удивительным свойством мгновенно всасываться в кровь.
Теперь о сне уже не могло быть и речи. Веснушчатым овладела жажда позна-ния.
Оторвав в этой жажде второй Пегасовский карман, и ничего в нем не обнару-жив, поросенок перебрался исследовать кровать Симы.
Но на Симиной кровати был только чемодан, который, кроме духа носков и зуб-ной пасты, других запахов не источал. Поразмыслив какое-то время, ради чего из двух - носков или пасты - стоит вскрывать чемодан, и, не остановившись ни на чем, Вес-нушчатый просто покусал кожу зубами и сбросил чемодан на пол. В это время в его желудке опять что-то взыграло, и это взыгравшее Веснушчатый полновесно наложил прямо на Симину подушку. Для Симы это, вероятно, должно было означать: «Долг платежом красен». Ведь никто иной, а именно Сима выдвинул предложение сожрать поросенка.
Еще с кровати Веснушчатый заметил, что на столе стоит что-то высокое и раз-ноцветное. Теперь, взобравшись сначала на стул, а с него уже на стол, он более деталь-но ознакомился с цветочным кувшином и его содержимым. Перевернутый кувшин, покатившись, упал на пол и разбился на двадцать четыре больших осколка и тридцать семь маленьких. Поросенок свесил голову со стола и сосчитал их все. Потом переже-вывал все то жесткое и разноцветное, что до этого было в кувшине и запил растекшей-ся по столу водой.
Не выпитая вода продолжала расползаться по столу, смывая с копытец на ска-терть остатки того, что не обтерлось о постели.
Снова спрыгнув через стул на пол, Веснушчатый пошел обследовать стены и пространство под кроватями.
На стенах, кроме изобилия тараканьих следов и присохшего к обоям ошметка соленого помидора тоже ничего, со свинячьей точки зрения, интересного обнаружено не было.
Веснушчатый потянул зубами помидор, и тот отлип от стены вместе с куском обоев. Размеров оторванный кусок был таких, что, если бы на стене была нарисована карта мира, то на куске запросто поместилась бы вся Африка вместе с Аравийским по-луостровом в придачу. Помидор поросенок съел, куском обоев размером с Африку пренебрег.
Завершил свой осмотр Веснушчатый у холодильника, из которого доносился умопомрачительный запах докторской колбасы.
Той самой, которую, в блаженной памяти былые годы, делали из предков Вес-нушчатого по цене два рубля сорок копеек за килограмм. Теперь же, несмотря на то, что никаких родственников Веснушчатого в ней не осталось и в помине, колбасу нача-ли продавать по восемь рублей пятьдесят копеек за килограмм.
Тщетно промучившись над открыванием холодильника носом, поросенок только утомил себя.
Сладко зевнув, он заснул, наконец, у ног так и непобежденного хладохранили-ща. Именно в этом месте и этом положении обнаружил его вернувшийся в номер ис-следователь неисследимого Мантуллин.
Обнаруженное в комнате безобразие даже не успело привести Мантуллина в ужас. Потому что, прежде всех остальных своих действий, Мантуллин, первым делом, вылетел вон, вышибленный ядреным свинским духом, обдавшим его из раскрытой двери.
Поначалу Мантуллин подумал, что ошибся дверью. Но, посмотрев еще раз на номер, понял, что никакой ошибки здесь нет – он попал по адресу.
Тогда, заткнув нос платком, Мантуллин попробовал совершить повторное про-никновение в комнату.
Вторая попытка оказалась более удачной. Перешагивая на цыпочках через щед-ро разметанные по полу результаты пищеварения Веснушчатого, Мантуллин подобрал-ся к окну и, судорожными движениями дергая щеколды, распахнул его настежь. Све-жий воздух, ворвавшийся в комнату, показался Мантуллину приятнее, чем даже бриз Канарских островов, сладко помнимый им с того самого симпозиума в Конакри, когда решали общемировую проблему, – почему у петуха весной гребень красный? Проблему, помнится, в принципе, решили. Но тут мировое петушиное поголовье, объединившись в некоем едином нигилистском порыве, стало краснеть гребнями не только весной, но также летом, осенью, и даже зимой, чем наголову разбило все выводы симпозиума.
Запахи, произведенные на свет желудком Веснушчатого, стали привлекать не-здоровое внимание как персонала, так и жильцов гостиницы «Ореада». Так как Ман-туллин, оставляя за собой пути к отступлению, бросил входную дверь открытой, то те-перь из коридора в комнату донесся возмущенный глас общественности. Обществен-ность представлял в своем лице поселенный в номере напротив Магистр Черной и Бе-лой Магии, Кавалер ордена Туманности Орла Отто Валериановича Герцшпрунг.
Строго говоря, фамилия эта была заимствована Отто Валериановичем из «Крат-кого пособия для поступающих в ВУЗЫ по астрономии». И с тех пор, как она сменила его прежнюю, наследственную фамилию Пундик, удача, казалось, сама стала идти к Отто Валериановичу в руки.
-Горничная! –возопила общественность. – Горничная! Хто у хати насрав?
-Ты шо? – послышался в ответ голос горничной. – Хиба ж так можна казаты?
-А хиба ж так можна робыты? Таки скаженни гроши дэруть, та по-пид нос сэ-руть!
В это время, окончательно задохнувшийся, с красными, слезящимися глазами, в коридор пулей вторично вылетел исследователь Мантуллин.
-Ты дывысь! – вытаращила на него глаза привлеченная запахом и воплем Герцшпрунга горничная. И, заглянув в номер, гневно обернулась к Мантуллину. – Ты шо цэ наробыв, а?
-Я…Я…, - начал оправдываться Мантуллин.
-Я бачу, шо ты! - размахивая руками, вопила возмущенная горничная.
-Я – Мантуллин, - зачем-то отрекомендовался исследователь.
-Да, - продолжая возмущаться, закивала головой горничная. – Бачу, шо ты на-мантулыв.
-Меня здесь не было, - сумел, наконец, хоть что-то сказать в свое оправдание Мантуллин.
-А хто ж цэ, вин наробыв? - показала горничная на Герцшпрунга.
-Нэ вин, а вин, - показал, в свою очередь, на развалившегося подле холодильни-ка Веснушчатого Мантуллин. С удивлением для самого себя он перешел на украинский язык, который в своем родном Кокчетаве отродясь не слыхивал.
-Цэ шо, свыння? – прищурившись, стала разглядывать Веснущатого горничная. – Пиду, скажу дэжурной, шо цэй носатый з собою свынню прытащив.
Она побежала вниз жаловаться, на что получила исчерпывающий ответ админи-страторши:
-Темный ты человек, Куркина! Сразу видно – деревня. Это не свинья, а буль-терьер. Поняла?
-Поняла, - кивнула головой Куркина. – А насрав, як свыння.
В это время в гостиницу вошли Сима с Цезиком. Разговор о свинье, уловленный краями их ушей, заставил оконфузившихся гипнотизеров ускорить шаг. Забыв о таком достижении цивилизации, как лифт, они влетели на свой этаж.
С самого начала коридора на их обоняние стали воздействовать признаки при-сутствия в помещении свиньи. За ними следом, так же не воспользовавшись лифтом, бежала горничная.
Дверь в номер была открыта. Возле номера стояли, теперь уже оба заткнув носы платками, Мантуллин и Герцшпрунг.
Растолкав их в противоположные стороны, Сима с Цезиком вбежали в комнату. За ними, вереща и костеря их вместе с бультерьером на все корки, вбежала горничная.
-Брить и продавать! – как заведенный, твердил одну и ту же загадочную фразу Цезик. – Брить и продавать!
-А убыраты хто будэ? А платыты хто будэ? – не умолкала горничная.
-Я заплачу, - успокаивал ее Цезик, безуспешно ища на своем измятом и истоп-танном пиджаке карманы. Так и не найдя их, он перестал утверждать, что заплатит, - а только уберет.
– Фу ты, черт! - встряхнул он пиджак. – Куда же подевались эти проклятые кар-маны?
И тут он заметил в куче экскрементов возле холодильника подозрительно-знакомого цвета серый лоскуток.
Боясь поверить своей догадке, Пегасов робко подошел к куче. Вся сцена, по-прежнему, сопровождалось неумолчным верещанием горничной Куркиной: «А убыра-ты хто будэ? А платыты хто будэ?» Теперь, правда, она особенно акцентировала вни-мание на слове «платыты».
Цезик, тем временем, дошел-таки до кучи.
Двумя пальцами он выудил из желтой массы заинтересовавший его предмет и безнадежно вздохнул - его самые худшие подозрения оправдались.
-Сирафим, - произнес он трагически-упавшим голосом. – Сирафим, если ты ко-гда-нибудь встретишь того вахтера, который подложил нам Веснушчатого, застрели его в ту же секунду. А потом пойди в милицию и скажи, что это сделал я. Я беру на себя твой грех.
-А мой срок? – спросил имеющий камерный опыт Сима.
-Что, твой срок? – не понял Пегасов.
-Берешь на себя?
-Беру, - пообещал Пегасов. – Только найди, и застрели.
-А что, собственно, случилось? – спросил, наконец, Сима.
-Эта тварь сожрала всю нашу наличность. Причем, вместе с карманами моего нового серого концертного костюма.
«Тварь», разбуженная поднявшимся вокруг нее шумом, открыла глаза, и теперь сонно и незлобно поводила испачканным пятачком, смешно дергая им по сторонам.
Выгребя из кармана брюк оставшиеся поле покупки бритвенного прибора и баллончика с автомобильной краской деньги, Пегасов отдал часть из них горничной. Наученный горьким уроком обобравшей их до нитки Зои Беньевны, другую часть, – совсем, правда, ничтожную, - он оставил в другом кармане.
-И все? – спросила горничная, явно удрученная перспективой убирать комнату за такую плату.
-И все, - обреченно подтвердил Пегасов. – За эти деньги, - добавил он, - товарищ инженер, - показал он на Симу, - с высшим, заметьте, образованием, полмесяца вкалывал на заводе. Если вы не согласитесь с этой суммой, мне ничего не останется, как заявить вашему руководству о получении с меня взятки в виде иностранной валюты.
Словом «валюта» горничная Куркина была запугана с самого своего пионерско-го детства. Взятки же ей никто не давал даже в самых обнадеживающих снах. С досто-инством подняв голову, горничная удалилась из номера с осознанием какого-то, несо-мненно, значительного патриотического поступка, совершенного ею.
Мантуллин, который, кстати, приходил со своего симпозиума на обеденный пе-рерыв, ушел опять. Он так и не сумел пообедать докторской колбасой, ради которой, собственно, и приходил.
С величайшими муками, насквозь пропитываясь запахами свинарника и хлорки, царапая руки об острые края разбитого кувшина, Сима с Цезиком до самого вечера отмывали от свинства свой номер. Чтобы обезопасить себя от возможных будущих неожиданностей со стороны Веснушчатого, они самым бесцеремонным образом выдавили из поросенка остатки того, что испортило поросенку пищеварение. А именно, - щи уральские, жевательную резинку «Джюси фрут», стебли тигровых лилий, а также несколько долларовых купюр Соединенных Штатов Америки с ликами Президентов этой великой державы.
С горем пополам завершив уборку помещения и выдавливание из свиньи разной разности, друзья решили приступить к предпродажной подготовке животного. А именно – к его бритью. Брить решили в ванной комнате.
Для начала Веснушчатого намылили.
Вообще-то, это легко и быстро говорится – намылили. Веснушчатый находился в плачевно негигиеничном состоянии с самого часа своего рождения. Потому, преодо-левая еще и его природную лохматость, для его намыливания пришлось израсходовать три четверти запасов шампуня «Хэд энд Шолдерс». Видимо, с ним решили поступить радикально - чтобы ни шерсти, ни грязи, ни перхоти.
Что ж, видимо не зря рекламирует компания «Проктер энд Гембл» свою про-дукцию. Их шампунем сумели так намылить
