при Птолемеях. Незнакомец удивленно на меня посмотрел при упоминании Птолемеев, хмыкнул и на хорошем французском языке сказал, что впервые об этом слышит.
- Сударь, вы понимаете, где оказались?
- В Александрии, городе Александра Великого.
- Забудьте об этом. После покорения Египта турками об этом не принято здесь говорить. Мне, Зейду ибн Сабиту, шейху, врачу и путешественнику, как этого не знать. Что вас привело в наш «дикий край» из «просвещенного Парижа»?
По иронии, с которой просвещенный араб произносил исторические места, я понял, что он думает о них не совсем так, как говорит.
- Я уже был в Новом Свете на Западе мира. Вот решил посетить и его Восток в Старом Свете, любезный путешественик Зейд ибн Сабит. Позвольте мне самому представиться: граф Шарль д'Олонн.
- Какая удача, ваше сиятельство, встретить такого же путешественника и любителя книг у нас в Александрии. К сожалению, дальше Китая и Японии я не был.
- К моему сожалению, я не был в этих странах.
- Если вы не сочтете за навязчивость мое обращение, то я на правах жителя Александрии приглашаю вас в гости. Я надеюсь, у меня дома нам никто не будет мешать поделиться своими историями о приключениях в далеких странах.
- Я с большой радостью принимаю ваше приглашение, уважаемый Зейд ибн Сабит.
- Где вы остановились? Я пришлю туда своего человека, чтобы он проводил вас ко мне домой.
- В гостинице у моря.
- Это в караван-сарае Али, да?
- Да.
- Тогда через три часа. А то у нас не принято в середине дня из-за жары приглашать в гости.
- Хорошо.
На этом мы расстались. Я проводил взглядом стройную не по годам фигуру моего собеседника. Ему было на вид лет 50. Среднего роста, приятной внешности брюнет с хорошими манерами. К тому же человек нужной и одновременно интеллектуальной профессии врача, который, так же, как и я, имел склонность к перемене мест и событий жизни.
Конечно, я понял, что случайный посетитель книжной лавки был далеко не случайным, а намеренным наблюдателем, приставленным ко мне, чтобы следить за мной. Вероятно, турецкий паша или его визирь здраво рассудив, что французский король вряд ли будет рекомендовать меня в качестве путешественника и любителя древностей, если не поручит мне следить за выполнением торгового фирмана, приставил ко мне своего шпиона. Как любой шпион, приставленный ко мне, путешественник должен был немного походить на меня своим родом занятий и установить со мной контакт, используя мои склонности и влечения. Для этого он не мог не собрать доступную им сумму сведений о моем характере, пороках и увлечениях, чтобы в случае необходимости «держать меня на поводке».
Все было довольно предсказуемо. Я понял, что Зейд ибн Сабит был турецким шпионом. Но я понял не только это, но еще и то, что он понял, что я понял, что он шпион. Казалось, мы молча заключили друг с другом кавалерское соглашение. Но это только видимость. Действительно, Зейд оказался путешественником и врачом. Но он не был ни мыслителем, ни настоящим ученым, чтобы связать мне руки и не послужить «битой картой» в авантюрной интриге, ставкой в которой стала, ни много, ни мало, жизнь многих людей, о том не знавших.
В указанное время явился нарочный и проводил меня до дома шейха Зейда. Он располагался в живописном месте на самом побережье. Дом Зейда ибн Сабита оказался целым дворцом. Во дворце нас ожидал роскошный стол и волшебная восточная музыка с флейтистками и очаровательными танцовщицами, исполнявшими эротический танец живота. За столом я знакомился с чудесной арабской кухней и обменивался с шейхом впечатлениями от многочисленных поездок по заповедным уголкам Нового Света, почерпнутыми не только из личных воспоминаний, но и занимательных книг испанских авантюристов-конквистадоров. Коснулись мы и достижений местной философии.
- Дорогой шейх, вы не можете меня просветить относительно состояния вашей философии. Есть ли у вас такие философы, как были прежде, вроде Авиценны, Аверроэса или Авицеброна?
- Таких великих мыслителей, как были прежде, уже нет и, возможно, больше не будет. Но мы продолжаем заниматься науками, например, медициной, математикой, астрономией, географией и пр. Развивается у нас и богословие и учения суфиев.
- А кто это такие «суфии»?
- Суфии – это вроде магов мысли. Например, Авиценна был не только великим врачом и философом, но и знатным суфием.
- Как это понять? Что такое магия мысли? Это что ее мистификация или подмена самостоятельного мышления адаптированным внушением!? Вы невольно мне напомнили классификацию видов суждений, приведенную еще вашим коллегой по врачеванию. Если использовать эту классификацию умозаключения суфиев можно отнести к проблематическим или софистическим выводам?
- Я понимаю вас. Вы как философ принимаете в мысли только то, что может быть ясно и отчетливо понятно. Нашу же мудрость вы понимаете как нечто непонятное, могущее быть непонятным либо из-за элементарного нарушения логики путем введения в рассуждение паралогизмов и софизмов самим суфием, либо в силу принципиальной непонятности самого предмета рассуждения, например, всеведения Аллаха или его всемогущества при знакомстве с доктриной предопределения всего происходящего волей Аллаха. Я правильно вас понял?
- Не совсем. То, что вы сказали, очевидно. Богословы и мистики, будучи знатоками слов и восприятий, часто бывают не в ладах с силлогистикой Аристотеля, ибо используют мысль, а не занимаются ею. Что касается ограниченности человеческого ума определенными, а потому конечными предметами, вполне понятно при встрече с предметами неопределенными и бесконечными, как например, Богом или его силами, он уступает традиционно принятому на веру догмату учения или произвольной фантазии автора. Непонятно то, что мы сейчас обсуждаем. Что здесь можно обсуждать? Как правило, сами мистики себя не обсуждают, а если и обсуждают, то только в целях полемики для опровержения тех, кто имеет иные основания своего опыта, ведь сам опыт опровергается не логикой высказываний или предикатов, но только другим опытом.
- А как же быть с различной интерпретацией одного и того же опыта?
- Вот об этом я и говорю. Интерпретация может быть различной там, где есть различные основания такой интерпретации. Возникает вопрос о том, где они гнездятся: в самом опыте обращения к неведомому нечто как безусловной предпосылки мышления и познания или в процедурности такой интерпретации. Другими словами, они носят метафизический или методический характер?
- И как, вы полагаете, следует это понимать?
- Непроясненность того, какого они характера, может спутать суфия в том, как правильно и точно понимать то, что является само по себе истинным. Имея истинный опыт можно дать ему неверную интерпретацию.
- Вот как вы понимаете суждения наших перипатетиков в отношении к мистикам ислама. Богословы их критикуют за другое.
- За что же?
- За фамильярное отношение к Всевышнему.
- Сильно сказано.
- Однако вернемся к нашим приключениям. Вы намерены посетить пирамиды фараонов?
- Да, я с моим милым другом, дочерью индейского вождя, Кайрилет, желаем посетить эти величественные постройки, о которых я еще в детстве читал у греческого историка Геродота.
- На днях я тоже по делам собираюсь в Каир и мог бы составить вам компанию, если вы, ваше сиятельство, не будите против.
- Был бы рад, если вы составите нам компанию. Вы там, я думаю, не раз бывали?
- Я даже пробовал заняться там раскопками. Но излишнее внимание со стороны мусульманина к языческим памятникам у нас, мягко говоря, не приветствуется, если не сказать больше. На моей памяти некоторым любопытным за проявленный интерес к проклятым язычникам еще живым набили рот песком, а затем насмерть замучили.
- Какие страхи. Я надеюсь, нас пощадят ваши ревнители вероучительной чистоты? - с иронией я спросил своего собеседника.
- Лучше с ними не связываться. Помяните мое слово.
- Ну, и ладно. Был очень рад встретить интересного собеседника, а то во Франции я не нашел взаимопониманию даже у Мальбранша.
- Я слышал, что он интересный последователь Декарта.
- В том то и дело, что последователь, а не сам Декарт.
- Я надеюсь, что наше знакомство продолжится в пути. Я был бы бесконечно счастлив такой возможности, - искренне заверил меня шейх Зейд.
- Наш караван не попадет в пустыню? – спросил я озабоченно своего арабского приятеля.
- Что вы, граф д'Олонн. Наш путь будет лежать по чудесной долине Нижнего Нила вплоть до самого Каира. Вот там, где находятся пирамиды, есть небольшая пустыня. Но она ни в какое сравнение не идет с Ливийской пустыней, где в зыбучих песках пропал не один караван с сокровищами. То ли это сами пески, то ли свирепые туареги, то ли и то, и другое.
- Было бы интересно с ними познакомиться.
- С кем?
- С туарегами, да и самой пустыней. Я видите ли любезный шейх Зейд ибн Сабит люблю жару.
- Слава Аллаху, вы не знаете, граф, что такое жара Ливийской пустыни. Она высушивает тело за неделю до состояния мумии.
- Шутите?
- Какие шутки. Моего знакомого в прошлом году постигла эта участь. Пустыня обманчива. Она может привлекать людей севера своей жарой. Но эта жара опасна, обезвоживая организм и поднимая давление. Как раз от этого многие и погибают, полагая туарегов, привычных к ней, за обычных людей. Надо родиться в пустыне, чтобы к ней научиться просто, без размышлений правильно относиться. К тому же пустыня опасна своими зыбучими песками и песчаными бурями, в которых нечем дышать и ничего не видно даже под своим носом.
- Да, что вы говорите, - спросил я с легким сомнением в голосе.
На этом, в общем, беседа наша закончилась. И я отправился готовиться к отъезду. Перед сном я искупался в водах теплого моря, мечтая в будущем, если останусь на планете, приехать сюда специально для того, чтобы просто пожить, как это делало, делает и будет делать до конца света большинство бездельников. А вот на том свете будет не до отдыха. Но в этом большинство со мной не согласиться, ибо не ведает, что творит на земле.
Я сделал для себя неожиданное открытие: мне, оказывается, свойственно ошибаться не только по поводу природы вещей, но и характера людей. Так вышло, что я ошибся насчет своего собеседника, и он оказался добрым малым. Хорошо, что он к нам присоединится в путешествии по Египту, даже если будет следить за мной.
Подняло настроение мне еще известие о том, что лейтенант, что спас меня, по имени Рауль де Мержи сопроводит в конвое нас до самого Каира.
Как было мне отрадно и легко вновь путешествовать с прекрасной половиной. Теперь она была не просто иностранка, а гость иной земли по имени, ласкающей мой слух.
3 августа 1693 г. И вот мы, наконец, отправились в Каир. Наш караван добрался без особых приключений до места назначения. Светило солнце над головой, тек рядом полноводный и бескрайний Нил, так что трудно было видеть противный берег. Природа благоухала у реки. Но чем дальше мы от нее отходили, тем выше
