веб-камеру, которой для Авроры было слишком мало. Она хотела собрать материала, чтобы потом скормить его роботу в лаборатории Сергея. Они об этом договорились много лет назад, но материалы не собирались, а видео с веб-камеры не годились для обучения робота человеческим эмоциям, она сама с трудом различала в этой размытой картинке внутренние чувства больного, как же она сможет обучить робота?
Вступление в партию, которой не было, но процедура была одинаковая, велась без документов или заявлений. Движение сознательно не организовывало политическую партию, играя в народную волю, не требовавшую лишней бюрократической структуры. В остальном же не было никакой разницы.
Аврора на камеру произнесла заявление о вступлении в движение, почему-то они видели ее биометрику в своей системе, но спрашивать об этом Аврора не стала. Сдать биометрику ее обязали на работе, во многом это облегчило жизнь, но ощущение того, что на тебя надели новый ошейник на коротком поводке, наступало каждый раз, когда приходилось вот так на камеру делать заявления или подтверждать данные.
— Ирина Матвеевна ждет вас, — голова улыбалась, а кисти доверительно держали ее за руки. — Поверьте, вам выпала огромная честь. Ирина Матвеевна наблюдала за нашим разговором, но она не со всяким новым членом хочет встретиться лично. Поздравляю, поздравляю от чистого сердца!
Глова даже всплакнула, Аврора обняла его по-товарищески, вот где пригодились воспоминания о старых пропагандистских фильмах прошлого века. Они крепко пожали руки, она заглянула ему в глаза, не увидев там ни намека на желание, голова была сплошной агитмашиной, без чувств и иных желаний, кроме интересов движения. «Выпотрошили робота», — с улыбкой подумала Аврора.
Лидер располагался на верхнем этаже, наверное, это был раньше чердак. Туда вел узкий потайной лифт, других выходов видно не было, пентхаус был изолирован, как и положено небожителям. Аврору поразила стеклянная крыша. Ее не было видно с улицы, пленка защищала прекрасно, и казалось, что осталась старая черепичная крыша. И сейчас, сопоставляя увиденное, Аврора поняла, что распознать оптическую иллюзию можно, но для этого надо знать, что это иллюзия.
— Садитесь где хотите, — лидер движения оказалась ниже, чем думала Аврора. Она указала на простой серый диван, чистый и не тронутый, будто бы только-только из салона. Аврора села, сидеть здесь больше было негде, кроме «президентского» кресла у массивного деревянного стола из мореного дуба, настолько старого и весомого, что ему определенно было место в музее.
— Это стол еще первых хозяев. Тогда в этом доме были настоящие хозяева.
Женщина стояла у витражного окна и смотрела на улицу, ни разу не обернувшись к ней. Голос был низкий, пожалуй, скорее мужской. Усиленный аппаратурой, разносясь по площади или стадиону, он проникал в самое нутро, сворачивая кишки, заполняя собой каждого. Аврора видела это на записях маршей движения, но запись не могла передать всей мощи. И даже без аппаратуры голос вторгся в нее, настойчиво, безжалостно, как во время ее первого секса на вписке второкурсников, куда завели и зеленых первокурсниц. Тогда Аврора поклялась, что больше не даст никому себя изнасиловать, и сопротивлялась этому голосу, давно затихшему, как могла. На мгновение ей показалось, что голос имеет реальные прозрачные очертания, напоминая сгусток гадкого дыма, но это наваждение моментально улетучилось, как и сгусток. Цветок горел, обжигая солнечное сплетение, и Авроре показалось, что эта женщина смотрит прямо на него, хотя она и стояла к ней спиной.
— Сегодня прекрасный солнечный день, слишком теплый для осени, — сказала женщина и повернулась.
Аврора не успела ответить. Пентхаус стал темным, будто бы кто-то налил в него чернил. Она видела сквозь стеклянную крышу яркое солнце, беспомощное и жалкое, не способное пробиться сквозь эту полутьму. Проходило тепло от солнечных лучей, как ни старался этот темный липкий туман отразить его. Аврора провела по лицу, ладонь стала мокрой, может это она вспотела. Стал бить озноб, а женщина стояла неподвижно, не мигая, смотря на нее. Аврора смотрела ей прямо в глаза, повинуясь неведомой силе, чувствуя, как она подавляет ее волю, пробирается в голову.
Секунда или меньше, вспышка черного света, и женщина повалила ее на диван, прижав сильными руками, смотря прямо в глаза. Аврора никогда еще не чувствовала себя такой беспомощной, с трудом сопротивляясь, не давая ей вторгнуться в нее. А что-то лезло в Аврору, невидимое и большое — через уши, глаза и рот, жгло промежность, пока она не ощутила это внутри себя, сначала в животе, потом у самого сердца. Это что-то примеряло ее, как меряет девушка платье, придирчиво расправляя, подбирая или растягивая. Цветок горел, ей было очень больно, словно кто-то ткнул ее раскаленным прутом, но в этой боли она видела свое спасение. Боль не давала вторгшемуся существу овладеть ею полностью. Она не может его выдавить, как не может выдавить из себя кукла вату, которой ее набили на фабрике, но она оставалась собой и видела… она все увидела в лице женщины, такой же куклы, как и она, оболочки, футляре для иного существа, поселившегося теперь в ней.
Аврора не знала, как оказалась на улице. В глазах было черно, весь город был черен. Она шла по бульвару к Арбату. Ноги привели на Гоголевский бульвар к памятнику отрубленных конских голов. Она знала, что это неудачный памятник Шолохову, «Тихий дон» она прочитала в больнице, когда лежала с воспалением легких, но в памятнике виделись только отрубленные конские головы. Она смотрела на них странными, порой безумными глазами, ощущая это существо в себе. Оно спало или затаилось. Аврора получала внешние команды, но цветок экранировал их, передавая ей лишь общую информацию, не позволяя управляющему внешнему сигналу распоряжаться ее телом, ее разумом.
— О чем вы думаете? — спросил ее мужчина, брат близнец Ланы Ким.
— О клиент-сервере или рабочей станции, — ответила Аврора, вспоминая терминологию Сергея, многие обычные вещи переносившего в термины IT. Ее прошили, теперь она соединена с общим серваком, который шлет команды.
— Можно и так сказать. Новое время, новые слова, — мужчина взял ее за руку и повел к переходу.
— Но смысл никогда не меняется, — заметила Аврора, он кивнул.
Перейдя дорогу, они сели в машину. Аврору бы жаба точно задушила платить за парковку, а он не торопился, безразлично смотря на счетчик.
— Зачем ваша сестра дала мне это? — Аврора хотела снять амулет.
— Не снимайте его никогда, пока он не даст вам знать, — он деликатно остановил ее, прижав цветок к груди. У него были горячие пальцы, ей понравилось, и она прижала его ладонь.
— Что внутри меня?
— Я не смогу это объяснить. В вашей культуре это принято называть до сих пор духами, но это очень поверхностное определение. Человеческому мозгу так проще понять и принять его власть и влияние, — он убрал руку и дал ей бутылку с простой водой.
Аврора выпила ее залпом и откинулась в кресле, закрыв глаза. Это существо, пускай дух, неважно, оно шевелилось в ней, подавленное и запертое, но и вырвать его оттуда она не могла. Откуда-то она это знала, как знала, что хочет сделать. Она пока не видела как, не думала о том, получится ли это, но знала, что попробует. Страха не было, какая-то часть ее умерла, ее стерли, размололи в пыль и рассеяли.
— Лана никому ничего не дает просто так. Она видит вас, знает вас и помогает, но она ничего не сможет сделать за вас. Не потому, что не может, а потому, что не должна.
— Иначе нарушит правила игры?
— Можно и так сказать. Вы, люди, все упрощаете, но вам так легче понять, — он дал ей вторую бутылку, она пила медленно, но выпила все.
— А для нас это не игра. Получается, что мы фишки или пешки? Я о себе думала лучше, — она улыбнулась, повернувшись к нему.
— По вашей логике мы тоже фигуры в этой игре, просто более старшие.
— Слоны?
— Скорее кони, — улыбнулся он. — Не можем делать прямые ходы.
— Ха-ха, забавно, — усмехнулась Аврора. — Вы же знаете, что я хочу сделать, верно? Вы же и Лана одно целое, так?
— Одно целое, — Виктор Ким задумался и кивнул. — У вас получится, если вы этого захотите, но не то, о чем вы сейчас думаете. Придет время, и вы все поймете сами, поэтому Лана и дала вам амулет.
— Вы дали, вы же одно целое.
— Не совсем так, я был против, но Лана так решила, — он погладил ее по руке. — Не думайте об этом. Как не дано нам понять жизнь богов, так вам не дано понять нас — Это знание уничтожит мир.
— Знания умножают скорбь, — загробным голосом произнесла Аврора.
— Верно. За многие тысячелетия люди смогли это выразить в простых пословицах и религиозных догматах.
— Тогда почему нам разрешается заниматься наукой? Вдруг узнаем неположенное, тогда миру хана!
— Потому, что и вы, и мы обладаем правом познания мира. Пока удается сохранить гармонию.
— А это, ну то, что внутри меня, хочет разрушить гармонию? Но тогда же и они исчезнут?
— Не совсем так. Как появляется новая жизнь после пожара, так и мир обретет новую гармонию и, возможно, уже без нас и вас. Никто не знает.
Аврора не сразу поняла, что они едут. Знакомые с детства картины, замиравшие ночью, когда старый город можно было услышать, почувствовать, кололи глаза. Она смотрела на огромные постеры с лицами мертвых офицеров и солдат, на вновь появившиеся растяжки с откровенно националистическими лозунгами. В глазах было черно, и золото на куполе новодела чернело ликующим богатством, перемешанным с неутоленной жаждой власти.
— Что вы напеваете? — Виктор уходил на набережную, чтобы проехать по Моховой.
— Да так, ничего. Просто вспомнилась одна песня, я ее часто включала перед уходом на работу, — она сардонически улыбнулась. — Там были такие слова: «Страшно думать, страшно жить» и еще «С нами Бог, кругом враги!». Никак не могу отделаться от нее, в голове кричит детский хор демонов.
— Жить всегда страшно, а думать еще страшнее. Вы многое поняли сами, я вижу это в вас. Удивительно, но вы в это не верите.
— Моя вера во что-то не имеет значения, в первую очередь для
