История государства которого никогда не было.

более усиливалась по мере того, как приливали с фронта разложившиеся вследствие крушения империи войсковые части. В течение всей осени 1917 года нам пришлось проживать в деревне вблизи Киева. Ни о какой «украинской» власти не было там и помина. Вся местность была наводнена бежавшими из-под Тарнополя частями тяжелой артиллерии особого назначения (ТАОН). Вырвавшиеся из уз дисциплины артиллеристы по целым дням митинговали, расхищали казенное имущество своих частей, и крали что попало у местных жителей. Чувствовалось, как постепенно разрушались все те скрепы, которыми держится нормальное человеческое общежитие. «Украинской» власти как будто не было до всего этого никакого дела».
Как же нам преподносят деяния Центральной Рады сегодня.  
Доктор исторических наук Владислав Верстюк с появлением Рады и приездом в Киев Грушевского связывает какое-то «мощное развитие стихийного низового национального движения». Пишет что «Показателем его стали две украинские массовые демонстрации, 12 марта в Петрограде и 19 — в Киеве. Первая собрала 20 тысяч, а вторая — 100 тысяч участников». Есть в нашей историографии кое-где даже указания на то, что в Питере демонстрация собрала 100 тысяч, а в Киеве 200 тысяч человек. И не смотря даже на вот такое вполне реальное объяснение такой массовости: - «В украинском селе, благодаря его самоорганизации через Крестьянский союз и сеть крестьянских кооперативов, объединенных Центральным украинским кооперативным комитетом, украинские социалисты всегда могли мобилизовать тысячи крестьян для городских манифестаций. В этом ключ к разгадке силы украинского движения и его органа — Украинской Центральной Рады в Киеве». – Факты и свидетельства современников заставляют здорово сомневаться в правдивости их изложения. Спора нет, эсеры, входящие в состав Рады, имели определённое влияние на крестьянство и могли привлечь крестьянские массы выйти «помахать флажками». Но сознательно ли делал это крестьянин, считал ли он себя украинцем или он вместе с рабочим ориентировался на социалистическое, а не национальное движение.
В. Липинский, по вопросу о характере революции на Украине вынужден был признать: - «Понятие Украина подменивалось понятием «десятины» земли, обещанной тому, кто запишется в украинскую партию эсеров и будет голосовать «за Украину». Вместо патриотизма героичного, патриотизма жертвы и любви, создавался, нигде на свете невиданный, какой-то патриотизм меркантильный, с расценкой на земельную валюту: за Украину давали десятины».
После Февральской революции начинает строить свою Украину и Михновский, который с началом Первой мировой войны был призван в царскую армию. В звании поручика он служил адвокатом в судах Северного фронта. Накануне революционных событий 1917 года Михновского перевели в распоряжение Киевского военного окружного суда. Свержение царского самодержавия он воспринял как реальный шанс для образования самостоятельного украинского государства.
«Часи вишиваних сорочок, (видимо «вышиваная сорочка» первому украинскому националисту чисто украинским атрибутом не казалась Н.Г,) свити та горілки минули і ніколи вже не вернуться» - убеждал своих сторонников Михновский. «Наша нація у свойому історичному життю часто була несолідарною поміж окремими своїми частинами, але нині увесь цвіт української нації по всіх частинах України живе однією думкою, однією мрією, однією надією: одна, єдина, нероздільна, вільна, самостійна Україна від Карпатів аж по Кавказ. Нині всі ми солідарні, бо зрозуміли, через що були в нас і Берестечки і Полтави». А кто, собственно говоря, «всі»? Так, например, жена украинского премьера Голубовича – Кардиналовская в своих воспоминаниях о событиях 1917-1918 годов на Украине, писала, что киевская интеллигенция крайне негативно восприняла украинизацию. Сильное впечатление на жену премьера произвели печатавшиеся в газете «Русская мысль» длинные списки людей, подписавшихся под лозунгом «Я протестую против насильственной украинизации Юго-Западного края». 13 июня 1918 года газета «Голос Киева» опубликовала обращение правления Союза служащих правительственных учреждений Винницы к власти УНР. В нем говорилось, что нет никакой надобности переводить делопроизводство на украинский, поскольку «случаев взаимного непонимания между этими учреждениями, с одной стороны, и местным населением – с другой, никогда не было». «Более того, - говорилось в обращении, - такие случаи возможны именно при введении украинского языка, ибо последний в своей литературной форме почти ничего общего с местным просторечием не имеет».
Ни на какой подъём национального движения существенно не повлиял и приезд Грушевского о котором А. Дикий в своей «Неизвращённой истории Украины-Руси» писал: «В первое время непререкаемых авторитетом в Раде был Грушевский, который прибыл в Киев из Москвы, где он жил последнее время перед революцией, работая в Московских архивах. Но свой авторитет он не использовал для руководства массами и создания их настроений, а избрал другой путь — самому приспособляться к настроениям масс. Вместо положения вождя, ведущего и направляющего, он добровольно и сознательно избрал положение демагога, плывущего в бурных волнах переменчивых настроений народных масс».
Настоящей популярностью и авторитетом в простом народе Малороссии, как и в России, на самом деле, в то время пользовался Ленин. Так что доктору исторических наук Верстюку стоило бы сначала пояснить, с чего он взял, как додумался, как пришёл к выводу, что: «В результате взаимодействия этих факторов (стихийное народное движение плюс Грушевский) стихийное национальное движение приобрело определенную организационную форму, которую венчала Центральная Рада. Благодаря мощной поддержке масс она очень быстро приобрела политический вес и авторитет. Произошла любопытная метаморфоза. Украинское движение, которое в первые дни марта было политическим аутсайдером, к началу апреля превратилось в политического лидера в Украине».
Но вот у А. Дикого, этот подъём национального сознания описан иначе и он пишет:
«Одни записывались в «украинцы» в надежде скорее попасть на родину; другие, бросивши фронт и болтаясь по тылам, оправдывали свое дезертирство желанием воевать только в украинских частях. И когда, к концу апреля 1917 г., в Киеве накопилось много тысяч дезертиров и их начал «беспокоить» тогдашний Командующий войсками полковник Оберучев, они решили «легализироваться» путем превращения себя в «украинскую часть».
В последних числах апреля весь Киев был залеплен плакатами: «товарищи дезертиры! все, на митинг на Сырце 30 апреля!» Хотя я не был дезертиром, а, после ранения, находился на излечении в Киеве и передвигался с костылем, я на этот необычайный митинг поехал и был свидетелем всего на нем происходившего».
Не смотря на выступления многочисленных ораторов, оправдывавших свое дезертирство украинским патриотизмом и желанием бороться, но только «под украинскими знаменами», никто не за кого воевать идти не хотел. «Реальной пользы от этой «украинизации» было немного: - пишет в своей «Истории Украины» Дорошенко, - солдаты разбегались, не доехавши до фронта, а у себя в казармах ничего не делали. Только митинговали, а, в действительности, не хотели даже пальцем шевельнуть, чтобы помочь Украине». О том же что представляла собой в начале лета Центральная Рада, будущий гетман Скоропадский, посетив её, заметил: «В той час всі особи, що там засідали, ще не вбралися в пірря. Всі вони робили вражіння неуків у своїм ділі. Власне кажучи, ніякого діловодства ще не було і, здається, вся їх увага булла звернута на боротьбу з командуючим військами київської військової округи соціял-революціонером Оберучевим...». Но ещё неоперившись, еще ни чем себя не зарекомендовав, Центральная Рада уже вызывала глубокое недоверие к себе народа и судя по всему совершенно не пользовалась популярностью. Украинский деятель Могилянский, которого знали как «глубокого сторонника немецкой общественности, солидарности и культуры» в своих воспоминаниях откровенно писал, что: «в той исторической стадии, в какой жило тогда население Украины, оно было более чем равнодушно ко всяким попыткам и затеям украинизации. Украинцы слишком много лгали на эту тему». Действительно больше было разговоров и шума чем дела. «Возглавители движения, - писал Дорошенко, - начиная с самого Грушевского, не верили, что при помощи чисто национальных лозунгов можно потянуть за собой народные украинские массы. Поэтому они старались разжечь социальные аппетиты и стремления и, под их покровом, провести в жизнь украинские национальные постулаты. Конкуренция со стороны общероссийских левых партий, особенно со стороны большевиков (эта пропаганда выросла стихийно, когда осенью в села нагрянула масса обольшевиченных солдат и начала распространять и проводить в жизнь лозунг «грабь награбленное!»), принуждала и украинских эсеров все больше «склоняться влево», то есть привлекать крестьянство все более радикальными перспективами захвата и раздела помещичьей земли». Но понимая, что Рада никакой реальной властью не обладает,  а украинизация населения кроме негодования широких масс иного результата не приносит, украинские сепаратисты пришли к выводу, что без посторонней  реальной помощи им долго не продержаться. Украинский писатель, глава правительства Центральной Рады Владимир Винниченко писал: «Я в то время уже не верил в любовь народа к Центральной Раде. Но я никогда не думал, что могла быть в нем такая ненависть. Особенно среди солдат. И особенно среди тех, кто не мог даже говорить по-русски, а только по-украински, кто, значит, был не латышами и не русскими. С каким пренебрежением, злостью, с какой мстительной издевкой они говорили о Центральной Раде... И это была не случайная сценка, а общее явление от одного конца Украины до другого».
Предчувствуя свою закономерную и близкую кончину, «народные избранники», по-видимому, уже к лету 1917 года решили воспользоваться запланированным в начале войны покровительством врагов России и отдать Малороссию в руки австро-венгерского цесаря. Официально это конечно нигде не объявлялось, что даёт возможность кое-кому из наших историков утверждать, что к германскому командованию Центральная Рада обратилась только потому, что к власти в России пришли большевики, которые стали посягать на самостийнисть Украины. Но это далеко не так и ещё за долго до октябрьского переворота большевиков, в народе о Раде уже ходили слухи, что «це купка підкуплених австрійцями осіб, які провадять українську агітацію». Наверняка знал о том, что не о какой «самостийний державе» не помышляют в Раде и националист Михновский. Ведь если бы это было не так, то к чему бы ему было создавать своё войско («Полуботковский полк») и пытаться уже в июне сделать переворот.
«У Міхновського вже в червні 17-го року повстає план проголосити державну самостійність України, - вспоминал Сергей Шемет, - спіраючись на сили Богданівського полку. При тодішнім безвластї (и это при избранной-то «всенародно» Центральной Раде? Н.Г.) ця думка не була