта хитрость разума выражается в скачкообразности и быстроте помышления.
Следующая ступень развития ума – это рассудок как умение думать по правилам, то есть, способность подбирать частные примеры под уже известное и готовое общее правило. Такой тип ума иллюстрируется образом осла, отличающегося упрямством как гиперболой последовательности. В этом смысле рассудок как последовательность в мысли есть противоположность хитрости как отскоку (бриколяжу) мысли, когда она скачет с предмета на предмет, которым уже сама является. Рассудок же сконцентрирован на одном и том же посредством отражения или рефлексии, когда есть не только одно, но и другое, в котором оно узнает себя.
Казалось бы, хитрость разума символизируется образом змеи. Однако змеиная мудрость или двусмысленность выражается скорее в томя, что можно назвать умение выдумывать или изобретать общее правило для частным случаев. Однако здесь возникает препятствие в виде противоположности между единичным, частным и общим, формами явления которого выступают амбивалентность или двойственность (двойничество), апория или тупик в мысли, антитеза или противопоставление, антиномия или парадокс и антагонизм или «кто кого».
Но все эти явления взаимного рефлектирования противоположностей не приводят к искомому согласию как мере. Вот эта мера и есть цель ума как уже не просто отношения противоположностей, а преодоления между ними естественного противоречия, когда они сходятся в силу тайной взаимной симпатии. Образом такого гармонического ума, способного примирять противоположности является сова как символ настоящей мудрости. Такой ум является итоговым и отличается тем, что склонен к метафоре как взаимному слиянию целых противоположностей. Все иные виды или типы ума склонны не к метафоре, а к метонимии как субституции или подмене целым части и части целым, что свойственно в большей степени лукавству (коварству) или хитрости скептика лисы и парадоксалиста змеи и в меньшей степени упрямству или догматизму педанта осла.
Египетские пирамиды
1 августа 1693 г. Завтра мы пускаемся в путешествие по краю раскаленной пустыни вблизи морского побережья до самого Каира. Я столько слышал о древней Александрии, что когда увидел ее своими глазами, понял, что лучше доверять своим глазам, чем своим ушам. Слухи о сказочности Александрии были очень преувеличены. Александрия мне показалась невзрачным поселением настоящих варваров. Где хваленая сокровищница древней культуры? От александрийского мифа не осталось ни малейшего следа. Где знаменитая александрийская библиотека, где музей наук и искусств? Они были сожжены и разграблены больше тысячи лет назад.
Ничего не осталось не только от сказочных сокровищ Александрии, но и от ее необыкновенно духа терпимости к верованиям и инакомыслию. Только я сошел на берег, как понял, что нахожусь на чужой мне земле среди враждебно настроенных людей. Не первый раз я слышал о религиозной нетерпимости мусульман. Но здесь я воочию в этом убедился. Удивительно, какие они фанатики и варвары. И христиане часто с предубеждением относятся к чужим взглядам. Но мусульмане в этом превзошли их. Вероятно, христиане старше мусульман и уже достигли ступени совершеннолетия, на которой люди начинают принимать иное как допустимое для других. Такая нетерпимость была характерна для христиан несколько веков назад, когда они были еще детьми в культуре. Теперь они стали цивилизованными людьми. Может быть, это случится и с мусульманами, когда они научаться вежливому отношению к любому человеку. А сейчас они еще варвары и признают только мусульман. Других они терпят только тогда, когда их принуждают к этому силой. И все же я надеялся на то, что среди этих деспотически живущих людей все же есть мыслящие. Их не могло не быть. Однако я ни одного еще не встретил. Наверное, они скрывали свои взгляды и вели себя как все правоверные.
Я задумался над тем, чем опасна религия, которая нарушает границы разума не в понимании Бога, превосходящего его возможности, но в понимании человека и его жизни в обществе и в природе. Собеседника, который понял бы меня, я случайно нашел в книжной лавке на окраине Александрии. Как я и полагал, в ней не было ни души, кроме хозяина. Когда я стал его расспрашивать о том, много ли у него покупателей, то тот, с сожалением, ответил, что торговля у него идет неважно, ибо читателей здесь можно пересчитать по пальцам. К тому же в основном, как он признался мне, они предпочитают у него не появляться, а присылать заказ с нарочным.
И все же мне улыбнулось счастье, и я встретил в лавке еще одного любителя книг. Я подошел к нему и вежливо, представившись, спросил, есть ли в Александрии литературное или научное общество, как это было
