наблюдения – результат нулевой, хоть ты тресни. Воланд преспокойно ведет паразитический образ жизни, на ночь приводит девочек, которых снимает в дорогих ресторанах. Эх, если б можно было прослушивать его телефонный треп!
Третий день.
Мелкий дождик робко стучит в стекла «жигуля», точно просит впустить. Навстречу бежит во всю прыть унылый промокший город, кружится, распахивает и запахивает улицы. Спешат прохожие – одни под зонтами, другие с капюшонами на головах.
В кармане моей куртки звенит мобильник.
– Я в камере хранения автовокзала, – сообщает стажер Славик. – Подопечный засунул в ячейку спортивную сумку и свалил. Ехать за ним?
– Оставайся на месте. Жди. Вскоре подгребу.
Качу к вокзалу. Неподалеку от камеры хранения, привалившись к стене, как будто скучает стажер. Увидев меня, нехотя отлипает от стенки и, деланно позевывая, ждет дальнейших указаний. Захожу с ним в заставленное серыми ячейками помещение, тесное и мрачное.
– Сорок восьмая, – тихо сообщает стажер.
Демонстрирую удостоверение охраннику в камуфляжной форме, толстому крепкому мужику лет сорока пяти с сивой, внушительных размеров башкой.
– Мой коллега побудет тут у вас. Лишнего стульчика не найдется?
– Без проблем, – отвечает охранник таким ментовским голосом, что не могу сдержать улыбки.
– Когда некто вынет сумку из ячейки, – даю указание стажеру, – постарайся его попасти.
– Не трухай, запросто доведу зверушку до самой норки, – азартно заявляет тот.
Сквозь маску циника, тертого калача в нем откровенно проступает пацан. Наш кадр, нормальным опером будет. Желаю Славику счастливой охоты и выхожу на улицу, где на меня, как беспардонный приятель, набрасывается ветер.
Через час позывные сотового застают меня в подъезде почернелой деревянной развалюхи. Здесь у старухи свистнули телик невесть какого года выпуска, такие нынче выкидывают на помойку.
– Да не голосите вы так, мамаша. Найдем ваше чудо ламповой электроники. – Достаю из кармана мобильник: – Слушаю.
– Я его засек! – звенит в трубке возбужденный голос стажера. – Сейчас эсэмэской пошлю тебе номер его тачки. Продолжаю преследование.
– Погоди, – отрезвляю его. – Не шустри. Какой он из себя?
– Парень-то? Возраст – лет под тридцать. Смазливый, на артиста похож. Ухоженный, просто аристократ, белая кость.
– Ладно, диктуй номер, я его так запишу. Не терплю всякие штучки-дрючки, эсэмэски, опупески.
– Как скажешь, – обижается стажер, ожидавший, похоже, что я зарыдаю от восторга, впечатлившись его хваткостью. – Царапай…
Перелистнув страницы с портретом Воланда, записываю в блокнот старательно продиктованный номер.
– Доведи его до хазы и сматывай удочки. Спасибо за помощь. Без тебя бы я…
– Бла-бла-бла, – передразнивает стажер. – И спрашивает с надеждой: – Хоть когда-нибудь ты объяснишь, за кем я охотился? А то даже чудно.
– Когда-нибудь – обязательно, – обещаю я, отключая мобильник.
* * *
Автор
Август выдался на редкость теплым, но и он торопится к финалу, и ощущение близкой осени томит сердце безотчетной печалью. С утра зарядил нудный дождь, предвестник осенней слякоти, и показалось, что лето уже не вернется. И вдруг небо очистилось. Белка как-то особенно повеселела; возрадовалась и Стрелкина душа.
Вечер настал теплый и ясный, прохваченный светлым заходящим солнцем. Они никуда не пошли, смотрели телевизор, слушали музыку, скатали ковер и танцевали босиком. Давно Стрелка не испытывала такого полного, расслабляющего счастья.
Девчонки не зажигают свет, и комнатой, как и всем миром, исподволь овладевает мерклая синева. За окнами вознесенной под самую крышу квартирки простирается громадное пространство, уставленное коробками зданий. Справа, на горизонте, за темно-зелеными волнами деревьев городского парка, там, где закатилось солнце, еще пылает необыкновенной красоты огонь. Два облачка над ним горят красно-золотистым пламенем. Понемногу закат гаснет; чернея, тухнут облачка. Небо прокалывают иголочки первых звезд.
– Слушай, – предлагает Стрелка, видя, что подруга пребывает в благодушном настроении, – мы ведь спокойно можем трахаться со спидоносными. У них там навроде клуба.
Белка только машет рукой:
– Скукота. Все равно как зверята в зоопарке.
– Ну хочешь, мы можем друг с другом. А что? Будем этими самыми… розовыми. Правда, я не знаю, как они это делают… – наивно добавляет Стрелка.
– Кто-то мне говорил, есть такие белки-летяги, – не отвечая подруге, усмехается Белка. Ее взгляд неотрывно устремлен на лоджию. – Видала?
– Не-а.
– Сейчас увидишь… Ну, мне пора, – Белка закуривает, несколько раз затягивается торопливо, жадно, точно боясь не успеть, шумно выпуская из ноздрей дым. Наливает в чашку водку, вмахивает в горло, давясь и морщась. Объясняет онемевшей Стрелке: – На посошок.
Потом, не оглядываясь, идет на лоджию, становится на колченогий стул, поворачивает к Стрелке смутно белеющее лицо:
– Прощай, Стрелка. Скоро встретимся. Белке пора в полет!
От страшного предчувствия у Стрелки немеют ноги. Не шевелясь, она смотрит, как Белка неуклюже взбирается на парапет лоджии, секунду балансирует, коротко, истошно кричит: «Мамочка!» и исчезает.
Стрелка садится на пол, тупо смотрит на то место, где только что была Белка. Проходит целая вечность, прежде чем она заставляет себя дотащиться до лоджии и глянуть вниз, в страшную пропасть глубиной в пятнадцать этажей. Она различает едва заметную в темноте, лежащую на земле среди травы и кустов крошечную Белку, хватается за голову и без памяти валится на холодноватый бетон лоджии.
* * *
С наслаждением сделав первый глоток, Королек сообщает подруге:
– Наконец-то я отыскал гаврика, которому Воланд отдает башли за квартиры шлепнутых дедуль и бабуль.
Его слова дышат гордостью и довольством.
– Извини, – в глазах Анны боль и беззлобный упрек, – но как ты можешь говорить о мерзавцах, делающих деньги на смерти беспомощных стариков, и при этом смаковать пиво! Если б я не знала тебя, решила бы, что ты толстокожий.
– Спасибо и на этом. Хорошо еще, что не считаешь меня совершенной скотиной. Мне жаль бедолаг, но я профессионал. Поверь, я не очерствел душой, но биться о стену и рвать на груди рубаху от ужасов безумного мира – не моя профессия. Нас не зря называют легавыми. Да, я натасканный на дичь охотничий пес, и чем больше принесу ее в зубах, тем ценнее для общества.
– Я не хотела тебя обидеть, мальчик мой. Так что же ты выяснил?
– Использует Воланд для передачи камеру хранения. Способ старинный, появившийся, похоже, с тех самых пор, как эти камеры изобрели. Я убежден – сумка, которую Воланд засунул в ячейку, была под завязку набита баблом. А теперь о том пареньке, который денежки забрал. Трудится он помощником депутата, а депутат этот – хорошо нам с тобой знакомая дамочка…
– Неужели Плакальщица?
Королек усмехается, утвердительно кивает. И словно бы между прочим интересуется:
– Как считаешь, главарь шайки – она?
Анна на несколько секунд уходит в себя и коротко подтверждает:
– Думаю, да.
Довольный Королек потирает руки.
– Оккультными знаниями я не обладаю, но и без них до этого допер. Сам помощник создать банду не мог – кто он, собственно, такой? Смазливый пацан, пристроившийся к богатой и пробивной шефше. Небось по совместительству он ее и в кроватке ублажает: сильно занятым бизнес-леди искать вторую половинку некогда. Еще наивнее предполагать, что служит он двум господам: Плакальшице и какому-то уголовному авторитету, занимаясь преступным промыслом под носом ничего не подозревающей боссихи. Так что Плакальщица и есть настоящий главарь банды…
Его прерывает трезвон сотового. Выслушав сбивчивые слова жены отца, он поднимается из-за стола, дожевывая на ходу.
– У отца марки стянули. – И добавляет с плохо скрытой неприязнью: – Как же, мировая катастрофа!
– … Вот, последнее отнимают, – напившийся валерьянки отец силится выглядеть спокойным и даже ироничным.
Он стоит посреди комнаты – высокий, костистый, потерянный, несчастный. Сколько Королек себя помнит, отец всегда был помешан на филателии. Когда уходил от сына и жены, один из его чемоданов распирали альбомы с марками.
– Конкретно, что пропало? – холодновато и отстраненно интересуется Королек.
– Коллекция с картинами, – сухие узкие губы отца дрожат.
– Исчез только этот альбом?
– Да.
– Он что, лежал в стопке сверху?
– Точно не помню, но, кажется, был где-то в середине.
– Когда видел его в последний раз?
– Сегодня. У меня как раз собрались товарищи-филателисты. Фамилии назвать?
– Кто еще был?
– Лизин жених.
– Твои коллеги явились с сумками?
– Ну да, они же принесли альбомы.
– У жениха тоже была тара?
В поле зрения Королька возникает его девятнадцатилетняя сестра Лиза, обычно умудряющаяся оставаться на заднем плане. Ростом и лицом она, как и Королек, в отца.
– У него при себе ничего не было, – твердо заявляет она.
– Верно, – подтверждает жена отца, дородная, с маленькими раскосыми глазками под густыми бровями. – Он еще, когда уходил, засмеялся и сказал, дескать, пришел ни с чем, и ухожу без ничего.
– Послушай, Лиза, не прокатиться ли нам к твоему хахалю? Хочу с ним покалякать, вдруг он что углядел?
– Так ведь можно по телефону.
– Желательно тет на тет, как-то сподручнее.
На дворе их встречает тускнеющий вечерний мир. Вот и лето закончилось, печалится Королек, уже начало сентября, скоро вечера станут темными и холодными, как ночи. А там, глядишь, и зима.
Пятнадцатиминутный бросок «жигуля» улицам города – и они на месте. Дверь отворяет тощий носатый парень лет двадцати пяти зашкаливающего роста – сожитель Лизы. В скромно обставленной комнате, она же мастерская художника, стоит мольберт и неуловимо пахнет краской. Всюду картины, на стенах, на полу. Когда Королек сообщает о случившемся, парень удивленно округляет глаза:
– Кому могли понадобиться эти паршивые марки?
– И действительно, кому? Начнем с филателистов. Это ребята особые. У отца, например, есть «лениниана» и «сталиниана», но это вовсе не значит, что он убежденный коммуняка. Да он всех вождей мирового пролетариата чохом отдаст за марку какого-нибудь острова Фиджи! Он Саврасова от Ван Гога не отличит, а набрал полный альбом шедевров мировой живописи – тот, что сперли. Филателиста волнуют редкие экземпляры. А вор позарился на вполне рядовую продукцию, хоть и красочную… Лизонька, нам бы кофеечку. Небось каждый день кофейком балуетесь? – и Королек подмигивает парню.
Метнув на Королька мгновенный взгляд, сестра молча удаляется на кухню.
– А вот теперь самая пора заводить мужской разговор. Альбом сам отдашь или помочь?
– Ты что, – таращится парень, – с дуба упал? Какой альбом?
– Не скажу, что обожаю человека, который оставил семью и подался за новыми ощущениями. Но он мой отец. К тому же немолодой человек. Добром прошу: отдай, не греши.
– Ладно, тогда объясни, как я сумел альбом незаметно вынести? На мне вот – рубашка да джинсы. Я что, невидимым его сделал? Конечно, обидеть художника всякий может, – зло насмешничает парень.
– Стырил альбом ты и никто другой. Филателисты взяли бы уникальные марки, а ты как художник – с картинками. Или не так?
– Ой, куда нас понесло. Да мне на эти сусальные
