Захолустье 2

Никола-чудотворец! – после первой же недели глотания этой самой битерапии боли ушли. А еще через неделю растворилась в кишках тошнота. Наверное, вышла с поносом.
        Тришина, хоть и грешила на свою рабоче-крестьянскую родову и слободу, была не так проста. Далеко не проста. Например, она почитывала, правда, со словарем, иностранные медицинские журналы, ездила на всякие там симпозиумы.
         А теперь держитесь, люди. УЗИ выявила, что у меня будет девочка! Чего моя душа моя, грешная да вичевая, страстно желала. Я даже присмотрела в универмаге куклу, которая говорила «мама», о такой кукле мечтала в детстве, и загадала имя – Варвара. Так звали фельдшерицу санавиации, что прилетала на стойбище к дяде Хадиулю и принимала роды у тети Аяврины, его дочки, моей тети. Варвара была родом из поселка Варваринск из нашего района.
         На радостях принесла лечащему врачу бутылку армянского коньяку, его дал Борис.
         Людмила Алексеевна отказалась было от дорогого подарка, смущенно пояснив, что это она обязана Бассарову. Но я сказала, что драгоценный сосуд вовсе не для нее, а для ее нового друга.
         - Это меняет дело, – покраснела врачиха. А заставить покраснеть эту даму в белом халате, битую профессией, надо суметь (новый друг Тришиной сообщил Борису, что «это не женщина, а ураган»).
         Рано радовались. Я не про них, про нас. Про нас с Варей.
        
         Пленка 16е. Лори. «Стрёмно»
 
        «Стрёмно». Еще одно словечко, которое услышала по приезде в город.
        Однажды Нюра заявилась в киоск с похмелья. Накануне в семье отмечали покупку иномарки. Из-за нее весь год Нюра устраивала мужу скандалы. «Ты че, мент, думаешь своей башкой или нет? - разорялась она на кухне. – Трое детей в доме! Не надоело возить их на служебном драндулете?». И вот – свершилось. Капитан милиции вырулил для семьи подержанную иномарку без пробега по СНГ. Без взяток, подчеркнула Нюра.
        - Ох, и стрёмно мне, подруга, - Нюра за прилавком мужественно цедила из горлышка вторую бутылку минералки.
        Короче, засада. Так после спокойной воды в крутой излучине реки из-за подмытого берега с нависшим кустарником вдруг открывается мелкозернистый шивер с острым галечником. Одолеть его с наскоку сложно. Даже сильные особи, отчаянно извиваясь и баламутя воду, в бессилье скатываются вниз по течению. Одолеть его удается лишь тем, кто способен взлететь. Когда стрёмно, мало сил физических, надобна иная сила. Подъемная. Я не про рыб, я про людей.
         Это словцо пришло на ум как-то утром. Похмелья не могло быть в принципе. И непонятно, где болит. Просто стрёмно. Борю беспокоить не стала – позвонила Алдара, ему первому из коллективу выдали мобилу. Алдар без слов привез привез в Центр.
         Вид у меня был такой, что пропустили без очереди.
         - Обычная история, деточка, - проворковала Тришина. – Ты вроде как из деревни? Траву косила?
         - Не-а, - промялила я.– У нас в Захолустье стрёмно с этим, у нас тайга больше. Косят на неудобьях. Еще мошкара! Мужики от нее солярой мажутся…
         У меня закружилась голова, подступила тошнота и я без спроса налила себе минералки из пластиковой бутыли торчавшей на столе заведующей клиническим отделом. Людмила Алексеевна даже не повела накрашенным глазом.
         - А! Суть одна. Вирусная нагрузка высокая, вот препарат и реагирует. Потому как трава выше и косить сорняки, заразу, легче. Но после начального подавления репликации вируса и короткой ремиссии, действие препарата не так заметно. Трава-то ниже, изводить ее трудней, соображаешь? Погоди, тебе плохо? А ну, приляг, дева.
         Я легла на дерматиновую кушетку – сапожки на полу, голова на взъеме.
         -  Япона матрена, а что ты хотела, деточка? Тебе холодно, знобит? – склонилась надо мной лечащий врач, накрыла простыней. Изучающие глаза были подведены импортными, кажется, польскими, тенями, которые ей подарил Боря. Их у него было несколько, чтоб подкупать девиц в приемных. – И лимфоциты, и тромбоциты низкие, си-ди-клеток маловато, и без анализа с Омска видно. А ну открой ротик… А! Вот, и молочница, – Тришина, обдавая фирменными духами, ловко приладила на руке манжету тонометра. - Дык откуда иммунитету взяться? Ты ж из эвенков вроде бы…
         -  Н-не полностью… - пролепетала я. Потолок надо мной стал уплывать куда-то в сторону. Появилась тупая боль внизу живота. Я натянула простыню повыше. Голова кружилась даже в горизонтальном положении. Может, это и есть вращение Земли, о котором говорил Бассаров?
         -  Полностью или середка на половинку? Пусть так, а белокровие у многих из ваших  в крови, факт. Тут беременность твоя некстати, извини. Ничего, держись, тёзка. И здоровые бабы на седьмом месяце в обморок падают! Вот, пжалте, давление девяносто семь… и пульс ниже нормы… глянь. -  Врачиха сунула мне под нос тонометр. – А ну открой рот. Ага, слизистые воспаленные, в натуре молочница, глотать мешает? А где живот болит, ва-ва, больно, да? Поджелудочная шалит, но это в норме. А что ты хотела, дева, снадобье забугорное – побочки расейкие. На своей шкуре, значит.      
         Я приподнялась, кивнула и рухнула от тупой боли под ложечкой.
         Тришина позвала медсестру, мне вкатили внутривенный укол. Укол оказал на меня странное действие, я чувствовала прилив сил и опустошение. Боль ушла. По звонку врача приехал Борис. Ехать в больницу отказалась наотрез.
         Самая жесть заключалась в том, что горб в семействе нерестовых рыб мог вырасти не только у самца-производителя. Если у Бориса он ментальный (менты тут не при чем, пояснил всезнайка Бассаров), то у меня натуральный.          
         Прием химиотерапии да еще «в положении» не пожелаешь никому. Героинщики в очереди рассказывали про ужасы ломки, но это было хуже всех ломок. Понос, рвота, боль в животе. Я не могла встать, есть, спать — только корчилась в постели.
        Попросила Тришину скорректировать дозу препаратов, как в моих случаях делают в Европе, слышала от нее же, а она велела терпеть.
        Таблетки разбили мою жизнь на временные отрезки. Я принимала препарат в восемь утра на голодный желудок, через час можно было есть. Вечером то же. Плюс ламивудин — итого семь штук. Две большие красные таблетки вместе с таблеткой ламивудина, маленькой беленькой. Между ними – легкий завтрак. Обычно овсянка. Если их принять на голодный желудок, будет рвота и диарея. В девять завтракала более плотно, пропихивала пищу усилием воли. Обед – если есть аппетит. В девять ужинаю. Живу по часам.
        Господь, на орочонский лад, Буга и небожители Верхнего мира, посылают нам болезнь как испытание, чтобы сделать нас лучше. ВИЧ, утверждает Оксана, староста группы взаимопомощи, отрезвил, заставил оглянуться…  Дай Бог.
 
         Через неделю, когда я могла уверенно ходить по квартире, меня пригласили в Центр.  Голос в трубке был незнакомый.
          В кабинете заведующей клинического отдела сидела другая женщина – очкастая, мордастая, старше Тришиной. Она что-то писала. Подняла голову на скрип двери, пролаяла, что занята, и чтобы я обождала в коридоре. На носу у новой хозяйки кабинета темнела бородавка. Оправа была черной, роговой, строгой такой. «Боже, неужели и я такая страшная?» - судорожно поправила очки. В коридоре Центра наши, вичевые, из очереди, пояснили, что это новая врачиха клинического отдела, перевелась сюда из обычной поликлиники, гепатолог Незнамова. Гепатолог был, конечно, нужен. В коридорах Центра скопилось немало бывших наркоманов, желтых, черноликих, опаленных внутренним жаром и печеночным загаром. Гепатит С – подруга ВИЧ.         
         Через полчаса томительного ожидания под дверью клинического отдела, стоя, на ногах, – все места были заняты - наслушавшись эпитетов в адрес гепатолога. Из-за двери опять что-то пролаяли. Несмело, бочком протиснулась в кабинет. Я машинально придерживала оправу, она сползала с потного носа. Приобняла острый живот -  с недавних пор стало казаться, что мое брюхо обязательно зацепит углы и косяки.  Опустилась на кушетку - сразу захотелось лечь.
         - А кто вам разрешил сесть, да еще на кушетку? Это для процедур.
         Меня будто ошпарили высоким голосом. Таким взвинченным тоном клиенты требуют сдачу в магазине и сверяют коммунальные платежи, готовые ринуться в бой.   
         Стоя, обеими руками прикрыла живот.
         Незнамова пролистнула медицинскую карточку с буквой «Д» в углу.
         - Так, Арпиульева, пишите расписку, - потребовала новая клиничка. И подала ручку.
         - Какую? З-зачем?… - растерялась я.
         - Какую? – смерила мой огромный живот врачиха. – Такую, на всякий случай.
         - Какой с-случай?
         - А на такой случай… летальный.
         - К-куда летать? – вертела я в руках ручку.
         - Далеко, Арпиульева. За облака, - усмехнулась хозяйка кабинета.- На случай смерти! – рявкнула Незнамова.
         У меня ослабли ноги. Я села на кушетку и тут же испуганно вскочила.
         - Ну? Пишите, - повторила гепатолог.
         Придерживая очки, прочитала разбегающиеся строчки: «…осознавая весь риск вынашивания ребенка для организма, ослабленного ВИЧ-инфекцией, добровольно принимаю возможный летальный исход…» И так далее в том же духе. Гепатолог Незнамова добавила, что расписка неофициальная, можно не обращать внимания, «так, на всякий случай».
         - Лично я не собираюсь отвечать за ваши… мм… излишества в постели, - не глядя в глаза, проворчали из-за стола, - заразятся сами, потом плодят себе подобных. - И вскинула лицо. Бородавка шевелилась. – Ну? Я долго буду ждать?
         Так стрёмно я давно себя не чувствовала.
         - А В-варя тоже умрет? – вытолкнула. Губы онемели.
         - Здрасте. Какая еще Варя, девушка?
         - Дочка…
         - Чего-чего? – нервно открыла мою медкарту врач. – Не морочьте мне голову. Вы не одна у меня. Подписывайте, ну?
         Засада. Ни Тришиной, ни Бориса.
         - А Людмила Алексеевна где? – беспомощно огляделась я.
         За окном липли к стеклу листики и почки, словно облитые маслом, по подоконнику, стуча по жестяному откосу коготками, с утробным воркованием гуляли жирные голуби. Хорошо им, на свободе...
         - Людмила Алексеевна уехала в командировку. Я за нее. Ясно, мамаша?
         Последнее слово гепатолог произнесла со злостью. Пополам с презрением.
         При всей своей показной грубости Тришина никогда не позволяла себе брезгливого отношения к пациенту.
         - А можно я подумаю? – сообразила наконец.
         - Думать надо было раньше, мамаша. А пока вот, получите. – Кивнула на край