поделки, на всяких там да Винчи недовинченных да шишкиных с тремя мишками, которых только на конфетках изображать, – тьфу, начхать, пускай ими старушки любуются да вздыхают: ах, как раньше рисовали! Вот – разве это похоже на мишек? – длинной худой рукой любовник Лизы обводит покрытые мощными мазками полотна, на которых невозможно что-либо разобрать. – Искусство – это взлет души, безумие, экстаз. А вы молитесь на слюнявых лакировщиков, называете их гениями. Представляю, как они выписывали свои кастрированные картинки, высунув от усердия язык!..
– А ты и не уносил альбом, – резко вклинивается в этот пламенный монолог Королек. – Выбрал день, когда престарелые собиратели марок притащились к отцу обмениваться сокровищами. Естественно, при них сумки с альбомами, то есть тара, в которой легко что-нибудь уволочь. И если пропадет отцовский альбом, естественно, заподозрят кого-нибудь из этих кротких сумасшедших. Кого же еще? Ведь ты явился без всего. А между тем, когда стариканы увлеклись своими игрушками и позабыли обо всем на свете, именно ты вытащил альбом и спрятал, скорее всего, в той же комнате. Чтобы потом, когда страсти улягутся, преспокойненько утащить. Что, не так было?
– Воображение у тебя – позавидовать можно, – криво усмехается парень. – А доказательства где?.. – И осекается – в комнате появляется Лиза, неся на подносе дымящийся кофейник, сахарницу и три чашечки.
– Кофе какой, вах! – хвалит Королек сестру. – Хоть я и не кофеман, однако способен оценить качественный продукт. Давай-ка вернемся в дом нашего с тобой папаши. Собираюсь провести небольшой следственный эксперимент. После чего сообщу, кто марки спер.
И в упор глядит на парня, читая в застывших глазах мольбу: не выдавай! Когда Лиза уходит на кухню, унося посуду, быстро спрашивает:
– Куда альбом заховал?
– За сервант, – жарким шепотом отвечает парень. – Мужик, тоже художник, хорошие башли за марки обещал. Ремесленник, маляр, а зашибает столько, сколько мне и не снилось. Старый хрыч твой папаша. Сидит на своих альбомах, как собака на сене, а дочь почти нищая. Я ведь о Лизе думаю, мне самому ничего не надо…
Отец сгорбился у телевизора, уткнув в экран невидящий взгляд. Теперь тебе действительно плохо, с гадливой неприязнью и неожиданной жалостью думает Королек. Не тогда, четырнадцать лет назад, когда оставлял семью, а сейчас, при потере махоньких цветных бумажек.
– Поужинали? – спрашивает он жену отца.
– Какое там, – машет она рукой. – Разве сейчас до еды.
– Тогда идите на кухню, перекусите. А я побуду здесь. Покумекать надо.
Отца уводят. Оставшись один, Королек просовывает руку между стеной и сервантом, нашаривает и вытаскивает альбом. После чего отправляется на кухню, где застает четверых, в сущности, чужих ему людей.
Поначалу он собирается подшутить над отцом: скроить кислую мину, а затем внезапно показать альбом и полюбоваться реакцией. Но передумывает.
– Пап, – он с удивлением чувствует, что дрожит горло. – Пожалуйста, не волнуйся, нашел я твою пропажу.
Отец поднимается, трясущимися руками берет альбом, судорожно ищет очки.
– Ты сам засунул его на полку между книгами, а потом забыл. Напрасно только людей подозревал.
Но отец не слушает Королька, он плачет.
– Мы пошли, па, – Лиза встает, не дожидаясь ответа. Следом удаляется ее сожитель, бросив на Королька исподлобный взгляд.
Отец наливает пиво в стакан, ненасытно пьет, давясь и отдуваясь. Обтирает ладонью рот.
– Все равно не понимаю, как ты обнаружил альбом.
– По методу небезызвестного Шерлока Холмса. В одном из рассказов он говорит примерно так: «Я убежден, что пропавшее письмо не покидало пределы этого дома». Ему не поверили, а зря. Письмо-то отыскалось. Ну, мне пора…
На улице Королек обводит взглядом небо с проклюнувшимися звездами, насупившиеся дома, в которых уже горит свет. Когда-то июльским вечером от него, одиннадцатилетнего подростка, ушел отец. Но сегодня это воспоминание не вызывает в нем привычной боли. Может быть, отец никогда по-настоящему меня не любил, и марки ему дороже, чем сто тысяч сыновей, ну и плевать, отныне я принимаю его таким, какой есть, и прощаю все и навсегда…
Пиликанье сотового раздается в тот момент, когда Королек стаскивает перед сном рубашку. В трубке голос сестры:
– Скажи честно, это мой украл у отца марки?
– С чего ты взяла?
– Мы уже подрались. Не жалей меня, ответь, как было на самом деле. От твоего слова наша судьба зависит.
– Повторяю для непонятливых. Отец сам засунул альбом и запамятовал. И закроем тему, сестренка.
– Спасибо, Королек, – всхлипывая, глухо говорит Лиза. – А то мы уже разбежаться надумали.
– Ну и дураки. Лучше ответь на такой вопрос: не надоело в блуде жить? Женитесь, нарожайте отцу внуков. Ему, небось, не терпится внучка потетешкать.
– Сначала со своей жизнью разберись, потом другим советуй, – огрызается Лиза, прекращая разговор.
Королек кладет телефончик на прикроватную тумбочку. Вытянувшись под одеялом, Анна с ласковой усмешкой смотрит на него, обнаженные руки закинуты за голову, видны темные подмышки с вьющимися волосками. Он ложится рядом, целует, сходя с ума от желания, и пропадает, расплавляясь в горячем солнечном вихре…
Какое-то время они лежат обессиленные; потом, повернувшись на бок, Королек легонько дует в лицо Анны и улыбается, видя, как трепещут ее веки.
– Ты как-то обмолвилась, что нынешняя супружница приворожила моего отца. Так, может, восстановить справедливость, вернуть его? В конце концов, ему совсем неплохо было бы провести остаток жизни с моей матерью.
– Твоя мать – не та женщина, которая определена ему космосом. С ней он был так же одинок, как и сейчас. Пусть все остается по-прежнему. Он тешится своими марками. Оставь его. Не мешай.
Приподнявшись на локте, он вглядывается в ее кофейные глаза.
– Давай поженимся, родная моя.
– Мальчик мой, – тихо и нежно отвечает она, – не надо об этом. Будем жить, пока живется…
Засыпая, она кладет голову на плечо Королька, и от этой мягкой тяжести у него блаженно замирает сердце. Уходят в сон они почти одновременно.
* * *
Наташа
Два с лишним месяца миновало с тех пор, как Королек притащил меня к своему приятелю по кличке Шуз. С тех пор надоеда Шуз дважды приглашал меня в кафе, где донимал светской беседой и конфузил неотрывным взором выкаченных неопределенного цвета глаз. А еще он еженедельно названивает мне, сюсюкая, как с английской королевой. Презираю себя за то, что не могу раз и навсегда прекратить эти дурацкие звонки, но язык не поворачивается отшить нелепого ухажера.
Вот и сегодня, как подарок на сон грядущий, телефон преподносит мне чудака Шуза.
– Мы не могли бы завтра встретиться? – в его голосе такая надежда и тоска, что мне становится не по себе. – Нет-нет, ничего особенного, просто хочется вас повидать. Пожалуйста, очень прошу.
– Хорошо. На набережной. В восемь вечера.
Представляю, как Шуз явится на свидание в доспехах рыцаря, поднимет забрало, гремя заржавленными латами, припадет на колено и преподнесет алую розу. И прыскаю от смеха. И так становится весело, что даже в кровати еле уговариваю себя уснуть, хочется хохотать и дурачиться.
* * *
Невидимая метла метет по набережной пыль и всякий сор. На скамейке, вытянув тощие ноги в линялых джинсах, восседает Шуз, смуглый, небритый, узкоплечий, нечесаный. На грязноватую футболку надета донельзя потертая кожаная куртка. Хиппи, да и только. Ради дамы мог бы принарядиться или хотя бы побриться.
Завидев меня, вскакивает, приглашает присесь, протягивает шуршащие целлофаном розы, демонстрируя пронафталиненную галантность. Невольно усмехаюсь, вспоминая, как представляла его вчера в виде коленопреклоненного рыцаря.
– Это наш последний разговор, – глухо, торжественно начинает Шуз. – Больше я не буду вас донимать, обещаю. Не стану врать, что влюбился без памяти. Просто захотелось иметь нормальную семью. Когда увидел вас впервые, подумал: а почему бы и нет? Мы оба одиноки. Оба – интеллигентные люди. Потом, вы мне просто понравились. Зажили бы спокойно. Может быть, даже ребенок родился.
– На таких основаниях не создают семью, – произношу я как можно деликатнее.
– Возможно, мы привыкли бы друг к другу и даже… Впрочем, – обрывает он себя, – теперь уже нет смысла пережевывать банальные фразы. Я только хочу сказать, что вы дороги мне и… Я человек абсолютно одинокий. Кроме Королька и, пожалуй, вас у меня нет никого…
– Бросьте, что за похоронное настроение.
– А, да, – он внезапно хохочет, демонстрируя длинные желтые зубы. – Это точно!
Что за достоевщина! Не хватает еще, чтобы он забился в припадке. Парень явно не в себе.
– Извините, – говорю довольно сухо. – Не совсем понимаю, куда вы клоните и зачем меня пригласили.
– Проститься, – сообщает он доверительно. – Я, изволите ли видеть, уезжаю. Помните, как Свидригайлов в Америку... Да вы не пугайтесь. Шучу. Я отправляюсь весьма конкретно. Домой. Дома давненько не был. Соскучился.
– Погодите, но я считала вас сиротой.
– Все мы сироты на этом свете, – подхватывает Шуз.
Нет, мне положительно надоели его убогие потуги казаться загадочным роковым индивидуем!
Поднимаюсь.
– Всего хорошего. Надеюсь, когда мы снова свидимся, настроение у вас будет более оптимистичное.
– До свидания, – произносит он отчетливо.
Слава богу, не порывается провожать. До чего жалкий субъект. Ухожу. Ветер, должно быть, изо всех сил надувая щеки, гонит меня прочь. И все же оглядываюсь. Словно тающий в синеве Шуз неподвижно сидит, глядя на темный свинцовый пруд. Руки картинно скрестил на груди. Вот шут гороховый. И все же мне отчего-то не по себе.
Перед сном намереваюсь сообщить о нашей встрече Корольку, пусть повлияет на своего полоумного приятеля, но останавливаю себя: незачем отрывать его всякой мелочью. Еще решит, что навязываюсь.
* * *
Сегодня окучиваю покупательницу, запавшую на картину неизвестного художника начала прошлого века «Фавн и нимфа» – ужасный китч.
– Посмотрите, как тщательно выписана каждая деталь, – щебечу я. – Стиль модерн в лучшем своем проявлении.
– Уж больно они… голые, – сомневается тетка.
– Эстетика обнаженного тела – основа искусства. А мифологические персонажи…
В это мгновение, прервав мой высоконаучный доклад, имеющий целью всучить невежественной лохине второсортную поделку, под сводами салона разносится фуга Баха, нежно исполняемая моим сотовым. Достаю мобильник из кармана пиджака. Королек сообщает, что заедет. Принимаю к сведению и продолжаю вещать, честно глядя в наивные глазки уважительно внимающей лохини:
– Мифологические персонажи одежды не имели…
Часа через три, выпав из своего антикварного мирка на улицу, замечаю «жигуль» Королька. Влезаю внутрь.
– Шуз умер, – хрипло говорит Королек. – Покончил с собой. Наглотался таблеток и… Сама записка в ментовке, я переписал.
Он достает сложенный вчетверо мятый лист. Буквы крупные, с сильным наклоном вправо, точно шагают против ветра: «Ухожу наверх добровольцем. Причина элементарная: я подцепил СПИД. Я не наркоман и инфицировался самым банальным образом: половым путем. Кто она – не выдам. Никогда не был предателем. Возможно, она заразит еще немало мужиков, но, значит, так оно и надо.
