земной рай. Эта женщина – я. И во мне есть силы выполнить свою историческую миссию.
– Предвыборная речь, понимаю. А задушенные старики? Или их ничтожные жизни – мелочь по сравнению с тем процветанием, которое вы уготовили остальным? На одной чаше весов грандиозные замыслы, на другой – старушка-процентщица. Это мы уже проходили.
– Однажды мне явилась во сне Екатерина Великая, – точно в бреду медленно произносит Плакальщица. – И возвестила: «Знай, ты избрана. Тебе предназначено поднять империю с колен и вознести превыше прочих государств». И надела на мою голову корону. Этот вещий сон должен был сбыться, так предназначалось судьбой. И вот явился какой-то мент… – Она капризно кривит губы. – Неужели не понимаете, что из-за вас может погибнуть Россия?
– Вы – монстр, мадам. Лучше бы вы лечили животинку.
– Звери честнее, порядочнее людей. – Плакальщица мечтательно улыбается. – Человечнее…
Выхожу, не дослушав ее монолог.
Едва сажусь за руль «жигуля» – звонок мобильника. И в мое ухо втекает бас Акулыча:
– Ну, как, обормот, расколол Плакальщицу?
– Вроде того.
– И еще жив? – изумляется Акулыч. – Ну и какие теперь у нас планы? Раздуть мировой пожар?
– Мы с ней как два шахматиста. Свой ход я сделал. Очередь за ней. Она сейчас гадает, какие действия я предприму. Если поверила, что сообщу «заборским», то у нее только два варианта: либо сматывать удочки и драпать куда глаза глядят, либо кончать меня. И тот и другой равновозможны.
– А ты к какому склоняешься, Капабланка?
– Дело свое она вряд ли бросит – оставить не на кого. Так что…
– Тады приступаем к плану зет, – басит мент. – Твоя Анна с работы отпросилась?
– Само собой.
– А мы столковались с твоим майором. Так что кайфуй, счастливый сперматозоид. Ключ под порожком. Эх, мне бы такое секретное задание!
Отъезжаю от громады «Олимпа». Следом за мной – наблюдаю в зеркальце заднего вида – неотступно следует подержанный зеленый «москвич» с ментами…
– О, привет, проходи, – Сероглазка пропускает меня в прихожую. – Что-то случилось?
– Хочу взять на пару недель Илюшку. У меня короткий отпуск наметился, собираюсь свежего воздуха хлебнуть… в санатории. Не возражаешь?
– Один с Илюшкой поедешь или?..
– Или.
Сероглазка принимается тихонько сопеть. Я цепенею в ожидании. Если откажет, придется долго ее уламывать, пока не согласится. Не могу же я оставить Илюшку здесь, зная, какой яростью охвачена Плакальщица. Не отыскав меня самого, эта мегера вполне способна отыграться на ребенке.
– Ладно, если хочешь, забирай, – вздохнув, разрешает Сероглазка. – Мы с Володей хоть немножко отдохнем. Илюша! Папа Королек пришел.
Топоча маленькими ножками, Илюшка выбегает из комнаты, но ко мне приближается без особой радости.
– Что с ним? – шепчу Сероглазке.
– Похоже, в садике подрался, – одними губами отвечает она, многозначительно подняв бровки и с нежностью глядя на нашего сына. – Илюша, хочешь съездить в санаторий с папой Корольком?
– Хочу, – Илюша тотчас оживает. – А можно я приставку возьму?
– Купили ему приставку, теперь от телевизора не оторвешь, – осуждающе говорит Сероглазка, и рот ее невольно расползается в улыбку. – Лучше бы побегал во дворе.
– Бери, – разрешаю я, – кажется, там есть телик.
И вот мы уже катим по гаснущим улицам города. Илюша лопочет, глазея по сторонам:
– У тебя «жигуль», а у папы Володи «тойота», это иностранная машина, из Японии.
– Зато у папы Володи машина подержанная, кто-то на ней ездил-ездил, а потом ему продал, – отзываюсь с некоторой обидой. И тут же ловлю себя на этом: неужто ревную Илюшку к мужу Сероглазки?
Оказавшись дома, деловито спрашиваю Анну:
– Собралась?
– Так точно, капитан Королек.
Анна не накрашена, одета в старую дымчатого цвета курточку, красные спортивные штаны и кроссовки, но и в этом одеянии кажется мне самой красивой и желанной. Целую ее в висок, и жестковатые вьющиеся волосы щекочут мои губы.
Промелькнув за стеклами «жигуля», город остается позади, и природа открывается нам во всем своем радужном великолепии. Что ни говори, ранняя осень – праздник души. Через полчаса въезжаем в деревеньку. Останавливаю «жигуль» возле неказистой, потемневшей от времени избы.
– Какой санаторий ма-аленький, – разочарованно тянет Илюшка. – У нас дача и то больше.
– Зато здесь речка чистая-пречистая. Так, во всяком случае, мне обещали. Купаться уже нельзя, вода холодная, на берегу посидим, камешки побросаем. Согласен?
– Можно порыбачить, – солидно говорит сын. – Мы с папой Володей недавно вот таких рыбок наловили!
– Я, брат, не рыбак, – сокрушаюсь я. – У меня и удочки нет.
И думаю с грустью, что повадками Илюшка все больше напоминает Володю. Неужели наступит день, когда сын станет чужим? Представляю этого будущего Илью, самостоятельного мужика, который однажды скажет: «Ты мне всего-навсего биологический отец, а настоящий – Володя», и меня точно обдает ледяной водой.
Речка не обманывает наших надежд – такой красоты, что дух захватывает. Сидим с сынишкой на берегу, глядим на огромное движущееся зеркало, в котором текучим сгустком огня отражается заходящее, теряющее силу, но еще слепящее солнце, и швыряем камушки. Потом Илюшка бегает по берегу, воинственно размахивает подобранной веткой и вопит от избытка переполняющих его чувств.
В избу возвращаемся в сумерках. Анна кормит нас ужином. За окнами, в сгущающейся синеве рождаются первые звезды. Илюшка болтает не достающими до пола ножками в крошечных кроссовках, и мне чудится, что мы – семья: я, жена, сын. И оттого, что это не так и никогда так не будет, сердце разрывают нежность и сожаление.
* * *
На рассвете просыпаюсь от мычания коров. Отворяю вежды, как говаривали в старину. Темно. Под окнами, тяжело шлепая и бренча колокольчиками, движется стадо. Повернувшись ко мне спиной, спит Анна. Целую ее в затылок, затворяю вежды и вновь забываюсь сном.
В полдень гуляем по лесу. Тихо. Солнечно. Лишь колышутся верхушки сосен. Илюшка носится в поисках грибов. Когда находит, с воплями мчится к нам, хвастается. Мы оба с Анной в грибах не смыслим ничерта, я, например, отличаю только мухоморы, все остальные для меня на одно лицо, а Илюшка уже дока. В три-то годика. Володя пристрастил его к рыбалке, научил разбираться в грибах, потом, когда пацан подрастет, возьмет с собой на охоту. А чему обучу сынишку я? Мастерству слежки? Умению анализировать факты? Ох, чую, уходит он от меня. Медленно, но неуклонно. Видно, мне на роду написано куковать вдвоем с Анной до старости.
– Можно, я тебя поцелую? – прошу Анну, тычась губами в ее щеку. – Да не гляди ты с такой укоризной. Илюшка занят поиском своих… как их там?.. синичек?.. лисичек? Пойми, видеть тебя и не целовать – из разряда ненаучной фантастики.
В ту же секунду раздается трезвон моего мобильника, помещающегося в заднем кармане джинсов.
Еще перед моим походом к Плакальщице в «Олимп», Акулыч протянул мне основательную ладонь, на которой затерялась миниатюрная сим-карта. И пробасил: «На, держи, вчера купил за свои кровные. Чистенькая, как непорочная девочка. Симочка. Серафимочка. Вставишь вместо своей задолбанной серафимы. Будет у тебя отныне секретный номер, Джеймс Бонд ты наш местного разлива».
– Э-эх, – морщусь досадливо, прижимая сотовый к уху, хотя звонка ждал, как манны небесной.
– Привет робинзонам, – басит мент. – Мою халупу еще не спалили? Гляди, ежели чего не досчитаюсь, возместишь в трехкратном размере. Пивом.
– Ближе к делу, бочонок. Новости приятные?
– Кому как. Приступаю по порядку. Первое. Ментовку изнасиловали звонками, тобой шибко интересовались. На что ответ был один: умотал в жутко срочную командировку. Ну, баловник, разворошил ты осиное гнездо… Второе. Возможно, возле твоей городской хазы ошивается киллер. Наши ребята его подстерегают, но пока без результата. Третье. Плакальщица слиняла.
– Вот те на. Точно?
– Как в аптеке. Оповестила своих, что улетает на сим-попозиум и испарилась. Мы ей в этом сильно помогли. Как было условленно, позвонил наш пацан и натуральным бандитским голосом пообещал скорую смерть. Так что ты, барбос, из игры выведен. Плакальщица уверена, что на нее охотятся «заборские», и с тобой расправляться без толку: собственную бесценную шкурку спасать надобно.
– Что-то слишком просто получается, – сомневаюсь я. – Плакальщица наладила безотказную машину, приносящую ей недурные бабки. На это у нее дьявольского ума и хитрости хватило. Неужто без боя сдастся? Не поверю.
– Да кто ента мадама супротив «заборских»? Земляной червячок. К тому же она не голенькой умотала, небось прихватила с собой пару лимончиков баксов. Но я тебя не расхолаживаю. Обосновался – живи, пока отмашку не дам.
– Кто это? – осведомляется Анна.
– Акулыч. Сообщает, Плакательщица свалила. Как, по-твоему, далеко она умотала?
По привычке задаю вопрос вскользь, как бы между прочим, до сих пор не определился, как мне относиться к предсказаниям Анны.
– Скорее всего, она в городе. Или где-то рядом.
– Ага, – я принимаю эти слова к сведению, но и только. От возбуждения сильно колотится сердце, хочется, валять дурака и резвиться, как ребятенку. – А сейчас вернемся к тому, на чем нас прервал архиплут Акулыч. Девушка, а девушка, можно вас поцеловать?
– Глупыш…
И тотчас ее губы сминаются моими.
* * *
В деревне теплынь бабьего лета. По утрам роса, вечера холодноватые, неспешно тускнеющие. Ходим на речку и в лес, ковыряемся на крохотном огородике, смотрим телевизор, книжечки и газетки почитываем. Кормимся картошкой, свеклой, морковью, яблоками с приусадебного участка Акулыча. Остальную жратву добираем в маленьком сельпо, половину скудного ассортимента которого составляют вино, пиво и водка. Илюшка то гоняется за удирающими курами, то с ревом уносит ноги от злобно шипящих гусей, а мы с Анной наслаждаемся покоем и любовью.
Я уже привык к тому, что удобства во дворе, умываться приходится под рукомойником, а воду таскать из колодца. Даже здорово холодноватым утречком пройтись к колодцу, отпустить ворот и слушать, как гремит разматывающаяся цепь, как с гулким всплеском шлепается ведро. Тащишь потом эмалированные емкости, полные чистейшей воды, и чувствуешь себя добытчиком, хозяином, мужиком. Тем более что в избе ждут тебя родные люди, жена и сын, которых ты бесконечно любишь. Чего еще желать?
Грустно только: хотя Анна и ласкова с Илюшкой, но обращается с ним суховато-отстраненно. И он держится от нее на расстоянии, как чужой. Меня порой так и подмывает поговорить с Анной, но опасаюсь причинить ей боль. Возможно, она не хочет привязаться к Илюше: после смерти дочери любовь к ребенку накрепко сплелась в ее душе со страхом потери…
Требовательный клич мобильника застает меня в не самую подходящую для разговора минуту: ползаю на четвереньках по покривившимся облезлым доскам избы, везя на спине хохочущего Илюшку.
– Возрадуйся, человече, – гудит мент. – Воланда твоего чикнули. Наладили прямиком в преисподнюю, где ему, дьяволенку, быть и положено. Непонятно, чего он на земле потерял.
– «Заборские»?
– Почерк другой. Похоже, известная нам особа следы заметает. На твоей улице праздник, обормот. Теперь все по закону. Уголовное дело заведено, ребятки землю роют. А ты
