так страшила грядущая зима в поместье Ника, - мало ли их было уже, этих зим, прошло уже восемь с эпидемии, эта девятая… да и вряд ли будет что-то хуже, чем когда он жил возле Перехода, когда он стал лондар… Но всё же теперь стоило немного похолодать, как сжималось сердце.
Когда пришли мать с девочкой, он не заметил ничего необычного, - ну да, подросток, повезло выжить… а потом на него обрушился тонкий голос.
-Папа!
Райнер вздрогнул, растерянно вгляделся в лицо девочки: да нет, не может быть, это какая-то ошибка… Мать смущённо схватила девочку за руку.
-Извините… она так часто… понимаете, отца на её глазах…
-Понимаю.
Райнер медленно подошёл к девочке. Та отчаянно смотрела снизу вверх. Сколько ей лет? А сколько было, когда началась эпидемия?.. В её лице явно была какая-то сумасшедшинка.
-Послушай. Я бы очень хотел сказать тебе – да, сказать – здравствуй… Но это было бы враньё. Враньё, которое ты бы быстро распознала. Ты не заслужила того, чтобы тебя вот так оскорбляли.
-Я знаю, - она покачала головой неожиданно разумно. – Но ты похож. Издали.
-Спасибо…
-На него напали. Давно. Мама меня утащила, и я не знаю, отбился он или нет.
-Да.
Он думал о том, что до осенней поездки через две реки остаётся дня три, не больше.
…На высокий берег к Переходу они взбирались ночью, и он нёс девочку на руках, чтобы она не споткнулась.
***
Зима подкралась неслышными снежными шагами и отрезала их – от городов, от рек, от других стран. Зима легла холодной преградой между поместьем и тайными убежищами тех, кто ещё остался в живых. Райнер осознал, что пока – всё, на долгую зиму они заперты вместе, и жизнь исподволь стала создавать меж ними нити узнавания, незримую общность. Сартен всё реже выходил из своей комнаты, и они сидели у него. Райнер вдруг оглянулся на проходящие дни – и не понял, почему так боялся зимы: каждый из людей принёс сюда невысказанную мечту о потерянном доме и, оставшись тут, поневоле начинал воплощать её в жизнь, в коридорах звенели голоса, женщины вспоминали рецепты забытых блюд, помогали прибираться, приводили уют в пустые комнаты. Райнер подумал: а ведь верно, и его собственная давняя бездомность в этих стенах куда-то улетучивалась, забывалась, он давно уже начал тут по-хозяйски наводить порядок, и как-то никто из прислуги и не возражал, да и Сартен-старший тоже, только лукаво посматривал на него, когда он в своём рвении слишком старался…
Он иногда пытался стряхнуть завораживающее, затягивающее спокойствие зимнего поместья и сказать себе: нет, это похоже на падение в горах, когда ты зацепился за что-то и хочешь уверить себя, что это накрепко, а потом снова летишь, и снова зацепляешься, и опять занимаешься самообманом, который рано или поздно закончится неизбежной пропастью. Но день приходил за днём, ничто не вторгалось в тишину, и его снова и снова включали в круг тепла и выстраданного покоя, где можно вместе помолчать.
И он почти поверил тишине.
Почти – потому что впереди маячили новые путешествия к Переходу, новые – да нет, уже известные – опасности, потому что впереди был голод, о котором он сейчас старался не думать.
Иногда ему хотелось заснуть и больше не просыпаться, чтобы остаться в этой прозрачной зиме, когда уже совершившиеся беды ушли, а новые ещё не наступили.
***
К весне он окончательно увяз в этом ощущении – что время катит свои волны над ним, над крышей поместья, мимо… и когда реки вскрылись, когда пришло время везти перезимовавших людей к Переходу, то возникло слабое удивление: как, это было – временно, и снова придёт гонка, и исчезнут лица, к которым успел привыкнуть, к кому успел привязаться… задним числом осознал: да, успел привязаться, и долгие разговоры зимними ночами уйдут, а он останется… Но они тоже знали, и в их глазах жила надежда на иную жизнь… а он не имел права говорить о себе, запретил себе это давным-давно. И так неожиданно было услышать на прощанье: ты хороший человек, не смей думать, что ты только ключ от Перехода, не смей думать, что только из-за этого мы говорили с тобой, помогали пережить зиму… не смей.
Не получалось.
С весной Сартен-старший стал слабеть, всё чаще приходил затяжной кашель, было трудно ходить. Райнер по его просьбе отвёл его к освободившейся ото льда реке, - шли долго, мучительно долго, часто останавливались, чтобы старик отдохнул. Потом он рассматривал приуснувшие на ночь ветки, на которых уже вот-вот должны были вспыхнуть листья, и Райнер понимал, - не надо владеть телепатией, чтобы знать его мысли: не последняя ли для него весна? Но всё же – это пришла весна, настоящая, не приснившаяся в долгую зимнюю ночь, и не было ей преград, она наступала на обессилевший Дис, безразличная к тому, что происходит с людьми и с теми, кто когда-то был людьми. Сартен вдыхал её свежий аромат, слушал её ветер, встречал её тепло – и радовался искренне, открыто и честно, как тот, кто заслужил эту радость, пронёс ожидание её сквозь тягучие холода и достиг желанного берега.
После первого весеннего путешествия к Переходу дом опустел. Регулярность, размеренность тихой жизни затягивала, казалось – время милосердно накрыло пеленой прошлое, и не стоит оборачиваться… Он понял, как часто оборачивался, как терзало ушедшее, - только теперь, когда оно оставило его. Теперь было – всё, все их попытки бороться, барахтаться, сопротивляться, - завершились. Река времени неумолимо несла их к будущему, но оно ещё терялось в туманной дали. Он говорил себе, что это не так, что ещё придут люди, не может же быть, чтобы всё закончилось… но дни за днями проходили в тишине, которую не нарушали ничьи чужие шаги. Он надеялся, что это временно, замучил вопросами Сартена, но тот не мог сказать ничего определённого и только продолжал рассылать письма людям по своим тайным каналам. И Райнер наконец уверил себя, что остаётся только ждать ответа. Весна кружила голову и поневоле заставляла думать, что надежда вопреки всему существует.
Он навещал Ника – так часто, как только мог, чтобы не смотрели косо в лечебнице, чтобы не мешать его друзьям, которые тоже не бросили и стремились привезти ему частицу свободы.
***
Никто не приходил. Райнер растерянно смотрел на быструю воду, на то, как весна становится летом, а тишина всё так же окутывала поместье, и некому было её нарушить. Дни тянулись, и покой стал тяготить, а Сартен-старший вдруг позвал Райнера во внутренние комнаты, показал свою библиотеку, - старые книги, что-то даже было вывезено во время колонизации, - и попросил засесть за каталог. Райнер заподозрил, что старик просто хочет отвлечь его от томительного ожидания, но профессиональный интерес вынырнул из небытия и взял верх: там было много книг по истории, которые раньше ему не попадались, и он быстро утонул в них, разбирая по косточкам, сверяя с версией, известной Ордену… Сартен был явно доволен.
И когда он совсем улетел мыслью в другие времена и на другую планету, появились две женщины, - неслышно, будто тени, пришли и сели в уголке, чтобы не мешать, и вечерний свет падал сквозь защитные стёкла на их лица. Райнер потом долго ждал, чтобы к ним присоединился кто-то ещё, но лето проходило, а они так и сидели вчетвером – он, Сартен и они, обсуждали дела иных времён… и как будто вернулся зимний уют, только теперь в ночи в открытые окна вливалось тепло. Он тянул почти до конца лета, потом смирился и повёз их. Лодки показались почти издевательски большими. Рассчитывали, да…
***
Ответ на письма – не на все, только на два – пришёл к середине осени. Райнер вцепился в смятые листочки, читал их вслух под взглядом Сартена, не хотел с ними расставаться. Да, облавы, да, наступили тяжёлые времена, многие погибли или были схвачены – уже не узнать… Кому-то удалось уйти далеко, и вот – они всё же живы, они будут выбираться, ждите…
И он ждал. Он хотел, чтобы они добрались и ощутили безмолвный дар старого поместья: тишину и покой, надёжность и чувство, что ты – дома. Он не хотел думать о том, что это может быть – не для каждого, что, возможно, старый дом сам выбирает, кому отдавать свой уют… Райнер просто хотел поделиться тем, что с таким трудом обрёл сам.
В ту осень рано повалил снег, и дорогу к поместью замело, они как будто оказались на острове посреди чистого белого океана, а потом снова потеплело, жёлтые и зелёные листья осыпались на снег, но местами он так и не сошёл до самых морозов. Сартен стал жаловаться на холод, и, пока давило ожидание, Райнер устроил в его комнате камин. Живой огонь завораживал, посмотреть на него приходили немногие оставшиеся слуги-лондар, а по комнате разливалось тепло. Сартен часто теперь сидел в кресле, Райнер закутывал ему ноги пледом, и если бы не регулярные переливания, то можно было обмануть себя: да, у нас снова мирное время, ничего не было, беда приснилась или незаметно прошла мимо, а когда – никто и не заметил…
***
Он услышал песню днём, сквозь сон, - странный голос вплёлся в видения, стал частью их, возвращался всё время к одной и той же ноте, и от мелодии приходило ощущение светлого простора, напоённого солнцем. Он не хотел просыпаться, не хотел, чтобы песня исчезла, боялся, что это только сон, - но всё же открыл глаза… а мелодия осталась. Она звенела где-то неподалёку, тихо, чтобы не потревожить и не разбудить, но всё равно жила – потому что не могла не жить.
Райнер слушал, как заворожённый. Люди… Кто-то из них, очутившись в тепле, под крышей, защищённый от зимы, вспомнил давнюю песню из невозможного мирного времени… Если подняться и прийти, то голос умолкнет, настанет смущение, - так можно петь только тогда, когда никто не слушает и не оценивает, когда душа летит… Человечество всегда хотело летать и потому устремилось к музыке: полёт телесный возможен только с помощью неуклюжих приспособлений, а как же хочется – самому…
***
Сначала он заметил, что одного из работников на ходу пошатывает, не понял: с чего вдруг, такого с лондар вообще не бывает, перебрал, что ли?.. Потом сам сделал себе переливание, вышел из комнаты… и чуть не налетел на стену, чудом удержался на ногах: перед глазами всё плыло. Из двери неподалёку на шум испуганно выглянула женщина – в чёрных глазах была тревога.
-Кари! Тебе плохо?
-Да, - неуверенно выговорил он и отёр пот со лба. – И не только мне. Погоди. Так не должно быть.
Она позвала остальных, и они втроём окружили его, кто-то протянул стакан с водой. Райнер жадно выпил и заметил, что рука дрожит. Люди смотрели на него, и в глазах был безмолвный вопрос: ну не молчи же, говори, чем тебе помочь?
Он вернулся в комнату, люди остались у порога. Что-то общее… что же? Взгляд упал на пакет с кровью. Неужели?..
Райнер пожалел о том, что не смог увезти с фермы всю аппаратуру для проверки состава крови: сейчас бы пригодилось… Хотя – достаточно вспомнить новости. Голод. Сокращение поставок, уменьшение концентрации в напитках… может, стали как-то химичить, если пить – то ничего, а если напрямую в вену…
-Кари, можно спросить? – женщина оказалась за его спиной так внезапно, что он вздрогнул.
-Да…
Её худая рука указала на пакет.
-Причина – в этом?
-Думаю, да. Уверен.
-А… остальным лондар – тоже?
Райнер замер.
-Кто-то из них пытался вас…
-Нет, - она решительно покачала головой. – Они просто смотрят. Но по
