комплименты.
Нет, я ещё только учусь.
И они оба засмеялись.
Скажите ещё что-нибудь, попросила Элла.
А я хотел бы слышать ваш голос.
Почему?
В нём слышится шёпот лилий в заросшем пруду Клода Моне.
Чудесно. Тогда я скажу, что у вас усики точь-в-точь как на автопортрете молодого Рембрандта.
Означает ли это, что теперь моя очередь вспомнить рафаэлевскую мадонну?
И они снова засмеялись.
А чем вы сейчас занимаетесь? спросила Эллочка.
Все женщины любопытны, и эта очаровательная девушка не составляла ис-ключения.
Собираю камни, признался Франтишек.
Ему хотелось сказать, что он летает на Луну, покоряет Эверест, исследует за-тонувший «Титаник», но разве можно было сказать этому изумительному сущест-ву неправду?
Что ж, рассудительно сказала девушка, и из камней бывает прок, если вспомнить библейского Давида.
Именно так! вскричал молодой сыщик и, чтобы позабавить Эллочку-Элладу, рассказал ей, как однажды на экзамене по диамату приметил, что его эк-заменатор под журчанье тысячу раз слышанных им лишённых смысла слов мирно уснул. Тогда Франтишек, забавы ради, не меняя интонации, пересказал посапы-вающему старичку свою свободную версию истории Давида и Голиафа.
Когда он умолк и наступила тишина, экзаменатор проснулся.
Посмотрев на студента, по всей видимости только что закончившего отве-чать, он сказал:
Очень хорошо. Я вами доволен. Теперь переходите ко второму вопросу.
А я уже весь билет рассказал вам, сдуру брякнул Франтишек.
Очень плохо рассказали, рассердился преподаватель, догадавшись, что всё проспал. Совсем не знаете материла.
И поставил двойку.
Расскажите и мне про Давида и Голиафа, смеясь, попросила девушка.
Про Давида в других книгах (например, в первой Книге Царств) написано, что волосы у него были светлыми. Так это не совсем точно, потому что волосы у него были чёрные и блестящие, как хорошо отполированный гагат. А кожа, дей-ствительно, была удивительно белая. Нежная, как у молоденькой девушки. Ника-кой загар его не брал. А почему, неизвестно. Про светлые волосы придумали уже потом. Но это всё напрасная выдумка, потому что в роду Давида все были темно-волосыми.
В отличие от своих старших братьев, здоровенных мужиков, Давид был не-высок. Некоторые даже считали, что он был мал ростом. Но это не так: всё же он был ближе к среднему росту. И сложён был неплохо.
У его отца было восемь сыновей. И все они один за другим пасли на околице Вифлеема многочисленных отцовских овец, потому что ни на что другое не годи-лись. Когда очередной потомок подрастал и приходило время ему жениться, отец делил стадо на восемь частей и отдавал сыну одну восьмую часть. А если ровное деление не получалось, тогда лишние овцы шли на свадебный стол, и это было очень кстати. А ещё вместе с овцами сын, уходящий на свои хлеба, получал одну пастушью собаку, злую овчарку, способную в одиночку справиться с волком. Этого настойчивого зверья, да и другого тоже, вокруг водилось в изобилии. И все были не прочь полакомиться молоденьким барашком.
Давид был восьмым сыном, и когда пришла пора ему заботиться об отцов-ском стаде, сторожевых собак уже не осталось. И пришлось Давиду самому вы-полнять их работу: бегать за отбившимися овцами, а каждая имела своё собст-венное мнение, в каком месте травка повкуснее, да ещё сражаться с волками.
К таким сражениям молодой пастух а он был умён и сообразителен гото-вился заранее: в разных местах он запасал большие кучи камней, подходящих по весу и по форме для метания. Не забывал он поупражняться и в точности броска. Через недолгое время он достиг в этом деле такого успеха, что волки они тоже соображают, что к чему потеряли всякий интерес к его стаду.
Наступила привольная жизнь, лишённая всяких опасностей и острых ощуще-ний. И вместе с такой жизнью пришла скука. Сначала просто скука, а за ней отча-янная скука, побольше даже той, от которой родовитый английский лорд не мо-жет найти никакого спасения.
Тогда Давид стал учиться играть на дудочке, которую сам и смастерил из ка-мышинки. Никто его этому не учил, но дудочка получилась удачная. Звуки её бы-ли столь приятны, что овечки не хотели уходить далеко от пастуха. От этого не-которые даже худеть стали, потому, что вокруг музыканта вся трава оказывалась вытоптанной.
Вслед за овечками интерес к приятной музыке проявили соседские девушки и молодые женщины. Понемногу скука начала отступать.
Но вот пришёл день, когда всё переменилось. Приехал большой военный на-чальник, собрал вокруг себя народ и сказал, что все молодые неженатые мужчины обязаны пойти на войну с коварным врагом, которого наш царь никак не может осилить, хотя предусмотрительно напал первым. А одолеть супостата, вопреки точным и очень оптимистичным расчётам стратегов, не может потому, что в не-приятельском войске объявился боец исключительной мощи, на что в родном генштабе никак не рассчитывали.
Звали того бойца Голиаф, и великая его сила равнялась разве что его же не-померной неделикатности. За большие ратные успехи ему пожаловали чин гене-рала и к тому же возвели в графское достоинство, чем он был чрезвычайно дово-лен.
Что-то знакомое, сказала Эллада.
Не перебивайте меня, прошу вас, остановил её Франтишек, а то я забу-ду, как было дальше.
И вот стал этот Голиаф выходить перед войском, в которое Давида определи-ли кашеваром (из-за его ненасытного аппетита), и вызывать желающего с ним сразиться. Но желающих не находилось, потому что Голиаф был ростом очень высок, и в своём огромном медном панцире смотрелся просто великаном.
Не встречая отпора, Голиаф совсем расхрабрился и стал подходить к войску своих соперников очень близко.
Трусы, говорил Голиаф, боитесь, как бы я не свернул вам шею? И пра-вильно делаете, что боитесь.
В тот день, о котором сейчас пойдёт речь, у Давида с утра было преотврати-тельное настроение: утром на репетиции полкового оркестра дирижёр сделал ему резкое замечание, а потом он, всё ещё переживая, что выдал «до» вместо «до-диез», нечаянно пересолил кашу. Не дай бог, войско взбунтуется и потребует за-менить кашевара. Что тогда делать молодому патриотически настроенному бойцу, привыкшему каждое утро умолачивать по четыре порции?
В таком настроении слушать вызывающие речи Голиафа просто не было сил. И когда тот снова разинул свою пасть, выкрикивая дерзкие слова, Давид вежливо ответил ему:
Помолчи, дорогой. Надоел. Уже нет никаких сил слушать твои бессмыслен-ные речи.
Почему ты называешь мои речи бессмысленными? обиделся Голиаф.
Потому что они такие и есть.
Ты плохо воспитан, юноша, сказал Голиаф. Сейчас я надеру тебе уши, а потом вылью всю кашу на землю.
Так и сделал кашу вылил, но уши сорванцу надрать не успел, потому что Давид убежал и спрятался среди шатров.
Вот пришла войску пора обедать, а каши нет. Огорчились солдаты и сказали, что кашевар заслуживает хорошей порки.
Я больше не буду, взмолился Давид. Я больше не позволю этому прохо-димцу Голиафу выливать мой труд и ваше пропитание просто так на землю.
Пожалели солдаты Давида и не стали его в этот раз строго наказывать. А тот был просто счастлив, что пересоленная каша не попала на обеденный стол. Спа-сибо, Голиаф!
На другой день великан снова появился перед походной кухней и крикнул:
Я вас теперь каждый день без обеда оставлять буду, трусы несчастные!
А у Давида со вчерашнего дня живот бурчал от голода. Поэтому такие непри-ятные обещания слушать уже не было желания. И тогда он выбрал камень по-крупнее, из тех, которыми придавливал крышку в бочке с квашеной капустой, и вышел навстречу невежливому врагу.
Куда это ты собрался, малыш? с искренним изумлением спросил Голиаф.
Я вышел сразиться с тобой, весь дрожа от страха ответил Давид.
А что у вас не нашлось кого-нибудь повзрослее? захохотал верзила. Да я тебя одним щелчком сшибу, коротышка.
Не следовало ему употреблять это слово, потому что Давид терпеть не мог, когда его называют коротышкой.
Обиженный до самой глубины своей души кашевар размахнулся и изо всех сил швырнул камень.
Бросок получился исключительно меткий: камень поразил самонадеянного Голиафа прямо в переносицу. А шлем вражеского бойца эту важную часть лица как раз и не прикрывал. Лоб и щёки были надёжно защищены, а вот верхняя часть носа (это был явный недосмотр) оставалась открытой. И рухнул Голиаф всей сво-ей тяжестью на землю, как рушится гигантская ель, подрубленная умелой секирой лесоруба. Задрожала земля от тяжёлого удара. Дрожь её передалась морю, и по нему прокатились огромные валы, что доставило немало хлопот мореходам.
А потом всё успокоилось. Неподвижно лежал поверженный Голиаф, а над ним, тоже застыв от изумления, стоял кашевар Давид, так и не выпустивший из левой руки большой черпак.
Сейчас тот исторический камень, что сразил Голиафа, хранится, по слухам, в Государственном музее в Амстердаме, на первом этаже.
Это там, где «Ночной дозор» Рембрандта? спросила Элла.
Нет, «Ночной дозор» на втором этаже.
В тот вечер Франтишек возвращался домой, окрылённый. Его слегка шатало от счастья, ещё не осознанного, но уже заполонившего его целиком, и это ввело в заблуждение компанию молодых людей, которые, только сейчас пришли в себя после долгой гулянки, начавшейся ещё накануне. А очухавшись, все разом почув-ствовали, что душа у них нестерпимо горит и этот несносный пожар требуется как можно скорее, ну совсем безотлагательно, залить соответствующей жидкостью. Препятствием служил пустяк полное отсутствие необходимых денежных зна-ков. Тут им на глаза и попался бредущий неверными шагами Франтишек. Он ши-роко размахивал руками и что-то горячо объяснял невидимой девушке, которая представлялась ему всё ещё идущей рядом.
Эти молодые люди вовсе не были совсем уж антисоциальными элементами или хотя бы злостными хулиганами, и они вовсе не собирались причинить одино-ко шагающему прохожему сколько-нибудь существенный вред. Просто самый резвый из них разбежался и сходу вырвал кейс из руки этого растяпы. А затем пробежал немного вперёд, круто повернул и шмыгнул во двор. Остальные же сра-зу разбежались в разные стороны, чтобы сбить с толку пострадавшего. Но Фран-тишек успел всё же разглядеть, куда побежал дерзкий воришка и, сбросив рас-слабленность, помчался за ним.
Вон фигура злодея мелькнула впереди, потом ненадолго скрылась, потом снова показалась.
От Франтишека не убежишь. Как голодный коршун налетает на неосторож-ную куропатку, как белый медведь подминает зазевавшегося тюленя, как разъя-рённый Ахилл настигает уставшего убегать Гектора, так оскорблённый Франти-шек навалился на нахального похитителя, который в этот момент почему-то, вид-но потеряв ориентацию, двигался ему навстречу. Вырвал у него свой кейс, два раза въехал твёрдым кулаком в мягкий нос
