пока сиди тихо, не вылазь. У Плакальщицы зуб на тебя вот такой длины, как шашка у доброго казака. Так что не рыпайся, жди новых сообщений.
– Главное, Акулыч, не только Плакальщицу засадить, но и «заборским» дать по кровавым лапкам, чтобы уяснили на всю оставшуюся жизнь: шинковать бабло на смертях стариков им не удастся.
– Будем стараться, ваше корольковское превосходительство!
И Акулыч отключается.
– Пап, ты что? – нетерпеливо понукает меня Илюшка. – Н-но, мой конек!
– Извини, друг, – оправдываюсь я. – Сивка-бурка задумался чуток. С лошадьми такое тоже бывает. Ну, поехали!
И мчусь по кругу с удвоенной энергией.
Вечером привожу с собой легонького, улыбчивого, с продубленной, дочерна загорелой кожей и редкими зубами тракториста Кешу. Уставив стол бутылками с пивом, до хрипоты спорим о жизни.
– Гляди, – Кеша трясет перед моим носом заскорузлым пальцем, – какая фигня. Расстреляли последнего русского государя, Николая Романова то есть. На этом месте, говорят, поставили Храм на Крови, а самого царя причислили к лику мучеников. Ладно. Но у Николая, если по-честному, выбора не было. И его и всю семью не помиловали б даже в том случае, если бы он у душегубов в ногах валялся. А известен тебе такой генерал Карбышев? Попался он в плен, фашисты ему говорят: сражайся за нас, армию дадим, все у тебя будет, чего пожелаешь. Эта сука предатель Власов на посулы-то согласился. А Карбышев избрал мученическую смерть – его на морозе голого водой облили. Я – человек верующий, а он коммунист, отвергал Бога. Но разве его деяния не святы? Я так считаю: Бог не делит людей на поклоняющихся ему и атеистов. И воздает он не по вере, а по делам. Только так будет по справедливости…
Удаляется Кеша часа через два, заявив, что пиво это так, баловство, дома он врежет водки.
– Вы так горланили, что Илюша возбудился, – говорит Анна. – Теперь убаюкивай, папочка.
Точно подтверждая ее слова на кухню врывается Илюшка и принимается скакать и вопить так, что даже у меня, чуть захмелевшего, звенит в черепке. Тяжело вздохнув, сажаю сына на колени, пытаюсь утихомирить. Но Илюшка хохочет и буянит.
– Слушай, друг, – обращаюсь к его совести, – прямо ответь, чего тебе надо, чтобы угомониться?
– Расскажи сказку!
– Только не из своего сычевского прошлого, – предупреждает Анна.
– Само собой. Что бы это тебе такое доступное рассказать?.. Ага. Слушай. Учти, будешь баловаться, сразу прекращаю.
Илюшка немедля затихает, доверчиво глядя такими сияющими зеленоватыми глазами, что у меня обрывается сердце.
– Итак. Жила-была девочка. Росла она в деревне, гусей пасла. И захотелось ей стать царицей. Ну, просто невмоготу. Стала она думать-гадать, как бы ей это сделать?
– На царе жениться, – подсказывает Илюшка.
– А в той стране, брат, царей и цариц народ выбирал. Такое вот чумовое государство. Пораскинула девочка мозгами и решила так: чтобы люди избрали меня царицей, нужно мне заиметь много-много деньжищ…
– Уж не про Плакальщицу ли ты собираешься ему поведать? – прерывает меня Анна, выразительно подняв брови.
– Тьфу ты, и точно. Вот окаянная баба, даже в сказку пролезла. Сидит в башке, как гвоздь… Нет, наша девочка была правильная и поступила как положено: отправилась к синему морю, закинула невод, вытащила золотую рыбку и убедительно так попросила, чтобы сделала ее царицей. Рыбешка туда-сюда, деваться некуда: если просьбу не выполнит, зажарят ее с маслицем на сковородке. Или уху сварят. И сделала девочку царицей… А теперь – спать.
Илюшка послушно слезает с моих колен и топает в комнату. Сопровождаю его, укладываю и вскоре возвращаюсь на кухню.
– Дрыхнет. Только головенку на подушку положил, тотчас отрубился… Эх, жаль. Смерть Воланда развязывает нам руки. Плакальщица раскрылась, и теперь начинается королевская охота. А я торчу здесь и не могу в ней поучаствовать.
– Ты хотел бы вместе со сворой загонять человека?
– Брось. Плакальщица – дикий зверь, и уничтожить ее – дело святое, за которое на том свете многие грехи простят.
– Прежде, чем вы ее найдете, она принесет немало горя.
– Ты моя прорицательница! Ничего, пускай беснуется, зверюга, скорее себя выдаст.
* * *
Наташа
Вторая половина сентября освещена ликующим и смиренным солнцем бабьего лета, напоминающим мальчика-послушника: ему положено ходить, потупив очи долу, а он потихоньку смеется и дурачится.
Воскресенье. Независимо стучу по асфальту каблучками – и вдруг замираю, увидев его, шествующего под ручку с фотомодельной девочкой. Что за лето! Из трех мужчин, бывших в моей жизни, встречаю второго, вернее, самого первого.
Сама не знаю почему, следую за ними, точно заправский сыщик. Парочка прилюдно целуется и расстается. Он поворачивается, и мы сталкиваемся носом к носу. Долю секунды он ошарашено пялится, узнавая, но тут же справляется со своим лицом, водружая на него очаровательную улыбочку.
– Сколько лет, сколько зим!
– Четырнадцать лет, милый. Уверена, ты благополучно забыл наивную девочку Нату, сюжет для небольшого рассказа. Поэтому напомню. Было это в июне. Романтичная Ната познакомилась с невероятным красавцем. Завязался легкий треп, плавно перешедший в безумие (с ее стороны). И вот она уже не владеет собой. Едва соображая, на каком она свете, лепечет родителям, что переночует у подруги, и остается у него, неотразимого, нежного и мужественного. Ночь, фантастически огромная луна в окне его холостяцкой квартиры… Ты сделал меня женщиной страстно и профессионально, за что до сих пор благодарна. Я серьезно. Многие женщины вспоминают свой первый физический контакт с мужчиной с чувством стыда и омерзения, а у меня это был праздник.
Он берет меня под руку.
– И ты носишь серебряные колечки в память о той луне?
– Не воображай о себе слишком много. По гороскопу я Рак и рождена под покровительством Селены. Когда была маленькой – едва заплачу в кроватке, родители берут меня на руки и показывают луну. Тотчас умолкала.
– Прелесть моя! Несмотря на ершистость и наигранный цинизм, ты осталась наивной лунной девочкой, что шептала мне: нет, не надо, и горела как в лихорадке…
– Сатир.
– Если не спешишь, давай зайдем ко мне. Почешем язычком. Вспомним время золотое, и сердцу станет так тепло.
– Ты меня клеишь, проказник? Ух, где наша не пропадала!..
Обихоженная квартирка, скорее жилье чистюли-хозяюшки, чем отпетого донжуана. Он расторопно накрывает на стол. Приступаем к трапезе. От вина кружится голова, а от кофе толчками бьется сердце. Он целует меня, шепчет жаркие слова. И я словно раздваиваюсь. Ожившая во мне юная Ната млеет и покоряется его рукам, а умудренная опытом женщина смотрит со стороны и понимающе усмехается.
– Почему ты не называешь меня по имени? – тяжело дыша, спрашивает он. – Забыла?
– Давай я буду звать тебя Корольком.
– Как? – изумляется он.
Нежно закидываю руку ему за шею: – Королек ты мой!
– Пойдем, ну… – Он дрожит от возбуждения и тянет меня в спальню.
И две Наташи соединяются в одну, пропадают цинизм, ирония, остается только желание любви. Обнаженная скольжу под одеяло. Мгновение спустя рядом оказывается он… И вот уже нет ничего, кроме женского и мужского, приносящего острое наслаждение… Потом оно становится непереносимым, как боль. Со стоном кричу: «Королек!..»
Лежим, отдыхая.
– А ты неплох, – хвалю его, как госпожа слугу, – если учесть, что у тебя ночью была молодая партнерша. Для своего возраста ты еще о-го-го.
– Не надо корчить из себя опытную бабу, – кривится он. – Надеюсь, ты останешься?
– Ладно. Только учти, завтра утром мне на работу.
– Разбужу. – Мои будничные слова явно его коробят…
Утром в мой сон вторгается настойчивое пиканье будильника. Секунду-другую разнежено соображаю, где нахожусь, и выныриваю из-под одеяла. Из кухни доносится изумительный запах кофе, но наваждение закончилось. Взираю на лысеющего мужчинку с круглым, как у майского жука, брюшком, и диву даюсь: неужели когда-то он казался мне помесью ангела и демона?
– Мы еще встретимся?
– Зачем? – отвечаю вопросом на вопрос.
Он оскорблен, чем доставляет мне злорадное удовольствие. Так-то, миленочек. Четырнадцать лет назад ты оставил меня в состоянии, близком к самоубийству. А теперь я бросаю тебя, пузанчик! Брысь!..
В своем салоне, оставшись наедине с ангелочком, шепчу ему:
– Сегодня у меня праздник, малыш!
Он искоса поглядывает на меня, склонив кудрявую головку в веночке из роз, его пухлые губки изгибает понимающая улыбка…
Но дома ощущение победы улетучивается. Выйдя перед сном на балкон, гляжу во двор. Круг луны налит сияющей желтизной. Вокруг него светится дымка. Прошу: «Пожалуйста, научи быть такой же ледяной и неприступной, освободи от глупых страстей и страданий». Но луна холодно и насмешливо смотрит на меня из темной синевы.
* * *
Автор
Четыре дня Королек наслаждался деревенским покоем, на пятый виртуозно раскрашенный осенью простор начал его утомлять, на шестой как магнитом потянуло в город. Это желание становилось все невыносимее… Спасает его от страданий звонок, электропилой взрезавший утренний сон. Продирая глаза, Королек нашаривает лежащий на сложенных джинсах мобильник.
– Ну как, человече, отметил убийство Воланда? – гудит Акулыч.
– Само собой.
– Одобряю. Сколько выдул?
– Штук семь.
– Мало. Ну да хрен с тобой, птаха, прощаю. Тем более что нынче тебе предоставляется возможность исправить свой архигнусный проступок и оприходовать в тройном размере.
– Погоди… Неужто?..
– Вот именно. Пымали киллера, а он раскололся и сдал саму. Взяли тепленькую. Вместе с помощничком. Только боюсь, не сядет она, сердешная.
– А что так?
– Крыша явно протекает. Такое баба несет... Ей, вишь ли, во сне императрица на черепушку корону надела, дескать, носи, будущая царица всея Руси. Вроде как она без пяти минут президент державы, а потом и всего нашего земного шарика. В общем, Наполеон в юбке и колготках. Так что по моему разумению светит ей дурдом. Вертайся, милок. Небось соскучился по ментовскому ремеслу.
Королек отключает мобильник. Сердце его раскачивают радость и едкое сожаление. Все-таки Плакальщица ушла от него – скрылась туда, где нет ни закона, ни тюрьмы, только распаляющие воображение феерические картины невиданного могущества и славы.
– Кто это? – тревожно спрашивает проснувшаяся Анна.
– Акулыч. Спи.
Анна покорно смыкает веки. Королек прикасается губами к ее губам, одевается, выходит в сени, потом, звякнув щеколдой, – на улицу. Утро. Тишина. Где-то тявкает собака. Вдалеке тарахтит мотор. Как это просто и естественно, думает Королек, – честная и спокойная жизнь на природе, зачем человек рвется в громадные города, в скопище тел и желаний, суету и порок? Вот и Плакальщица кинулась в город в погоне за призрачной мечтой. Впрочем, усмехнувшись, возражает он себе, не мне об этом рассуждать, я сам – цветочек на асфальте и ни за какие коврижки не променяю бензиновый смог на сельский кислород.
Поеживаясь, он полной грудью вдыхает вкуснейший, настоянный на осенней листве воздух и, скрипнув дверью, возвращается в избу.
– … По-моему, самые чудовищные злодеи – те, что убивают по расчету, руководствуясь холодным разумом. Целесообразностью. Возьми, к примеру, Клавдия. Он прикончил брата-короля только
