рельсы и в бесчувственном состоянии быть передавленным пополам за-водским тепловозиком. Этот страх со временем развился в маниакальный синдром. Каждый раз, подходя ночью к злополучной узкоколейке, Саша испытывал приступы такого кошмара перед ужасающим, но вполне вероятным будущим, какого не испыты-вал никогда прежде.
Он с величайшей осторожностью переступал через заржавленные рельсы, и только преодолев полностью проклятое препятствие, вздыхал свободно, и дальше уже отправлялся домой без боязни свалиться под кустом или на дороге. В худшем случае, что могло с ним произойти здесь – это быть перееханным запоздалым мотоциклистом или телегой. Но такие колесные средства Сашу не страшили, он обладал достаточной крепостью для того, чтобы их даже не заметить.
А вчера было то же самое, но только выпито перед тем еще больше, чем обычно. Никогда Саша не чувствовал себя настолько неготовым к преодолению узкоколейки, как вчера.
Очень и очень нетвердой походкой он подошел к рельсам, и остановился перед ними в крайней нерешительности. Он знал, что тепловозик будет здесь проезжать толь-ко завтра утром. Но так же знал и то, что упади он сейчас, и не то, что до утра, а и до вечера вряд ли проснется.
«А вдруг еще ударюсь о рельсы головой? - подумал он. - Тогда и два дня про-спать могу».
Саша хорошо знал, как реагирует его голова на столкновения с тяжелыми ме-таллическими предметами. Знанию этому его время от времени обучала собственная жена в минуты особенно острого несогласия с наличием Маруси Цапкиной.
Саша опустился перед рельсами на колени и с усердием обратился к Всевышне-му с просьбой о том, чтобы тот не оставил без внимания его семью (а в скобках и Ма-русю Цапкину), если с ним, не дай Бог, чего произойдет во время перехода через узко-колейку.
После обращения к небесам Саша преобразовал себя из позы «на коленях» в по-зу «на четвереньки» и, еще раз осенив себя крестным знаменем, сделал правой рукой шаг вперед…
Замерев в такой конфигурации, Саша перевел дух, осмотрелся направо, потом налево, и, вспомнив, что до подхода тепловоза у него еще есть часов шесть, сделал вто-рой шаг – теперь уже левой рукой.
Вознесшись, таким образом, животом над одной из двух рельс, Саша застыл, и стал собираться с силами для дальнейшего пути.
Решив, что для дальнейшего шага сил собрано достаточно, он подтянул к себе правую ногу. Подтянуть-то он ее подтянул, да вот перекинуть через рельсу так и не смог.
Саша сделал вторую попытку, но и она результативностью не блеснула. Нога ткнулась в рельсу, но преодолеть ее не сумела.
Тогда Саша сделал попытку вернуться в исходное положение, то есть перенести руки назад.
Не тут-то было. Движение назад не далось ему вовсе.
По лбу потекла первая крупная капля пота. Обидно было вот так бестолково по-гибнуть под колесами тепловоза, который пройдет здесь только через пять с половиной часов, во цвете лет и избытке сил.
Саша предпринял еще одну попытку «туда», потом «обратно»… Слезы текли по его лицу вперемежку с каплями пота.
Ночью заморосил мелкий дождик, а Саша все стоял на четвереньках над одним, наполовину преодоленным рельсом, и плакал. Перед его взором, как и положено, про-плывали картинки из жизни.
И до чего ж паскудно становилось ему от этих картинок. Ведь хоть бы что вспомнить из целой жизни – и нечего! Даже тех двух доходяг, которые продавали в Ялте собаку его шефа, и тех вспомнил Саша со стыдом. Спрашивается, разбогател он тогда от их денег, которые и деньгами-то назвать неудобно? Так, мелочевка одна.
Саша хотел, было, пообещать Господу уйти в случае спасения в монастырь. Но потом одумался – какой монастырь возьмется прокормить его теперь, после партийных харчей? Да и разве отпустят его, кормильца, в монастырь любимая супруга и не менее любимая Маруся Цапкина?
Так и плакал Саша над своей судьбиной, распростершись над половиной колеи. И было от чего плакать.
Часа через два он почувствовал справедливость поговорки «в пути и иголка тя-жела». Держать над рельсом собственное тело становилось делом нешуточной тяжести.
Еще через час, когда далеко-далеко на востоке уже начинала заниматься заря, Саша пал, как подрубленный дуб, при этом пребольно ударившись животом о так и не преодоленный до конца рельс.
Он уже готов был смириться и со своей судьбой, и с нелепостью ее завершения, когда …
Нет, ему не могло показаться!
Или показалось?. .
В животе, как раз в том месте, которым Саша лежал теперь на рельсе, появилось непонятное свербление. Свербление могло означать что угодно, но только в мыслях Саши это и было началом конца. Оно означало только одно - что где-то, пока еще дале-ко, но уже тронулся по направлению к нему, к Саше, неумолимый тепловоз!
Нет! Саша не был согласен с таким вопиющим нарушением графика движения поездов! Еще рано! Еще ведь очень рано! Он будет жаловаться руководству железной дороги, в Министерство путей сообщения, в Генеральную ассамблею ООН! Поезда должны, поезда обязаны ходить по расписанию!
Да, но как же он будет жаловаться, если злостный нарушитель графика через де-сять минут раздавит его, как дождевого червя?
Червя?!
Червя, ты говоришь, Господи?? А может это и есть глас свыше? Может мы ждем всегда чего-то громогласного сверху, чего-то эпохального, а оно вот так запросто гово-рит нам в это время слово червя?
Саша бросил все свои силы из ног в голову и потянулся, потянулся вперед, из-виваясь ч е р в е м, проползая сначала до конца через один рельс, потом через другой.
И вскоре он уже весь был на своей стороне!
Спасибо тебе, Господи, иже еси на небеси! Да и как же не «еси», если он сам слышал этот спасительный глас про червя.
Саша так и не узнал, означало ли свербление в животе близость поезда, или оз-начало оно что-то иное. Обессиленный всенощным стоянием над рельсом, он заснул под первым же кустом. Заснул глубоко и надолго.
Так что правильно поступил сегодня Самуил Аронович, уйдя на работу пешком. Не дождался бы он сегодня Сашу. Так же, как и неизвестно, дождется ли он его завтра?
Потому что этой ночью Саша слышал глас свыше, и в ожидании этого гласа ус-пел надавать небесам много опрометчивых обещаний. Ему много пришлось передумать этой ночью, и далеко не все мысли находили в его душе благоприятный отклик.
Как знать, не пора ли было Самуилу Ароновичу подыскивать себе нового води-теля? А может, и самому было бы не грех некоторое время постоять на четвереньках над рельсом? У человека ведь всегда найдется в жизни то, что не плохо было бы изме-нить.
Впрочем, ждите гласа Божьего, Самуил Аронович ...
А пока, в ожидании, посмотрим, что же дальше произошло с кредитной карточ-кой Магды, которую передала Самуилу Ароновичу Сонечка Великанова.
ГЛАВА 9
Приключения кредитной карточки
Пять дней назад судьба, голосом Сонечки Великановой, проглаголала в телефон Самуила Ароновича следующую фразу:
-Сема, у нас в городе что, начальника собеса сменили?
Самуилу Ароновичу было ровным счетом наплевать, сменили в их городе на-чальника собеса или оставили прежнего. Он сталкивался с собесом только в образе почтальонши, приносившей ему на дом пенсию. Но к ней у Самуила Ароновича пре-тензий не было – миссию свою она выполняла регулярно и вовремя.
-А в чем дело? – спросил в ответ Самуил Аронович. – Ты собралась вы-хлопотать себе пенсию?
-Нет, - ответила Сонечка. - Но вчера к моей матери приходили две женщины, сказали, что собес выделяет деньги на помощь пенсионерам. И попросили до завтра написать список всего, что нужно – от мандаринов до ремонта квартиры.
-Странно, - искренне удивился Самуил Аронович, будучи приблизительно в курсе финансовых проблем родного города, и уж тем более ведомств, отвечающих за пенсионеров. - И что твоя мать заказала?
-Она попросила об одном – чтобы на угол ее дома никто не писал.
На этом, собственно, разговор о новом назначении в собесе и окончился. Самуил Аронович записал себе в ежедневнике: «Собес. Узнать». Но, наткнувшись через пару дней на это поручение самому себе, так и не смог вспомнить, что же именно он должен был в «Собес. Узнать».
Решив, что раз забылось, значит, не стоило и вспоминать, Самуил Аронович за-черкнул поручение. По давно заведенной привычке это означало, что поручение вы-полнено.
И, как оказалось, зря он так поторопился. Потому что буквально вечером того же дня к нему домой пришли со списком на листочке в клетку две женщины, и, пред-ставившись, что они из собеса, спросили, что бы семья Самуила Ароновича желала по-лучить от их ведомства бесплатно?
Самуил Аронович, будучи человеком, знающим, как цену деньгам, так и цену слову «бесплатно», поначалу решил от всего отказаться. Ему даже не были страшны писуны на угол его дома. У него по двору бегали, вернее, считалось, что бегали, две таких размеров собаки, при виде которых содержимое мочевых пузырей вряд ли могло быть донесено аж до угла.
Но услужливых женщин ответ «Ничего не надо», видимо, не устроил.
Тогда, сделав вывод, что за выявление его потребностей дамы получают в своем собесе какие-то проценты, Самуил Аронович, как пенсионер, заказал для жены две пачки стирального порошка «Тайд».
Вряд ли «Тайд» был так уж необходим Елене Сергеевне. Но истинный джентль-мен Самуил Аронович не мог отпустить дам с пустыми руками.
Но и дамы заказанным «Тайдом» ограничиваться не стали.
-Господи, - сказала одна из них, - какие же вы, пенсионеры, все стеснительные. Зоя, посмотри, не нужно ли пенсионеру потолки побелить, или, скажем, обои поклеить?
Самуил Аронович хотел возразить, что, во-первых, потолки у него не белены, а выполнены в стиле «евроремонт», когда вместо обоев в порядочных домах Европы и Америки вешают картины старых мастеров. Но, посчитав, что такая пространная речь слишком длинна – тем более что Зоя уже исчезла в недрах его квартиры – Самуил Аро-нович только развел руками: «Как знаете».
Зоя вышла через какое-то время совершенно обалдевшей от увиденного. Нет, не подумайте плохого - ее взгляд ни на секунду не задержался на мазне, развешанной по стенам, на которой какой-то псих прямо по холсту коряво повыводил слово «Vincent». Куда еще не шло море – рама там была уж очень красива.
Зою привели в состояние прострации потолки с «евроремонтом» и рамы на ок-нах, которые были выполнены из какого-то совершенно невиданного ею материала. Она как-то молча вышла из комнат, еще раз записала в блокнот слово «Тайд», и, даже забыв попрощаться, ушла, чуть не забыв у Самуила Ароновича свою подругу.
А наутро Самуил Аронович, собираясь на работу, не нашел в карманах пиджака ни бумажника – ну да черт с ним, с бумажником, - ни, что гораздо более серьезно, кре-дитной карточки на предъявителя, переданной ему Сонечкой для поиска хозяйки.
Сонечка рассказала, чисто по женски опустив имена, места и детали об истории попадания к ней этой карточки. Самуил Аронович был до такой степени тронут благо-родством и наивностью девушки, что любыми правдами и неправдами решил найти ее, вернуть карточку и предложить ей один из ключевых постов в своей партии. Такие люди были забыты партией еще с семнадцатого. А те, которые не забыты, в тридцать седьмом достреляны.
Самуил Аронович, не стесняясь даже присутствия жены,
