теплый сентябрьский вечер. Оксана и ее подруга-официантка сидят за покрытым клеенкой столом, пьют дешевое вино.
– Да че ж я такая невезучая-то, – всхлипывает Оксана. – За что ни возьмусь, ни в чем нет удачи. Неужто обратно домой ехать? Да я лучше как эта… Анна Каренина под поезд брошусь. Пойду на вокзал, подожду электричку, которая через мой паршивый поселок проходит и… – Она улыбается сквозь слезы.
– Все у тебя будет, глупышка. Ты терпи, верь и надейся.
– Ага, будет. Рассказывай.
Оксана машет рукой и разом вливает в горло бокал вина. Нет, теперь уже ясно: не сбудутся тайные ее мечты о вилле на берегу океана и огромной белой яхте, покачивающейся на теплых синих волнах. Видно навек суждено ей выживать в этом жестоком городе, зубами вгрызаясь в грязный асфальт…
* * *
Королек
За окнами любимого моего пивбара льет бесконечный дождь. Утром он насыщал пробензиненный город запахами умирающих листьев и травы и даже казался благом, но к вечеру изрядно поднадоел водителям и злил прохожих.
Стены питейного заведения украшают натюрморты, изображающие пузатые пивные кружки в приятном соседстве с раками, таранькой и ноздреватым сыром. В зале немноголюдно.
Мент по прозвищу Акулыч со стуком ставит кружку – точную копию тех, что изображены на картинках, – на грубо сколоченный стол, крякает, закусывает сосиской. Его округлое тело словно вылеплено из одного шматка мяса. Вдоволь налюбовавшись этим сгустком здоровой плоти, замечаю миролюбиво:
– Чавкаешь ты, Акулыч, образцово-показательно. У меня аж слюноотделение началось.
Прожевав, мент воздевает короткопалую руку:
– Горе мне, дерзнувшему грубыми звуками оскорбить нежный слух его корольковского величества! Не вели казнить недостойного раба, мне бы еще чуток посмердеть на этом свете!
– Прощаю тебя, радостный окорок. Однако больше не балуй.
– Премного вами облагодетельствован, ется произнести еще нечто непринужденно-веселое, но что-то мешает – то ли глубокая печаль этого дня, то ли занозой сидящая хандра.
Сверчок привычно заводит философский разговор. Королек подхватывает. И голоса их летят к непрестанно плывущим тучам и тусклым, точно плетеным куполам храма напротив, по которым текут неуловимые тени.
Приезжает Королек к художнику пораньше, до семи. Тот выскакивает к нему возбужденный, радостный, свежий – только что принял ванну. Крепко, двумя руками жмет руку.
– Извини, мне нужно еще накрыть на стол. А ты пока располагайся, чувствуй себя, как дома.
И убегает на кухню.
Королек, ни разу еще не бывавший в квартире приятеля, проходит в комнату, напоминающую келью аскета или обитель старой девы. Как и в жилище сестры Королька, здесь стоит не выветриваемый запах краски. Опер тотчас обнаруживает висящий на стене портрет девушки, трогательно-женственной, глядящей на него нежными глазами цвета гречишного меда.
– Однако, девочка, это все-таки ты. Сильно же тебя приукрасили. Чуяло мое сердце, что снова встречу тебя, хотя вроде бы и не должен.
Треск и трезвон звонка. Торопливые шлепающие шажки Сверчка. Звук отворяемой двери. Голоса. Усмехнувшись, Королек подходит к окну, сквозь желтеющие листья глядит во двор. Когда художник и его модель появляются в комнате, Королек резко оборачивается… «Это была сцена», – скажет он Сверчку через какое-то время, когда у того угаснут воспоминания о полнотелой девочке с глуповато-хитрыми глазами кошки. Но это будет потом, а сейчас Королек видит, как застывает на пороге побледневшая Оксана.
Они усаживаются ужинать. Сверчок суетливо пытается развлечь гостей, пускаясь в свои обычные тяжеловесные рассуждения, но Королек молчит, как каменный. Помалкивает и Оксана, уткнувши взгляд в пол и посасывая через трубочку ананасный нектар.
– Случай у меня недавно был, – наконец открывает рот Королек, прерывая художника.
– Ну вот, – радуется тот, потирая руки. – Расскажи, позабавь нас с Оксаной.
– Как-то раз девчоночка мне попалась, – говорит Королек, не глядя на девушку. – Входила она в некую преступную группировку. На чем специализировались ребятки, уточнять не стану, да и не суть важно, но в результате ни в чем не повинные люди отдавали Богу душу. Пожалел я ее молодость, не засадил в кутузку, но предупредил: остановись, пока не поздно. А она остановиться не пожелала. Теперь получит по полной программе, мало не покажется.
– И это все? – разочарованно тянет Сверчок.
Королек пожимает плечами.
– Ой, мне же надо срочно… к подружке в больницу, – вдруг вспоминает Оксана, вскакивает, пугливо водя глазами, чтобы не встретиться взглядом с Корольком, и уходит, несмотря на просьбы Сверчка.
Когда, затворив за нею дверь, расстроенный Сверчок возвращается в комнату, Королек заявляет как будто ни к селу, ни к городу:
– Человечество поделено на людей и зверей. Это звери выдумали присловье: «Боишься, значит, уважаешь». Потому как сами пресмыкаются перед сильными и топчут слабых. Истреблять их надо без жалости и сострадания. От них одно зло. А мы миндальничаем. Эх, если бы всех зверей повывести, насколько чище, счастливее была бы жизнь!
– Я бы назвал их по-другому, – деликатно кашлянув, возражает Сверчок. – Рабы.
Затем принимается искать корень рабской психологии, погрузившись в историю отечества и доказывая, что именно крепостное право, длившееся на Руси около четырех сотен лет, формировало характер раба. Королек слушает вполуха. С едва заметной усмешкой глядит он на портрет, на медовоглазую девушку с волосами цвета меди, и она отвечает ему потаенной улыбкой.
* * *
На улице, за узорчатым тюлем кухонного окна медленно тухнет сухой и теплый сентябрьский вечер. Оксана и ее подруга-официантка сидят за покрытым клеенкой столом, пьют дешевое вино.
– Да че ж я такая невезучая-то, – всхлипывает Оксана. – За что ни возьмусь, ни в чем нет удачи. Неужто обратно домой ехать? Да я лучше как эта… Анна Каренина под поезд брошусь. Пойду на вокзал, подожду электричку, которая через мой паршивый поселок проходит и… – Она улыбается сквозь слезы.
– Все у тебя будет, глупышка. Ты терпи, верь и надейся.
– Ага, будет. Рассказывай.
Оксана машет рукой и разом вливает в горло бокал вина. Нет, теперь уже ясно: не сбудутся тайные ее мечты о вилле на берегу океана и огромной белой яхте, покачивающейся на теплых синих волнах. Видно навек суждено ей выживать в этом жестоком городе, зубами вгрызаясь в грязный асфальт…
* * *
Королек
За окнами любимого моего пивбара льет бесконечный дождь. Утром он насыщал пробензиненный город запахами умирающих листьев и травы и даже казался благом, но к вечеру изрядно поднадоел водителям и злил прохожих.
Стены питейного заведения украшают натюрморты, изображающие пузатые пивные кружки в приятном соседстве с раками, таранькой и ноздреватым сыром. В зале немноголюдно.
Мент по прозвищу Акулыч со стуком ставит кружку – точную копию тех, что изображены на картинках, – на грубо сколоченный стол, крякает, закусывает сосиской. Его округлое тело словно вылеплено из одного шматка мяса. Вдоволь налюбовавшись этим сгустком здоровой плоти, замечаю миролюбиво:
– Чавкаешь ты, Акулыч, образцово-показательно. У меня аж слюноотделение началось.
Прожевав, мент воздевает короткопалую руку:
– Горе мне, дерзнувшему грубыми звуками оскорбить нежный слух его корольковского величества! Не вели казнить недостойного раба, мне бы еще чуток посмердеть на этом свете!
– Прощаю тебя, радостный окорок. Однако больше не балуй.
– Премного вами облагодетельствован, – с упоением придуряется Акулыч. – Уж не чаял в живых остаться. Меня ведь что на грешной земле держит? Пиво. В раю небось нектар один.
– И в райских кущах наверняка имеется бочковое в заначке. Хорошенько попросишь какую-нибудь сдобную бабешку с крылышками – из обслуживающего персонала – она тебе и поднесет.
– Сладко щебечешь, друг. Только ментов, пожалуй, прямиком в геенну огненную командируют. Все наши клиенты там. Здесь в одном котле с ними бултыхаемся, в преисподней продолжим. Но ты, разумею, позвал меня не на богословские темы калякать.
– Ты как всегда прав, пивная утроба. Я тут слегка покопался в дерьме во внерабочее время. И что обнаружил. Существует в нашем городке некая преступная группировка, которая кончает одиноких стариков и захватывает их жилье. Поставили убийство божьих одуванчиков на поток. Но свято место пусто не бывает. Небезызвестные «заборские» – чуть попозже – тоже смекнули, что это прибыльный бизнес. Недолго думая, стали они разыскивать и убирать конкурентов, которые опередили их на золотой ниве. Грохнули уже троих, причем, прихлопывали не сразу, прежде добросовестно выведывали, кто вожак стаи. Но, судя по всему, так и не узнали, хотя очень старались.
– А с каких щей ты решил, что енто «заборские»? Они что, расписались, как на рейхстаге?
– Первое. «Заборские» – те еще отморозки. Нормальные бандюганы увозят жертву за город, веревочку с каменюкой на шею – и на дно. И концы в воду. Был человечек – нет человечка, полеживает себе на глубине, как Ихтиандр, рыбок кормит. А эти ребятки без башни: оставляют трупы на месте, где их вскоре и обнаруживают. Почему? Да потому что уверены – их за «шалости» по попке не нашлепают. Второе. «Заборские» – единственная в нашем городишке серьезная криминальная сила. Остальные так, шелупень. А здесь чувствуется почерк солидной уголовной фирмы. И третье. Есть у меня сведения, подтверждающие сказанное.
– Что ж ты, милай, своими соображениями с начальством не поделился? Темнишь, скрываешь, финтишь, партизан-подпольщик.
– А на кой хрен, Акулыч? Неужто наши не разобрались, что имеют дело с «заборскими»? Но проще списать дело в глухари, чем тронуть авторитетную банду. «Заборские» везде просочились. Нисколько не удивлюсь, если у них и в прокуратуре и в ментуре свои людишки. В прежние-то годы в органы вон сколько криминала пролезло. Укоренились. Теперь и не разберешь, кто рядом. Сегодня он вместе с тобой мелкую шушеру вяжет, а завтра влепит тебе пулю в спину, потому что так приказал шеф – не ментовский, а уголовный.
Смахивающий на разжиревшего топтыгина Акулыч разражается смехом, но взгляд его воткнутых в меня глазенок жесткий и злой.
– Может ты, Королечек, считаешь, что и я – тайный агент «заборских»? Не стесняйся, выдай что-нибудь вроде этого.
– Не заводись. Да я потому и раскрываю карты, что начальству своему не доверяю, а тебе верю как самому себе. Проблема у меня. Вычислил я криминального босса, которого разыскивают бандюганы, и могу хоть сейчас сдать в ментовку. Дальше что? На место данной конкретной шайки явятся «заборские», и старики не перестанут умирать. Ладно, приду я к руководству: так мол и так, «заборские» намерены делать бизнес на смерти стариков. Да ведь не поверят, рявкнут, чтобы не путался под ногами с дитячьими сказками. А если и поверят, пальцем не шевельнут. Нет желания с «заборскими» связываться.
Я уж подумывал, не найти ли мне какого-нибудь журналюгу посмелее да побойчее, пускай поднимет бучу. Но где сейчас такого отыщешь? И где тот сумасшедший редактор, который такую статью напечатает? Дураков нет ради стариков на амбразуру лезть. К тому же все наши СМИ под колпаком: кого содержит администрация, кого –
