хоть руки сполоснем, тетя Маша ждать не любит, может и матюками попотчевать, всю жизнь вахтером на комбайновом заводе отработала.
Бабка уже ждала их, сидела на табуреточке, промокала кончиком платка глаза. На столе исходила паром картошка, кругляшки редиски, выглядывающие из-под густой сметаны, лук зеленой, сочной горкой возвышающийся над салатницей, так забыто и аппетитно выглядели, что Гриша невольно протянул руку, намереваясь схватить все это богатство горстью и отправить в рот. Бабка стукнула его по руке ложкой, начала перемешивать салат.
-Так тебе и надо, там-то, говорят, не укупишь, говорят, один мох растет. А тут все с грядки, без этой… Запнулась, но выговорила… Без химии, на навозе… - облизнула ложку.
-Ну, садитесь, выпьете? А как не выпить, родителей своих помянете, моего Колю…
Ася сорвалась с места, достала из чемодана водку, колбасу, фрукты. Помыла фрукты под рукомойником, спросила посуду, тонюсенько нарезала колбасу и фрукты красиво выложила, открыла коробку конфет. Села, чуть отодвинувшись от стола. Тетя Маша вроде бы занята разговором, вроде бы не смотрела в ее сторону, но Григорий с усмешкой наблюдал, как бабка внимательно присматривает за ненкой.
Довольно поджала губы. Экономно нарезанной колбасой Ася, без сомнения, угодила бабке.
-Так женка или дочка она тебе?
-Женка, - засмущался. - Так уж получилось, один последнее время.
-Ниче девка, расторопная, худа, конечно, да черна. Так у нас тут отмоешь, откормишь, совсем приехал?
-До пенсии еще не доработал, пять лет осталось, куда ехать.
-Молодой, и тут работу найдешь. Сейчас и завод пустили, и мебельная потихоньку телепается, все предприятия на ноги встали, а не схочешь на них работать, в коммерцию иди. Ну, ладно, наливай по полной рюмке, к вечеру соседи придут, кликну всех. Дружно живем, мамка твоя обезножила к старости. Всю жизнь на ногах протопала, и в голод, и в холод у прилавка, ее ноженькам досталось. Как слегла, колодой лежала, большая телом-то. Мы по очереди у нее сидели, телевизор смотрим, о том, о сем говорим.
Вавилов замотал головой, сдавил ладонями лоб, гляди, лопнет.
Баба Маша горестно посмотрела на него.
-Чего ж теперь, отмучилась, ей там легче, помянем мученицу Евдокию…
-Сердце у него, - робко заметила Ася.
-У всех сердце, а не камень, - не приняла замечание старушка.
От рюмки водки бабуся сразу осовела, немного поговорила, потом махнула рукой.
-Пойду прилягу, радость все ж большая. Род ваш теперь не пропадет, Вавиловы всегда мужиками крепки были, а мой Коляша до смерти переживал, что девки по всем его братьям родятся, мол, кончилась ихняя фамилия, - вздохнула. - Возьми в предбаннике топор и лапу, отдери доски, избу проветрите, баню истопите, воды нагрейте, с марганцовкой все промойте, а лучше отдыхайте, завтра за дела возьметесь, перетрясти все ж надо, вывесить, высушить, дел выше головы… Ой, лишеньки! – бабка, держась за поясницу, поковыляла за печку, крикнула, – со стола не убирайте, незнамо куда сунете, потом ищи-свищи.
Забрав топор и гвоздодер, Григорий взошёл на высокое, под навесом, крыльцо, уселся на ступеньки, Ася открыла на улицу жалобно скрипнувшую калитку, выглянула, потом и ко двору вышла. Крикнула оттуда:
-Гриша, везде асфальт, чисто, лавочка под деревьями, иди сюда.
-Не хочу, набежит народ, а мне пока говорить нет желания, закрой калитку, посиди рядом со мной.
Вавилов курил, Ася водила пальцем по крашеным доскам крыльца, рисовала узоры, толстый слой пыли расступался, обнажая шелушащуюся желтую поверхность.
-Подновить бы, - вздохнул Григорий. Он затушил окурок, посмотрел, куда его сунуть; в углу, под лавкой, увидел маленький чугунок. Подвинул к себе, тот до краев набит размокшими, спекшимися окурками. Ковырнул палочкой.
-Батька только «Беломор» курил, вон гильзы в самом низу, а сверху мамкины, вроде «Бонд»… - сунул свой окурок, отставил чугунок. - Со двора и с огорода окна от досок освободим, а уж потом с улицы.
Гриша отдирал доски, подавал Асе, та относила их к бане. Обрадовался, что стекла не биты, лишь в спекшейся пыльной грязи. Потер рукой, не тут-то было.
-Мыть придется, - заметила Ася.
-Само собой, ну, пошли в дом…
Освободил входную дверь, широко распахнул ее, шагнул в прихожую. Остановился. Занавеси на дверях и окнах сняты, полы в пыли, чуть проступают старые следы. Глубоко вдохнул; явственно ощущался запах больного человека, лекарством пахло чуть уловимо, сильнее хлоркой и старым, залежалым бельем. Прошелся по комнатам; кровать родителей в темной комнате, тут же шифоньер, старый, трехстворчатый. В зале сервант, диван, стол, стулья, и на кухне все на месте, как и пятнадцать лет назад, ничего не убавилось и не прибавилось. У печки, на железе, видать следы костра. «Печку топить побоялись, костер на жести разожгли, дубаки, раскалилось железо, а доска ж внизу». Стряхнул пыль с табуреток.
-Садись, подружка, тут, за этим столом я вырос.
-У вас и канализации нет, и туалет на улице, и печку топить надо, - с разочарованием протянула Ася.
-Правильно, и воду из колонки носить надо, так как колодец тыщу лет не чищен. И стирать, и убирать, и много чего в своем доме надо делать самому. Не особенно отличается эта жизнь от вашей, короче, тундра там, тундра тут…
-Да! Да! Да!.. - Ася возмущенно замотала головой. - Я хочу жить в городе, в квартире.
Вавилов разозлился:
-Никто тебе не запрещает, как найдешь приемлемый вариант, можешь отчаливать.
Хотел еще добавить, но, увидев слезы в глазах девчонки, замолчал. Посидел, кашлянул, неловко притянул Асю к груди. Та зашмыгала носом.
-Думай все ж, что говоришь. Дай мне оглядеться, загадывать рано, мы предполагаем, бог располагает…
-Но ты ведь знаешь, что мы не живем в тех местах, где кто-то умер, и чум оставляем, и вещи…
-Знаю, но это язычество, шаманизм, у нас все наоборот, родители там, на небесах возрадуются, если их дите жить будет в родительском доме в счастье и достатке. Для чего все это наживалось и строилось?
-Чтоб самим жить.
-Правильно, с одной стороны, но по-другому, главное наше предназначение - в детях своих продолжить себя, свой род, обеспечить их всем необходимым для проживания, по возможности, конечно. И чтоб они далее рожали, и бабок, и дедок гены в веках неслись.
-Что такое гены?
-Ты на кого похожа?
-На папку.
-Значит, в тебе папкины гены преобладают.
-Проще сказать, что это наследственность.
-Молодец, Аська, учиться тебе нужно, вот и думай, как это лучше сделать. Где проще за букварем сидеть, тут или в чуме вонючем.
-Не вонючей, чем у вас. И дым, и пыль, гнилье кругом, мусора… ступить некуда, - ненка деловито начала осматриваться.
Гриша отвернулся, чтоб Ася не заметила довольную улыбку. Пробубнил на бабкин манер: «Никуда ты, девка, отсюда не слындишь, ишь, столицу ей подавай, королевна!..» Но сказал успокаивающим тенорком, другое:
-Ладно, Аська, чего спорить, давай все ж порядок наводить, воду на плите погреем, газ в дом проведен, так что по поводу дров не беспокойся, котел импортный купим. Отопление свое будет, и вода горячая в любое время…
Гриша присел возле плиты.
-Сейчас откроем крантик и попробуем, - чиркнул спичку, поднес к конфорке, хмыкнул. - И полная тишина… значит, на подводе закрыто, я счас… - он сбегал во двор, открыл вентиль на вводе. Теперь, повернув черную ручку на плите, услышали шипенье, чихнув разок, зашумело пламя.
-Греем воду, ведра должны быть в коридоре, или в кладовке, а может под лестницей, которая на чердак идет, выносим одеяла и перины; бабка сказала, что дорожки и ковры в сундуке, опять же, в коридоре он, - растерянно почесал в затылке. - А может в кладовке, где вещи старые, молью и табаком пересыпаны, я уже глянул туда, найдем… Вперед, супруга, за дело…
Ася снисходительно поглядывала на Гришу.
«Ну, понятно, - Вавилов поежился под взглядом ненки, - мол, чем бы дитя ни тешилось…»
-Я тебе серьезно говорю, сейчас в своем доме можно так устроиться, любой квартирант обзавидуется.
Ася внимательно слушала Гришу. Воодушевившись, он продолжал:
-Вода из колодца будет качаться японской станцией, открываешь кран, она сама включается, и стиральную машину с наворотами поставим. Кухонный комбайн купим… - махнул рукой. – Чего говорить, сама увидишь…
Обыденность
До темноты они многое успели сделать, то и дело мешали заглядывающие соседи, желающие поздороваться, без бутылки, конечно, шли, но предложи, никто не откажется…
Помощи никто не предлагал. Гриша сердился, чувствуя, что любопытство более направлено на Асю: глянуть на чучмечку им, страсть как, хотелось, но та пряталась в дальнюю комнату, а Гриша, поздоровавшись, быстро выпроваживал незваных…
Заглянул и Васька Огурцов, успевший и облысеть, и ряху приличную наесть за эти годы.
-Хорошего человека всегда много, – отмахнулся шуткой на тычок в приличное брюшко обрадованного его приходом Вавилова.
-Хочешь сказать, что я совсем плох? - Григорий поперхнулся в конце фразы. Не в бровь, а в глаз себе влепил неловкой шуткой. Оба потупили глаза.
-Покурим, виноват я перед ними… пойдем на лавочку.
Огурцов хмуро крутил сигарету в руках.
-Не курю лет пять… Не судят тебя, дядя Коля иногда матюкался… царство ему небесное. А бабки тебя жалеют: и женился ты не по-людски, и жизнь закрутил, не знаю как…
Мне до себя б хватило сил. Что я буду говорить, тебя осуждать, сам не отмоюсь. Старший парень болен, по пьянке сделал, церебральный паралич. В петлю я залез, спасли, врачи предлагали оставить мальца в больнице, в дом ребенка сдать, моя ни в какую, и спасибо ей, выправился, мужик, дай бог. Маленько кособочит, но работает, на вахте сидит, на мебельной. Еще и баб обслуживает здоровому на зависть.
Гриша глубоко затянулся, сильно пустил дым.
-Вину чувствую, извелся весь, на кладбище сходить надо, баба Маша сказала, завтра, день как раз родительский…
-Сходим, я выходной. Давай, холодильник принесем, и домой поспешу, хозяйство большое.
Вечером пришлось идти к тете Маше, там уже сидели соседи, подруги матери, и мужики, которых Григорий с трудом помнил. Ася отнекивалась, но тетя Маша, пришедшая за ними, топнула ногой:
-Ты, девка, не гордись. Еще неизвестно, как жизнь повернется, и мы чем пригодимся, где и ты нам поможешь. Тут бирюком не проживешь. А что молода против Гришки, это и к лучшему, блюсти себя будет, не избалуется. По молодости он, о!.. как шустер был. Идемте, ждут люди, расскажешь о своем житье-бытье.
Уже глубокой ночью, спотыкаясь в темноте, добрались домой. Укладываясь спать, Григорий ворчал:
-Никогда такого унижения и позора не испытывал, как они меня… и сказать нечего, - прошел на кухню, нащупал табуретку, подвинул к печке, открыл душник, закурил, сидел в темноте.
Слышал, как Ася ходила на улицу, вернулась не сразу.
-Звезды у вас не такие. У нас летом их не видать, зимой не очень посмотришь, а тут стояла и насмотреться не могла. Сколько их, мерцают, может, и там кто-нибудь на меня глядит.
-Может...
-Гриша, ты не кури так часто. Ну, виноват, может, и они не всегда правы, так жить все равно надо, мы ведь люди, не чурки какие-нибудь.
Вавилов остервенело затушил окурок, отпил воды, прошел в зал, где на разложенном диване белела постель. Наперекор чувству, что нехорошо в первый день, в доме, еще не остывшем от слез и горя, заниматься греховным делом - предаваться плотским утехам, желание защитить друг
