Сталин остановился, прочел на пластинке, прикрепленной к раме,: «В.И.Ленин и И.В.Сталин за выработкой резолюции Таммерфорсской конференции об
отношении к Государственной Думе (декабрь 1905г.)» и поморщился.
- Откуда у вас эта белиберда? Хотя, сейчас не до
того. Товарищ Мальков, предложите Президентам отобедать в сталинском кабинете. Я думаю, они не откажутся. Особенно иностранный гость: они там на Западе до сих пор уважают дядюшку Джо. А теперь, товарищи, все свободны. Готовьтесь к приезду гостей.
11
Президентская охрана прибыла в 12-ть и обследовала ресторан
вплоть до сливных бачков.Впрочем, ничего предосудительного в этом не было.
Персоналу объявили, что в поле зрения высоких гостей допускаются только директор и пара официантов.
Президенты приехали ровно в час. Оба в отличном настроении
и без галстуков. Предложение расположиться в одном из лучших залов – сталинском – было принято без колебаний. Причем, Генсек оказался прав: иностранный гость, выслушав перевод, радостно завосклицал: «O! Yes! Yes!»
Кирилл, проводив Президентов, вышел из кабинета, сел напротив и начал ждать.
Прошел час. Никакого движения. Только официанты несколько раз меняли блюда.
Когда понесли десерт, произошло то, чего Кирилл ждал. Большелобый красавец – кот неторопливо прошел в приоткрытую дверь вслед за официантом. А через некоторое время после того, как официант вышел, еле слышимый гул голосов оборвался. Потом звуки возникли вновь, и - снова тишина.
Наконец, в распахнувшихся дверях появились Президенты со своими переводчиками. У всех четверых были изумленные вытянутые лица. Не сказав ни слова, Президенты отбыли.
Когда Кирилл, Зоя и Лена вбежали в сталинский кабинет, Генсек с бокалом вина в руке разглядывал очередной шедевр сталиниады: «Товарищ Сталин беседует с крестьянами-аджарцами в 1902г.».
- Нет, ну откуда вы набрали этой белиберды? – незлобно спросил он.
- Товарищ Сталин, - не выдержала Зоя, - а что же
Президенты?
- Президенты?
Взгляд его потяжелел.
- Я назначил им испытательный срок.
2001
И тогда я сказал «нет!»
1
И тогда я сказал «нет»!
Кстати, во времена моего детства был фильм с таким названием. О чем он, я уже не помню. Что и неудивительно. Тем более, что я его, кажется, и не смотрел.
Удивительно другое: на утро я не могу вспомнить содержание вчерашней серии «Каменской», «Леди Бомж» или «Марша Турецкого». Мозг отказывается впитывать этот идиотизм в кровавых тонах, за что я и благодарю его.
Однако вечером зачем-то снова включаю телевизор.
Под мерцание экрана я ужинаю, мою посуду, укладываюсь спать. Вопли, взрывы, герои-кретины – все проходит мимо, не задевает. Я спокоен. Реклама и «Новости» не раздражают тоже. Как и политики. Потому что вместе – это тот же сериал.
Так я думал. Так я себя обманывал.
Однажды я стоял у окна и смотрел на уходящий в сумерки день. Сумерки сочились дождем, осенней грустью, и в комнате с погашенным светом становилось как-то особенно хорошо.
Телевизионная голова вплыла в этот тихий, заполнивший комнату вечер яркой лысиной, бородатым лицом и резким голосом.
И тогда я сказал «нет»!
Внутри сжался, а потом взлетел комок ярости. Я подскочил к телевизору, обхватил его руками. Лысый пучил глаза и, придыхая, нес что-то про памятник на Лубянке. В последний миг перед тем, как разбить эту голову, ярость схлынула.
Я перевел дыхание. «Ты сошел с ума. Из-за чего психуешь? Да сейчас только ленивый не рассуждает, восстанавливать памятник Дзержинскому или нет!»
На самом же деле я знал, что вовсе не лысый вывел меня из себя. Это сделал Телевизор! Раздражение копилось исподволь, незаметно. И вот – взрыв! Количество, перешедшее в качество.
В тот же вечер я сделал перестановку, в результате которой телевизор оказался в неприметном углу, за книжным шкафом.
2
Следует отметить, что незадолго до описываемых событий мою жизнь пересекла темная полоса. Судите сами: без объяснений и видимых причин меня уволили с престижной работы; жена подала на развод.
В результате, в Москве мне делать было нечего. Я перебрался на дачу. Кстати, ввиду предстоящего раздела имущества, мы с женой так и договорились: мне – родительская дача, ей – московская квартира и машина.
Дача старинная, довоенной постройки. В конце пятидесятых мои родители купили ее у вдовы ответственного работника, бывшего стахановца.
Здесь прошло мое детство.
Дом стоит в глубине участка, окруженный старым садом. С тех пор, как умерли мои родители, исчезли и цветник, и грядки. Хватает меня только на то, чтобы сад не выглядел совсем запущенным.
А вот дом вполне хорош и пригоден для обитания круглый год.
Всегда он был для меня живым существом, родней. С серыми бревенчатыми стенами, просторной верандой, широкой лестницей, светлыми комнатами, множеством уютных закоулков – в нем интересно жить.
Самое же притягательное место, конечно, чердак. Мне всегда казалось, что его невозможно исследовать до конца: старинная утварь, книги, связки газет, чьи-то портреты в рамах и много еще чего, что осталось от прежних хозяев (стахановец и его жена были вторыми владельцами дачи).
Помню, как отрыл я в сундуке подшивку журнала «Пионер» за 1938 год. На половине номеров детским почерком было выведено «Алеша С.»
В зное, за раскрытым окном, плыло подмосковное лето – с многоголосым пляжем, песенкой «Джамайка» над лодочной станцией, прохладным лесом, пыльной, истомившейся под солнцем дорогой, спелой земляникой в траве, бархатными бабочками на фиолетовых цветах репея.
Стояла безмятежная пора детства. Пора настоящего счастья, о чем я, конечно же, не ведал. Потому что, во-первых, был мал, а, во-вторых, - верно замечено: счастье, в отличие от горя, никогда не знает, что оно счастье.
Тем же летом сосед Иван Никитич Полуянов рассказал мне, что Алеша – сын первых хозяев нашей дачи. В 1938 году он погиб: утонул в бадье с цементным раствором, когда играл на стройке.
«Видимо, - догадался я, - это случилось в июне, потому и подписана только половина журналов.»
Говоря об Алеше, старик Полуянов оставался бесстрастен, не потеплев ни на минуту. Это смущало. Я впервые пригляделся к нему.
Был он объемист телом, с крупной седой головой и какими-то выпуклыми, словно припухшими, чертами лица. Особенно выделялись увесистый нос и толстые губы. А глаза – темные, навыкате - никогда не улыбались. Даже, когда он общался с внуком Олегом, моим сверстником.
«Он оттого такой, - решил я, - что ему многое пришлось испытать».
Полуянов – один из первых здешних дачников, высокопоставленных советских чиновников. К 60-тым годам таких уцелело немного: сталинские репрессии, Великая Отечественная…
Полуянову повезло: он не сидел, а с войны вернулся генералом. Потом был то ли зам. министра, то ли министром какой-то промышленности. И всегда, до самого ухода на пенсию, оставался настоящим сталинцем. Собственно, из-за этого он и оказался не у дел: не вписался в новую эпоху. Но и на пенсии сохранял преданность Вождю, в знак чего на веранде неприкасаемо висел парадный портрет Генералиссимуса.
Впрочем, я отклонился в сторону.
Итак, мне было где жить, оставалось найти работу.
Естественно, я не мечтал устроиться по специальности, но не идти же с высшим образованием в чернорабочие!
Увы, как показало мое общение с местными работодателями, только на это я и мог рассчитывать.
Профессию подносчика товара я начал осваивать у Галины.
Она из нашего дачного поселка. В детстве все звали ее Алей. Человек она доверчивый и не очень везучий. Вняв призывом молодых реформаторов не быть иждивенцами на шее государства, Галя испытала себя в большом бизнесе, в результате чего от нее ушел муж, и в счет погашения долгов уплыла дедушкина квартира в Доме на набережной. Сама она, слава Богу, осталась жива - здорова, а дочка к тому времени успела выйти замуж и уехать заграницу.
Теперь живет Галя, как и я, в родовом поместьи и торгует на здешнем рынке китайским трикотажем.
Мы с ней ровесники, и я помню ее совсем другой, не располневшей, одутловатой, в очках, как сейчас, а тоненькой легкой девчушкой, которая играла с нами в казаки – разбойники, вышибалы и штандер (напрочь забыл, в чем состояла эта игра).
А все-таки держится Галя молодцом: она балагурит с покупателями, подшучивает над соседями – палаточниками и, вообще, вселяет оптимизм. Правда, для этого ей время от времени приходится прикладываться к плоской голубой фляжке.
Все зовут ее баба Галя.
И только я – Алей, да и то с глазу на глаз.
3
По вечерам я читал. С каким удовольствием я читал! Вернее перечитывал!
На полке в моей комнате стояли, в основном, книги русских писателей, которые я привозил на каникулы согласно школьному списку.
Но в ту пору не хватало ни ума, ни лет, чтобы проникнуться этой поистине изящной словесностью. (К роману «Что делать?» сказанное не относится. Тем более что уже в 9-м классе я понял, - и не я один! – что Чернышевский написал его из вредности.)
Словом, чтение занимало все вечера. Мне и в голову не приходило включать телевизор. Однажды только, когда пил чай, по старой привычке нажал на кнопку пульта.
В углу, за шкафом, антенна принимала всего один канал, но уверенно, с отличным изображением. Я присмотрелся и через несколько минут уже не мог оторваться от экрана.
Шел фильм о художнике Борхе, и снят он был таким непостижимым образом, что показалось: это не игра, а выхваченная из времени реально протекающая жизнь.
Я ощутил даже сыроватый воздух просторного помещения, где за столом сидели художник и его жена. Сырость уже таяла, растворяясь в тепле от недавно зажженного камина. И еще необычайно свежо пахло арбузом. Его половинки сочно краснели на великолепной темно-зеленой скатерти.
Борх сидел неподвижно, положив руки перед собой, остановившись на них взглядом. Его жена – с корзинкой на коленях – чистила и складывала в желтое блюдо фрукты.
- Иероним, - прервала женщина молчанье, - утром, когда тебя не было, опять приходил этот странный человек, спрашивал тебя. Он кто?
- Купец из России.
- Из России… Какая далекая страна!.. Как он здесь оказался?
- Вез товар из Индии, попал в кораблекрушение. Пираты подобрали его и продали в рабство. Он бежал, долго скитался, пока, наконец, не нанялся матросом на голландское судно. Его история горька и поучительна. Двенадцать лет он стремится на родину, преодолевая беды и лишения, оставаясь несломленным. Я написал его и назвал картину «Странник». Он истинный пример человеческой стойкости и веры!
- Милый Иероним! Спустись со своих высей! Посмотри, сколько замечательного вокруг! Радуга, например, или звездное небо, горы в голубой дымке, леса, сады…
- Сады… - задумчиво повторил Борх, - райских наслаждений…
- Иероним! – заволновалась женщина, - я не понимаю тебя, твоих картин… Ты отвращаешь людей от греха через страх наказания, от твоих поучений веет холодом! Как жаль, что ты не умеешь радоваться жизни! Ну, почему у тебя нет ни одной теплой, земной картины?..
Борх поднялся и медленно пошел вдоль длинного стола. Тягостное молчание прервала служанка:
- Господин, к вам опять этот русский.
- Пусть войдет.
Женщина с облегчением встала:
- Не буду вам мешать.
Вошел высокий мужчина лет 60-ти с худым морщинистым лицом. Он прихрамывал, опираясь на трость.
