но разрывали изнутри, будто бы внутри него происходил взрыв или вылезал Чужой. — И вот такого много. Особенно много стало, когда стали воровать из архивов Ватикана и у нас из монастырей, когда делали реконструкцию. Все уходило на черный рынок, а оттуда по капле приходило к ученым и в музеи. Вы не увидите этого в экспозиции, есть запрет, и работы ведутся под грифом секретно. Вот так вот, и там тоже.
— Ха-ха, какую я сейчас кощунственную вещь скажу, — засмеялась Аврора. — Верующих нет, никого не оскорблю?
— Есть, но говори, — приказал следователь.
— Посмотрите на весь этот древний ужас, а потом на типичное распятие, особенно у христианских сект, которые любят себя хлестать плетьми и рвать себе ногти или что они там еще делают со своим телом. Так вот распятие похоже на, как логотип похож на проекцию. И это скорее память, напоминание о то, чтобы это не повторилось. Если смотреть на все под этим углом, то спасение и мольба о спасении уже не кажутся полным бредом?
— Проверь дозировку, а то ты переборщила, — хмыкнул Егор, лицо вернулось в нормальный вид, а за ним и врожденный сарказм.
— Проверю, не переживай. Я похудела от всего этого, надо бы пересчитать дозу. Игорь Николаевич, а вы можете мне инвайт в «Правую волю» организовать?
— Поясни, не понял.
— Приглашение в главную ячейку или чуть пониже. Не в рядовую точку же мне идти, там я ничего не нарою, что толку с зомби. Мне нужны высшие зомби.
— Попробую. У нас есть негласное распоряжение приобщиться, так что будет тебе приглашение, — следователь пометил себе в телефоне.
— А ты еще не вступил, а, Игорь Николаевич? — усмехнулся Егор. — Нас-то загоняли, пошли зеленые, туда им и дорога.
— Ну а вы что же, отказались? И вам не прилетело? — с интересом спросил следователь.
— А мы по уши в работе. Дела с нас никто не снимает.
— Вот и я по уши, и всплывать не собираюсь, пока за эти уши и не вытащат.
42. Мутант
Подул теплый ветер, солнце приветливо посмотрело в лицо, подмигивая: «Ну же, улыбнись!». Мэй поежилась, кожа почувствовала тепло и напряглась, покрывшись болезненными мурашками. Она понимала, что сегодня очень теплый день, слишком теплый для осени, но ей было холодно, всегда, теперь навсегда. Мысли возвращались к одному и тому же, и слишком больших усилий стоило подумать о другом, например, откуда здесь ветер?
Больница, окруженная высоким бетонным забором, не смотря на приметы нового времени в виде камер наблюдения, автоматических ворот и пластиковых стеклопакетов, смотревшихся слишком ярко на старом фасаде, видело первых большевиков, а, может, и подданных его Величества. Можно было найти точную дату или почитать стенд на первом этаже корпуса, но Мэй не хотела. Она оглядывала дохлый сквер, она назвала этот кусок земли с деревьями и узкими дорожками сквером, примеряя на себя жизнь в этом мини-городе. Мэй искала пространство, откуда бы мог появиться ветер, но вокруг был забор, видимый с любой точки. Если бы неторопливые взмахи ветвей с пожелтевшей листвой, она решила бы, что и ветер она придумала. Внутри было холодно и пусто, будто бы кто-то вырвал сердце и положил перед ней на оцинкованном блюде, мятом и покоробленном от старости. Она бы с удовольствием положила туда и мозг, чтобы освободиться от мыслей и воспоминаний, но лечащий врач лишь внимательнее смотрел на нее, когда во время утреннего разговора Мэй предлагала в шутку это сделать.
Сначала ей усилили дозу, но это привело к полной заторможенности, и она не вставала почти неделю, только в туалет, мозг не позволял опускаться. Больше всего ее угнетало полное равнодушие и пустота ко всему. Она могла спокойно обдумывать что угодно, не испытывая ни хороших, ни плохих чувств, остался только ужас, такой же спокойный и равнодушный, не желавший пошевелить и пальцем когтистой лапы, чтобы разрушить ее окончательно.
Сергей сел рядом. Мэй не сразу увидела его, ведя пальцем по скамье, буква за буквой выводя невидимое слово.
— Ты не голем, прекрати это писать, — он обнял ее, Мэй дернулась, выходя из оцепенения, и улыбнулась.
— Привет, — она вздохнула и провела указательным пальцем по его лицу, как ребенок изучает лицо матери, но без оттягивания губ и век. Рядом с ним было не так холодно, жаль, что ночью она должна была спать в общей палате с другими психичками.
— Ты опять пропустила завтрак. Забыла, что Аврора приказала есть?
— Не забыла, просто меня тошнит от этой еды. Хотя, меня тошнит от всего, что я вижу. Но не ты, — она грустно улыбнулась. — Как ты?
— Завтра выпишут, уже в норме, — соврал и не соврал Сергей. Норма была условная, поход в бомбоубежище воскресил старые страхи, пережитые им в старших классах, когда он хотел стать спелеологом, перейдя в конце концов после школы в диггеры. В любом городе найдутся катакомбы, подземный город, скрытый под толщей асфальта и бетонных сводов. И они нашли своих аборигенов, выросших во тьме и подвижном сознании до недочеловеков и людоедов. После этого его трясло в любом полуподвальном помещении, а все воспринимали страх за чрезмерную серьезность. — Меня прокапали, теперь пуст и светел.
— А я просто пуста, — Мэй села ровно и распустила волосы. Сколько же у нее седых волос, интересно, почему они еще не собрались вместе и не тыкали всем в глаза широкими седыми прядями? Волосы жалели ее, вплетая в черный бархат серебряные нити, а она не хотела жалости и сочувствия, ни от кого, никогда. — Права Аврора, я старушка Мэй.
— А я старик Сергей, — хмыкнул он. — Не рано ли списала себя?
— А ты? — она внимательно посмотрела ему в глаза.
— Все от тебя зависит.
— Не на ту лошадь поставил. Бежать тебе надо подальше от меня. Нет, я серьезно, послушай и беги.
— Послушал и не убегу.
— Ничего, препараты выйдут скоро, голова станет свежее, и сам все поймешь. Беги, все, кто меня окружает, кто мне дорог — они все умирают раньше меня, а я жива до сих пор, — она отвернулась.
— Была б ты парнем, точно бы дал по морде! — Сергей повернул ее к себе. — У меня другой план, так что нечего сгущать краски.
— План, — Мэй вздохнула и оглядела чахлый сквер. — План нужен живым, а я чувствую себя мертвой.
— Это препараты, Аврора предупреждала.
— Знаю и не понимаю, как она справляется.
— А она и не справляется. Я вижу это, и она видит. С ней такое уже было, мы же познакомились случайно, не думай, что я такую страшилу свайпал в Тиндере.
— А как вы познакомились?
— Это было зимой, уже не помню, почему гулял по центру ночью. Еще снег был злой, набивался за шиворот и в лицо бил, хорошо это помню. Я шел в парк Горького по мосту, по-моему, Крымский мост, не тот, что сейчас построили. Смотрю, на перилах стоит девушка и кричит на реку, потом замолкает и балансирует. Я решил, что она хочет прыгнуть и стащил. Она драться начала, царапаться. Вот так, потом созналась, что действительно думала прыгнуть, досчитала свою жизнь, и результат ей не понравился. Пожили вместе, ничего особенного. Она в целом хорошая, только злая на всех, слишком высокие требования к людям предъявляет, а меня заклеймила комплексом спасителя.
— Может она и права, — Мэй игриво сощурила глаза. — Есть в тебе что-то от супергероя.
— Есть-есть, не спорю. Вот только называется это теперь целеустремленность, напористость и еще как-то, я забыл, нам втирали на парах по психологии и программированию карьеры.
Мэй тихо засмеялась. Пару раз она ходила на тренинги по личностному росту и строительству карьеры, еле высиживая два семинара из восьми или десяти, она уже не помнила. Невозможно слушать людей, которые в своей жизни не работали ни с людьми, ни с другими юриками, а втирание лубочных истин и схем вызывало сначала улыбку, переходящую очень скоро в злость и непонимание, как она могла купиться на такой бред.
— На самом деле это у тебя комплекс спасителя, — он сжал ее пальцы, она ответила сильно.
— Да, ты это уже говорил: у меня дурь в голове, что я ответственна за всех, с кем работаю, кто рядом со мной, что это я не доглядела, не доделала, не догадалась. Ты, конечно же, прав, как и большинство, но это не моя правда. Меня так с детства учили, я всегда была крайняя. Этого не исправишь, слишком глубоко сидит здесь, — она постучала себя по макушке и улыбнулась, — поэтому мое место здесь.
— Эту дурь я из тебя выбью, — он, не мигая, посмотрел ей в глаза.
— Выбей, я не против.
— Хорошо заварили, на совесть, — потный МЧС‑ник опустил циркулярную пилу и кивнул напарнику, — давай ты, я пойду покурю.
— Идите оба отдохните, я сам, — Егор взял пилу и очки.
— Надень, а то и так глухой, — напарник надел на него шумоизоляционные наушники.
Они вернулись через десять минут, Егор все еще пилил, сточив диск почти до основания. Больше никого не было, молодые опера и сержанты разбежались на перекур, работал только Егор. Как ни выбивал людей следователь, прислали одну бригаду, больше никак, все на ответственном дежурстве — в городе ждали новые БПЛА в аэропортах и на нефтебазе на НПЗ в Капотне.
— Да ты почти все спилил. Оставь, дальше мы сами, — сказал старший пожарный, напарник готовил домкраты и гидроножницы. — Зови своих, чувствуешь, как завоняло.
Егор принюхался, не ощущая до этого никакого запаха. Через несколько секунд в нос ударил дикий смрад, так воняли трупы, заложенные в подпол. Он нанюхался такого в горах во вторую Чеченскую.
— Надень, и своим дай. У нас в ящике десять комплектов, а то перетравимся все, — старший кивнул на коробку с противогазами, напарник уже натянул свой, но даже сквозь старую резину иллюминаторы совдеповского противогаза было видно, что он позеленел.
— И откуда вы такое старье достали, — удивился Егор.
— Хранилища распечатали, такое и выдают. Ты курс видел, у нас таких бюджетов нет, — ответил старший.
— Для нас нет, — прогундосил напарник.
— Понял, у нас также. Жду, когда наганы выдадут, — усмехнулся Егор и понес коробку к полицейским
