же ноту я услышал при прослушивании ваших, пардон, внутренностей. Гены! Гены, моя дорогая, великая вещь!
-Неправда, - возразила Эсмеральда Энверовна. – Никаких Ген в моих внутрен-ностях не было. Арменчик был, не спорю. Был также Жорик. Борюся…мог быть. Даже Сирафим! Но Ген не было. Я вам не развратница какая-то! Ладно бы еще один Гена, могла и запамятовать. Но чтобы Гены?!
-Да не Гены, а гены! – поразился Цезик Эсмеральды-Энверовной непросвещен-ности. – Генотип!
-Даже если Гена и тип, его, а тем более их, все равно не было. Если уж тип, так это Арменчик. Но того сейчас ищи-свищи! Так что, уж пусть лучше Борюся, - постави-ла на своем Эсмеральда Энверовна.
-Может, конечно, Борюся и лучше, - не стал спорить Цезик с тем, что и так было для всех очевидным. – Но рецессивный аллель, так бесподобно проявивший свое гомо-зиготное состояние при крике «до» четвертой октавы, кричал из ваших внутренно-стей о том, что не при чем тут Борюся! Не при чем!
И Цезик, словно желая, чтобы этот внутриутробный крик наконец достиг сердца Эсмеральды Энверовны, вновь схватил микрофон, всунул его провод в прибор, и начав тыкать им в телеса Эсмеральды Энверовны, настаивал:
-Видите?! Теперь видите?!
И, может быть от силы Цезикова крика, а может от ноты «до», которую – чем черт не шутит? – и правда мог издавать внутри младенец, но стрелки приборы ожили. И не только ожили, но даже начали дергаться, как сумасшедшие, чем привели Эсмеральду Энверовну в состояние благоговейного трепета перед наукой. А равно и перед «до» четвертой октавы, которую, оказывается, ее тишайший Сирафим передал по наследству плоду их случайной, полугипнотической любви. И еще, почему-то, перед неизвестным ей, загадочным дитем Занзибара Млинским.
Дальнейшему развитию адресатов трепета Эсмеральды Энверовны помешал стук в дверь. В ту же секунду стрелки, словно испугавшись чего-то, упали и снова умерли. А может, это просто юный, и теперь уже несомненный отпрыск Сирафима за-таился, услышав этот стук. Слишком уж много было претендентов на отцовство, и те-перь ему нужно было обстоятельно разобраться в том, кого он сочтет наиболее подхо-дящим на эту хлопотную, но почетную роль:
-Арменчика…, который, хоть и был не в меру ветрен и непостоянен, но обладал одним несомненным и неоспоримым преимуществом – видом на жительство в Италии;
-Жорика… Впрочем, о последнем он успел узнать только то, что тот играл на контрабасе;
-Борюсю… Этот, вроде, был всем хорош, если бы только не предохранялся так тщательно;
-Симу…, который был хоть и самым малообещающим, но, бесспорно, учитывая его «до», самым талантливым.
Именно Сима и был тем, кто постучал сейчас в дверь. Вторым был Бонифаций, но этот в дверь не стучал.
Эсмеральда Энверовна встретила Симу многозначительным взглядом.
Сима взгляд заметил, и сразу душевно затерзался, не слишком ли опрометчиво оставил он свою супругу наедине с сомнительной личностью Пегасова. Почему-то да-же Борюся приводил его в меньшее уныние, чем всегда желающий ему добра Цезик. Впрочем, может именно поэтому – из-за всегдашнего желания Цезиком добра, которое еще ни разу не обернулось во благо. Вернее, на обернувшееся благо всегда оказывалось слишком много претендентов. Или это благо настолько задерживалось в пути, что к его приходу от него ничего, кроме «фандала венистибуса» уже не оставалось.
Вдруг Эсмеральда Энверовна замерла, явно прислушиваясь к чему-то, для дру-гих неуловимому. Она даже чуть склонила голову набок и, снова послушав что-то, улыбнулась.
Улыбнулась Симе…
Улыбнулась загадочно и – он готов был дать голову на отсечение – нежно. По-том перевела взгляд на Цезика и сказала:
-А ведь и правда, стервец, в четвертой октаве выводит.
А она-то думала, что это гороховый суп со свиными хвостиками дает свои ре-зультаты. И она вспомнила еще больше – что этот маленький Карузо распевал в ней песни уже на второй день после Симиного гипноза. Моцарт тоже, говорят, рано начи-нал. Но чтоб настолько рано – такого она еще не слыхала. И Эсмеральда Энверовна одарила Симу вторым проницательным взглядом. В котором – теперь Сима мог дать на отсечение также руки, ноги и туловище – могла прочитываться любовь.
ГЛАВА 8
В которой младенец находит себя в многозначительном
положении, а Бонифаций ищет выход из тупика
Итак, в улыбке Эсмеральды Энверовны Сима прочитал о некоем чувстве.
Между нами говоря, если о любви там что-то и было сказано, то выводов каких-то Симе из этого делать не следовало. При всем том количестве положительных мо-ментов, которые принесли опыты Пегасова с «ИШВ», при всей безапелляционности его утверждения относительно отцовства будущего ребенка, Эсмеральда Энверовна никоим образом не могла отдать Симе пальму первенства в этом вопросе. По той простой причине, что Эсмеральда Энверовна боялась обречь своего ребенка на голодную смерть, коей непременно грозило возобновление супружеских отношений с Симой.
И при всем том, она не могла не учитывать бурных наджелудочных эмоций сво-его ребенка при входе в комнату Симы.
Впрочем, когда вслед за Симой минут через пять в квартиру к Арменчику вошел Борюся с помойным ведром в руке, живот Эсмеральды Энверовны и его появление встретил столь же громогласным ворчанием. Хотя, надо заметить, своей отличительной ноты «до» при виде Борюси он не издал.
Видимо, уже в утробе ребенок проявлял признаки наследственного разума.
Эсмеральда Энверовна легко обнаружила различия в приветствиях своего сына и подивилась его Соломоновой мудрости. Сомнению подвергалось лишь то, насколько удобно им будет жить втроем на унизительно малой жилплощади Сирафима.
Кстати, Сима напрасно придавал такое уж большое внимание наличию Борюси в их союзе. Борюся был добрым малым и хорошим соседом в полном и единственном смысле этого слова. Он придерживался теории о том, что неумеренные половые отно-шения портят голосовые связки. А так как умеренности этих отношений никто не вы-мерял, то он свел их до минимума, поддерживая лишь в том количестве, чтобы все же иметь право считаться мужем Эсмеральды Энверовны.
О своем повторном решении временно объединиться Эсмеральда Энверовна тут же оповестила обоих своих мужей.
Мужья, в свою очередь, с недоумением воззрились на Пегасова.
Пегасов промолчал, а ребенок в животе Эсмеральды Энверовны в очередной раз чему-то обрадовался. Вообще он удивительно живо реагировал внутри Эсмеральды Энверовны на все, что происходило перед ее взором.
Чрезвычайный темперамент ее будущего сына приводил Эсмеральду Энверовну в некоторое замешательство – ведь ни один из стоящих перед ней супругов таким тем-пераментом не обладал и на треть. Такое обстоятельство, конечно, невольно наводило на мысль об Арменчике. Ведь кавказские гены, присутствующие в процессе деторож-дения даже в самом незначительном количестве, дадут знать о себе непременно.
Мы упомянули о ведре, принесенном Борюсей. Теперь же недвусмысленный за-пах, издаваемый содержимым ведра, заставил Пегасова, поморщив нос, спросить:
-Борюся, что за жидкость у тебя в ведре, что от нее так густо несет мочой?
-Моча и есть,- ответил Борюся, и как бы желая убедить себя в сказанном, при-поднял ведро и еще раз осмотрел его содержимое. – В туалет порой не достоишься, вот и выкручиваешься, как можешь
-Вон как? – удивился Цезик. - А я думал, ты ее на выпаривание несешь.
-Зачем ее носить на выпаривание? – не понял Борюся.
-Ну как же? В ней, говорят, сахар есть.
-Да ну вас, - махнул рукой Борюся. – Вам бы туалет в коридоре построили, вы бы тогда не смеялись.
-Удивляюсь я, глядя на тебя, Борюся, - сказал Цезик. – С мэрами, можно сказать, на дружеской ноге, и живешь в таких условиях.
Борюся упоминание о мэрах пропустил мимо ушей, чего нельзя было сказать о его супруге. Теперь, в условиях беременности, ее слух чрезвычайно обострился на по-добные знакомства своих мужей. А нос, соответственно, на исходящие от них запахи. Именно последнее обстоятельство побудило ее потребовать от Борюси ответа на во-прос, когда он успел нажраться чеснока. На что Борюся ответил, что это вовсе не чес-нок, а, в свете последних изысканий науки, афродизак.
-Афро…–иди куда? – не поняла авангардного слова Эсмеральда Энверовна. – Афро-иди-в-зад?
-Афродизак – повторил Борюся. – То, от чего балдеют женщины.
-Это от чеснока что ли? – с усмешкой спросила Эсмеральда Энверовна, которой, как женщине лучше было знать, от чего они балдеют. - Тогда понятно, почему ты та-кой. Ну конечно, если ты до сих пор думал, что женщины балдеют от чеснока…
Тут под ногами закрутился Бонифаций. Словно тоже желая поучаствовать в об-суждении близкой ему темы афродизаков, он в своем кручении – не забывайте его раз-меры – зацепил ведро в руке Борюси. В результате из ведра, как это обычно и бывает в таких случаях, вылилась добрая половина того, что там было.
Бонифаций, поняв по выражениям лиц, что совершил что-то такое, за что ему перепадет, тут же забился в угол, умудрившись стать почти незаметным на фоне гряз-но-белой стены. Просто удивительна была эта его способность растворяться даже в са-мом малогабаритном пространстве.
Эсмеральда же Энверовна сказала следующее:
-Спасибо собаке, что хоть так она немножко заглушила твой афро-иди-в-зад. – Она так и не расслышала мудреного слова.
После уборки квартиры, в которой, по какому-то непонятному зову сердца уча-ствовал и Сима, хотя ни к наполнению ведра, ни к его разлитию отношения не имел, решили заняться воспитанием Бонифация.
Бонифаций придерживался другого мнения по вопросу своего воспитания и слегка показал зубы. Но оскал Бонифация понят был превратно. Сопровожденный обещанием ограничить его в еде, четвероногий друг человека был изгнан из квартиры до времени, пока, как сказали ему, «он не поумнеет». Столь неопределенные градации времени и его умственных способностей поставили Бонифация в тупик. И чтобы как-то из него выйти, Бонифаций решил пройтись по своим старым адресам.
В соседнем дворе его ждало разочарование. Заключалось оно в том, что каурая сука Дальнобойщица подло изменила ему с водолазом Агрегатом. Несмотря на все уве-рения Дальнобойщицы, что первый и пятый щенки – «вылитая копия Бонифация», дог позволил себе в таком сходстве усомниться. Вылитость их копий заключалось лишь в том, что у первого было серое (или как любил говорить о своем цвете Бонифаций «го-лубое») пятнышко на носу, а у пятого – такое же на хвосте. При этом и первый и пятый отличались роскошной шерстью и необычайной любовью к воде. Если бы Бонифаций не был столь лоялен к женским изменам, он бы не поленился вернуться назад и пригласить Пегасова со своим прибором «ИШВ». Но потом решил, что алименты на первого и пятого, даже не смотря на некоторую их сомнительность, не представятся ему большим бременем, и за Пегасовым не пошел.
Большее удовольствие доставил ему обход улиц Воровского и Сальвадора Дали. На Воровского он обнаружил себя мужем по меньшей мере четырнадцати семей с об-щим количеством щенков шестьдесят два, из которых тридцать могли смело претендо-вать на его фамилию.
Собаки, которые плодились на улице Воровского отличались от прочих тем, что были необыкновенно воровиты,
