ни шло провести сеанс гипноза над засыпающей и без гипноза Эсмеральдой Энверовной. И совсем другое дело, вот так, с бухты-барахты пробовать убедить целый зал здоровых людей в том, что ты великий гипнотизер. При условии, конечно, что в этот зал вообще кто-нибудь прийдет.
И вот теперь Сима, Цезик и Бонифаций сидели посреди Ленинской комнаты бывшего «Клуба юных летчиков», и каждый думал о своем.
Бонифация с ума сводил пропитавший все запах столярного клея. Наверное, именно из-за его вони собаки пристрастны к этому запаху.
Цезик наблюдал за псом не просто так. Он наблюдал за ним с умом, делая при этом выводы: если от запаха дуреют собаки, что мешает то же самое делать людям? Может, не так и плохо, что им достался именно этот зал?
Сима, которому завтра предстояло принять на свои тщедушные плечи основной груз дебюта, рассматривал нарисованные бывшими юными летчиками картины, разве-шанные по стенам и колоннам Ленинской комнаты, и тщетно пробовал настроить себя на соответствующие моменту мысли. Мысли, как ему казалось, должны быть о чем-то космическом, потому что именно они могут способствовать развитию в организме хоть какой-нибудь гипнотической сути. Но о космосе, к сожалению, не думалось со-всем. А думалось, напротив, о чем-то земном, и все больше нецензурном. Впрочем, если бы Сима знал истории создания некоторых из картин в этом зале, он бы, наверное, нисколько не удивился такой некосмической направленности своих мыслей.
Вот, к примеру, история картины «Икар» на правой колонне.
Появился как-то среди юных летчиков один мальчик. До «Юных летчиков» ему уже не случилось стать юным штангистом ввиду дистрофического сложения. Потом он не стал юным конькобежцем, по той простой причине, что лед в Ялте бывает не чаще, чем цветение пальм в Ханты–Мансийске. Последнее, чем не стал мальчик – он не стал юным художником. С того поприща его изгнали конкуренты. Известно ведь, что в Ялте летом художников еще больше, чем снимателей сглаза и гипнотизеров. Кем из «юных» мальчик не стал после того, как приказали долго жить юные летчики, нам неведомо. Но то, что вон тот космонавт за спиной, и тот Икар с несуразной тряпкой на ноге, нарисованы именно им, нам известно доподлинно.
С рисованием космонавта особых проблем не возникло. А вот Икар задал жару своим создателям – мальчику и замполиту.
Замполиту Клуба капитану Шабарову хотелось всенепременнейше видеть на левой колонне Ленинской комнаты летящего к Солнцу Икара. Желание похвальное, но, к сожалению, трудновыполнимое, поскольку замполит не знал, каким именно дол-жен быть Икар? Понятно, что голым, но насколько голым, и с какой стороны голым?
Пришлось обратиться к первоисточникам.
Тот Икар, рисунок которого нашли в «Мифах Древней Греции», оказался черес-чур крохотным - авторы книги изобразили его уже у самого Солнца, а это достаточно далеко, чтобы можно было рассмотреть детали. Других Икаров, как не рылись по биб-лиотекам мальчик и замполит, найти не смогли.
Пришлось замполиту Шабарову призвать на помощь солдатскую смекалку и «чью-то мать», и придумывать Икара самому.
Легко сказать – придумать Икара. А вот поди-ка, придумай!
Ну, голый человек он и есть голый человек. Хоть тогда, хоть сейчас – разницы большой не найдешь. Но это вам не Эрмитаж какой-нибудь, а, как-никак, «Клуб юных летчиков», где даже голый человек должен быть во что-нибудь одет.
Скажите, вы знаете, что надеть на голого человека с прилепленными к рукам крыльями?
Не знал этого и наш юный летчик. Да что там он! Об этом не знал даже сам зам-полит капитан Шабаров. А уж если чего не знает замполит, значит, того не знает и сам Господь Бог.
-Для начала нарисуем Икара просто голым, а потом будем одевать, - определил будущую композицию капитан Шабаров. - Он ведь мог раздеться перед полетом?
Нарисовать-то нарисовали. Но вот как быть с тем, с чем сами понимаете? – С этим самым.
Сделать вид, что этого самого как бы и нет вовсе? – Но грош цена тогда такому Икару.
А заметьте, Икар был нарисован сбоку. То есть, даже если это самое у него со-всем крохотное – все же хоть чуть-чуть, но видно его быть должно.
И опять-таки, любой мужчина вам скажет, что лучше уж вовсе никакого этого самого, чем крохотное.
А как прикажете в детском клубе нарисовать это самое больше, чем крохотное?
Творцы античности глупыми людьми не были, и чтобы избежать буераков в изображениях человеческого тела, прикрыли спорные места листочками. Это все равно, что в «Маленьком принце» барашек в ящике – сам догадывайся и выбирай, какого барашка хочешь.
Но, повторяем, Икар был нарисован с точки обзора его правого бока. И куда вы прилепите этот листочек при такой экспозиции? Спереди, чтобы получился зонтик?
Или тоже сбоку? Тогда понятно, почему он так мало думал о том, куда летел. – Ему же надо было постоянно переставлять свой листочек то направо, то налево – в за-висимости от того, с какой стороны в данную минуту на него смотрели художники.
Или полностью облепить это листьями?
Словом, листья отпадали.
Посмотрели, на всякий случай, как с задачей несколько веков назад справился Микеланджело, ваяя Давида.
Вам, конечно, может и смешно. Но если вы сталкивались с подобной задачей, то, может, и не очень смешно - клуб-то детский. А с другой стороны - не настолько и детский, чтобы полностью проигнорировать предмет.
Один раз, в еле живой надежде на то, что детишки ничего не заметят, все же попробовали нарисовать Икара без ничего, слегка, как бы, кастрированного. И что? Де-тишки заметили, и к утру устранили неточность с такими анатомическими подробно-стями, что куда до них посрамленному Микеланджело?
Опять посмотрели на Давида, и пришли к выводу – если сделать точь-в-точь, как у него, юным летчикам в настоящие летчики идти расхочется. Попробуй, объясни им, что у Давида оно такое маленькое потому, что является не более, чем анатомической необходимостью, и совсем не потому, что от полетов оно так усыхает.
Икара слегка отвернули и нарисовали ему прямые ноги. Теперь вытянутые по струнке ноги просто криком кричали: «Где же?!» (Рис. «б»).
Вопрос не снялся с повестки дня и когда Икару приподняли в колене левую но-гу. Получалось – правая нога висит, левая приподнята, а между ними – где? (Рис. «а»).
Попробовали хитро перекрестить ноги. Но тогда начинало казаться, что бедный Икар обпился пива, и теперь переминается с ноги на ногу с единственной мыслью, причем, явно не связанной с полетом (Рис. «в»).
Приподнимали в колене правую ногу. Такое положение рождало теперь уже сразу два вопроса. Либо оно должно было болтаться вдоль левой ноги, (ну, на худой конец, развеваться от встречного ветра), либо… Либо его одолевает либидо такой сте-пени, что начинает ориентировать это самое перпендикулярно линии тела, вдоль за-крывающего его правого бедра. (Оба эти вопроса отражены соответствующими знака-ми на Рис. «г»).
Хорошо в таких случаях помогает накидка на плечах, прячущая за драпировкой все недосказанное. Но для Икара накидка на плечах не годилась абсолютно – иначе, как он сможет махать крыльями?
Совсем извелся замполит Шабаров. Не трусы же ему, в самом деле, рисовать?
И уже как только не пробовали! Но если появлялась хоть малейшая щелочка для додумывания, юные летчики тут же с помощью фломастера и додумывали. А уж если додумывали, так додумывали так, что мало не казалось никому!
И тогда уставший бороться замполит, доведя до иссушения свой мозг, до бан-кротства выделенные на краски средства, и до филигранности талант мальчика-художника, придя как-то в Клуб после бессонно проведенной в поисках решения ночи, отдал четкий приказ: «Рисуй тряпку!»
Тряпка, конечно, тоже рождала некоторые вопросы – откуда она взялась, ка-кую роль играла в пилотировании, и главный – почему до сих пор не свалилась? Но подобные вопросы Устав задавать не запрещал, и, стало быть, тратить средства и мозги на борьбу с ними замполиту не было никакой нужды.
Нельзя сказать, чтобы тряпка сразу и полностью успокоила юных летчиков. Они еще какое-то время пробовали растягивать до невообразимых размеров и вываливать крамольную деталь из-под тряпки. Но, во-первых, это уже граничило с пределом воз-можного. А во-вторых, черной краски, которой был нарисован окружающий Икара космос, было в избытке, и потому ничего не стоило каждое утро эту гипертрофирован-ную деталь закрашивать.
У юных летчиков зародилась, было, мысль раз и навсегда вырезать закрашивае-мый предмет штихелем, но тут разоренный замполитом «Клуб юных летчиков» прика-зал долго жить.
В упорной борьбе – быть этому или не быть, никто из юных летчиков так и не успел узнать, что такое магнитный курс, девиация, лонжероны и стрингера. Только и успели узнать, что для американцев самолет изобрели братья Райт, а для русских – Можайский. А кто уж на самом деле его, этот самолет, выдумал, у замполита спросить забыли.
А теперь подумайте сами, каким образом мысли, навеваемые таким Икаром, могли соотнести Симу с космосом?
Впрочем, хватит об Икаре.
Пора о репетиции.
Сима еще во время первого знакомства с настенной живописью заметил, что аквариума, а, стало быть, и улиток, в Ленинской комнате нет.
Кстати, мы тут все время говорим «Ленинская комната», «Ленинская комната». А ведь она с некоторых пор была совсем уже и не Ленинская комната, а Шевченков-ская. После летчиков здесь пробовала разместиться литературная студия имени Шев-ченко. Правда, все, что успели сделать юные шевченковцы за время своего существо-вания, это портрет Ленина поменять на портрет Шевченко.
Говоря по большому счету, удаленный портрет Ленина был действительно портретом Ленина. А вот что за человек, похожий на Шевченко, был изображен на но-вом портрете – не известно. Когда (в этот раз одному из юных шевченковцев) поручили нарисовать портрет Тараса Григорьевича, он встал перед проблемой отсутствия фотографии кобзаря, откуда его можно было бы срисовать.
Почему-то все известные портреты изображают великого сына украинского на-рода одинаково – полуповернутая к зрителю голова, как правило, в папахе, хмуро-вопрошающий взгляд, и насупленные брови. Ну и, конечно, усы.
Тогда на книжном развале купили коллекцию портретов писателей, написанных художником с инициалами А. К.. Когда дома коллекцию распаковали и рассмотрели, оказалось, что в ней были все писатели, кроме, естественно, Шевченко.
Не мудрствуя лукаво, за основу взяли стогривенную купюру, и оттуда содрали портрет классика. То есть, содрали то, что можно было содрать с такого маленького образца – контур лица и папаху.
Раз деньги за коллекцию портретов классиков были уже заплачены, решили – не пропадать же добру даром. Потому, черты лица для портрета основоположника украинской литературы взяли из этой коллекции. А это значит, что непосредственно от Шевченко в портрете остался только периметр головы;
-лоб позаимствовали у Достоевского;
-брови у Толстого Льва, волосы из-под папахи у Толстого Алексея;
-нос слямзили у Гончарова;
-подбородком поделился Кольцов;
-усы стали результатом мутации усов Герцена и Салтыкова-Щедрина.
А весь образ в целом отдаленно действительно напоминал великого украинского поэта.
Во всяком случае, кого-то из
