помянем твоего Алешку, - говорит один из мужчин.
У него широкие плечи, крупные черты лица. Да это же старик Полуянов!
Хотя, какой же он старик! Сильные, загорелые руки, сединой едва тронуты виски.
- На столе – бутылка «Столичной». Второй мужчина разливает по рюмкам водку. Я никак не могу вспомнить его, но он мне, несомненно, знаком: худощавый, жилистый, с вытянутым светлоглазым лицом.
Оба молча выпивают.
- Ты прости, Федор, что на похороны не приехал, - говорит Полуянов. - Знаешь ведь: у меня сплошные командировки.
Федор тихо кивает и снова берется за «Столичную»:
- А теперь, Иван, давай выпьем за Елизавету Андреевну, Лизоньку мою. Вот, кому сейчас тяжелее всех!
Федор, в отличие от Полуянова, почти не закусывает.
- Знаешь, она не верит, что Леша погиб. Журналы его «Пионер» все лето из Москвы привозила, тетрадок к школе накупила… Того она… Не в себе. - Глаза его влажно поблескивают. – Что-то ей еще предстоит?!
Федор подпирает голову рукой.
- Мне ведь, Иван, скоро конец.
- Что ты, Федор! Опомнись!
- Да, да…На меня донос в ЦК полгода уже лежит. Мне об этом
хороший друг шепнул, мы с ним в гражданскую в одном эскадроне воевали.
- А кто, кто его написал?! – вскрикивает Полуянов. – Тебе сказал твой
друг?
- Нет, не сказал.
Федор задумчиво молчит, потом снова разливает водку.
- Может и пронесло бы, да не судьба. Слышал, наверно, о моем
неудачном выступлении на конференции? Сталин мне так и сказал: «Вам бы, товарищ Смирнов, как члену ЦК, следовало бы решительнее отстаивать генеральную линию партии».
Мозг вдруг озаряется догадкой: передо мной не художественный фильм, а прошедшая жизнь, текущая теперь в каком-то другом мире, и точка пересечения того и нашего миров – мой телевизор.
- Вот что, Иван, – Смирнов – первый хозяин дачи – встает и подходит к стене, на которой висит картина в простой раме, - это наша семейная реликвия.
Он снимает картину, и я, наконец, понимаю, откуда мне знакомо его лицо: он необычайно похож на того русского купца, которому Борх подарил свой холст. Именно этот холст!
- Я не разбираюсь живописи, но по преданию эту картину написал один великий художник. На протяжении очень многих лет она переходила из поколения в поколение… Теперь мой род пресекся, а у тебя двое ребятишек… Словом, пусть она принадлежит вашей семье.
- Не смей, Федор!
На пороге появляется женщина в домашнем халате. У нее чудесные каштановые волосы ниже плеч, румянец на щеках, пронзительный взгляд.
- Что ты делаешь? Отдайте, Иван Никитич! Это – Алешино! Лиза прижимает картину к себе и идет в дом. Странно, но я почему-тоследую за ней, хотя мне хочется задержаться, взглянуть на мужчин.
Мы поднимаемся по лестнице на второй этаж, потом на чердак. Мельком я успеваю заметить, как много изменилось с той осени 1938 года, но одновременно не изменилось почти ничего.
Лиза останавливается у одного из стропил, оборачивает картину серой тканью и прячет ее где-то между бревном и обрешеткой крыши.
Она уходит, а я остаюсь, и, когда смолкают ее шаги, руки сами тянутся к тайнику. Я нащупываю картину, достаю ее и в следующее мгновение вздрагиваю от вопроса: что со мной? в каком я сейчас времени?
Однако размышлять невозможно: слишком велико желание развернуть материю.
И – вот она! Та самая «Женщина у клавесина» – я узнаю ее с полувзгляда! И это, конечно же, второй ее вариант! Я начинаю всматриваться в лица… и застываю от изумления. Невероятно, но там, на холсте, - Катя и Олег, внук Полуянова!!!
Я не знаю, сколько стою так – завороженный, с картиной в руках - потом медленно спускаюсь по лестнице, совсем не думая о том, что могу оказаться лицом к лицу с теми, кого оставил внизу. И только на первом этаже обнаруживаю, что нет никакой террасы, а экран телевизора, как обычно, рябит «снежком». Но в руках у меня картина!
Я сажусь в кресло, пробую сосредоточиться. Катя и Олег… Катя и Олег… Но они, кажется, даже незнакомы. Не помню, чтобы они когда-нибудь встречались…
Что же все это значит?!
Я быстро одеваюсь и иду к Кате.
7
Галина дача светилась всеми окнами и из нее лилась музыка. Калитка и дверь – нараспашку.
Галя сидела за вчерашним праздничным столом, наедине с работающим телевизором, в совершенно расслабленном состоянии.
- А! Саня! – заулыбалась она. – Где тебя черти носят?! Сядь,
освежись… Я, например, уже…
- Аля, милая, позови Катю!
- Катю?.. Нет Кати. Ушла. Бросила сестру.
- Да что ты говоришь? Куда она могла уйти?
- К этому своему… паразиту… Олежке Полуянову…
Холодом обдало сердце, и я почувствовал, как рушится, едва
начав возводиться, широкая светлая лестница – прямо к солнцу.
Раздавленный, убитый, я рухнул на стул.
Галя быстро разлила по рюмкам.
- Нет уж, Аль, мне, пожалуйста, в фужер.
От выпитого прояснился рассудок и всколыхнулась злость.
- А теперь, - твердо сказал я, - рассказывай все, от начала до конца.
- Эх, Саня, чудак ты человек! Это ж за Олегом она была замужем. Как-то случайно встретились здесь: ты тогда в Москву уехал, а он, наоборот, - прикатил. И все – искра, короткое замыкание. Влюбилась она в него, как кошка, а он… Знаешь, в любви один любит, другой тешится… Ну, пожили они с годик, он ее и бросил. Всю жизнь девке искалечил. Она его, Сань, до сих пор, кажется, любит. А он – то поманит, то оттолкнет. Так и живут… Удавить его, гада, мало. Весь в деда. Ты деда-то его помнишь? Говорят, он в 37-м донос на Смирнова написал. Ну, на первого хозяина вашей дачи. Так и сгинул тот вместе с женой. Она, вроде бы, сумасшедшая была…
А Катька – что ж… Дура – баба… Сломал он ее…
- Почему ж ты мне, Аля, никогда об этом не рассказывала?
- Да она не велела! Иначе, говорит, «ты мне не сестра».
- А все-таки рассказала… Почему?
- Надоело!.. Он сегодня утром приехал – я только-только глаза
продрала и шампусиком взбодрилась. «Здравствуй, - говорит, - родственница. С Новым годом!». «Вот, - думаю, - паразит, явился Катьке нервы мотать.» Однако, смотрю – Катерина спускается одетая, причесанная. Видно, ждала его. Не иначе, как заранее договорились. И такое меня зло взяло! «Ну и черт с тобой, - думаю, - пропадай!» А они в соседней комнате сели, воркуют, голуби. О картине какой-то, не расслышала. Олежек-то – искусствовед… Хренов! Потом ушли. К нему на дачу.
Я встал.
- Ты куда, Сань? Не ходи к ним.
- Да что ты! Зачем мне они? Это я им нужен!
Передо мной вдруг раскрылась истина: Олег и Катя знают о
существовании картины. Вероятно, Катя должна была придти ко мне, чтобы напоить, усыпить, околдовать, словом «выключить» меня, а потом отыскать в доме картину. Кстати, не с их ли легкой руки недавно залезали ко мне на дачу?
Как же все просто! Надо только приманить такого дурака, как я…
Я шел домой. Все было, как и вчера: также дрожали звезды на небе, также хрустел под ногами снег, также стояли, погрузившись в безмолвие, дачи. Но для меня этот привычный мир стал чужим, да и сама жизнь, казалось, перевернулась.
Вероломство всегда неожиданно, и тем убийственней; в нем – маленькая смерть для обманутой души, после которой жить ей изломанной, ожесточенной…
Я задыхался от обиды, ненавидел, проклинал Катю, предавая, в свою очередь, и ее, и себя. И какие только способы мести не приходили мне на ум!
Я и не заметил, что уже дома. Нервно шагая по комнате, я продолжал терять рассудок, пока случайно не взглянул на картину, приставленную к спинке стула.
И, словно по волшебству, все жестокое, злое внутри меня ушло, уступив место тишине.
И тогда я сказал «нет»!
8
Решение вызрело само собой: нет, я не стану мстить – просто отдам картину.
Катя долго не появлялась, а когда пришла, я поразился ее лицу: было оно необычайно бледное, осунувшееся.
- Что с тобой?
Мы остановились в прихожей.
Не сводя с меня возбужденных, сухо блестящих глаз, Катя раскрыла ладонь, в которой белело несколько таблеток.
- Знаешь, что это? – спросила она чужим голосом. – Это - снотворное, которое я должна подмешать в твое вино. А знаешь зачем?
Я не верил своим ушам.
- Чтобы потом забрать из твоего дома одну вещь. Знаешь какую?
Катю слегка покачивало, и было видно, что от нервного напряжения она едва держится на ногах. Я подставил ей табурет. Она обессилено села, закрылась руками.
Катя долго молча, потом подняла мокрое от тихих слез лицо и спросила:
- Ты помнишь Олега Полуянова?
Я кивнул.
- Так вот. Он – мой бывший муж. Это к нему я тогда, сумасшедшая, сбежала. Думала, счастья будет через край! А его оказалось с ноготок… Я, и в самом деле, сумасшедшая! Не должна баба так любить… чтобы себя не помнить! Оттого и гибну…
Она встряхнула головой.
- Да что уж теперь!.. Олегу нужна картина Борха. Того самого, о
котором ты вчера говорил. Ее спрятали в твоем доме бывшие хозяева, еще до войны. Олег недавно узнал об этом и решил, во что бы то ни стало, завладеть картиной – слишком больших денег она стоит.
И - словно кончилось дыханье - замолчала.
Я был обескуражен, ошеломлен, я не знал, что отвечать, как себя вести!
Она заговорила снова:
- Видишь, Саша, какая я дрянь! – и подняла на меня огромные,
кричащие болью глаза. – Ведь я согласилась ему помочь: и мой приезд к Гале, и все остальное – это он придумал! Я опять тебя предала!
Невольно сжалось сердце.
- Катя! Но ты же ничего не сделала! И обо всем рассказала! Ну, не плачь! Ну, я прощаю тебя!
Я открыл дверь в комнату.
- Вот она! Возьми ее!
Катя недоуменно посмотрела на картину и, не сказав ни слова,
выбежала на улицу.
9
Той же ночью я отнес Полуянову Борха.
- И помни о нашем уговоре, - сказал я, собираясь уходить, - ты
оставляешь Катю в покое.
- Разумеется… Не вопрос… - Он никак не мог оторваться от холста. - Тебе, кстати, не кажется, что на картине мы с Катькой?
- Не кажется.
Он поднял взгляд и широко улыбнулся.
- И не надо только, Саша, считать меня исчадьем ада. Я недавно
записки покойного деда нашел. Так вот: там прямо говорится, что этот ваш Смирнов хотел картину подарить именно ему.
- А в записках ничего нет про то, как твой предок на Смирнова донос написал?
Я внимательно смотрел на Олега, пытаясь уловить в нем хоть что-то, напоминающее деда. Нет, ничего похожего: голубые глаза, правильные черты лица, обаятельная улыбка. Похожей у него была только душа.
- Ну и что? Такие уж времена… И вообще – зачем историю ворошить? Главное в том, что я свое хотел забрать! Понимаешь? Свое!
- Ну да, я тебя с детства знаю: ты за свое горло перегрызешь…
Я направился к двери и вдруг замер, ужаснувшись собственной догадке:
- Олег… А если б через Катю не вышло, ты бы… Ты не остановился бы ни перед чем?!
В ответ Полуянов только рассмеялся.
- Конечно, Олежек, глупый вопрос, - криво улыбнулся я, не сумев рассмеяться в свою очередь.
И уже в дверях снова спросил:
- А тебе не страшно так жить?
- Нет, Саня. Потому что так только и нужно жить.
Я вышел на улицу, зачерпнул снега и окунулся в ладони
лицом.
«А теперь – быстро домой! Там меня ждет Катя.»
Я почему-то был уверен: она оправилась от шока и вернулась.
Все почти так и оказалось. Она, действительно приходила. Но не ждала, а оставила записку:
«Сашенька, родной! Я поняла, что ты отдашь картину ему. Какое счастье! Он все равно завладел бы ею любой ценой. И прости меня! Тысячу раз прости!!! Только, умоляю, не ищи меня! Что бы дальше жить, я должна сбросить старую кожу. Мне кажется, это делают в одиночестве. Катя»
10
Уже конец
