Захолустье 2

на «двойку», то ему, Ринату Газзаеву, сам папа римский велел!
         Короче, полный абзац.
         «Им же все равно подыхать опосля, Ириска!» – брызгал слюной этот браконьер.
         «Придурок, ты ж не даешь им икру сметать, прикинь, гад?»
         «Дык на фиг они нужны опосля, пустобрехие да дохлые? Этих покатников даже Гарнир жрать не будет!»
         Всю школьную четверть, даже встречаясь лицом к лицу на скрипучей лестнице барака, или во дворе, я не здоровалась с Ринатом, губителем-любителем хариусов.
         Хотя тогда, в безбашенном отрочестве, да и поныне мне кажется, что природа ошиблась, и было бы намного выгоднее для ее, Природы, величия, кабы рыбы выживали после первого нереста и приходили в верховья реки не раз. В самом деле, зачем после нереста самки гибнут? Они же отложили икру! Совершили подвиг. Однако только сейчас я поняла, что самки остаются здесь же, в реке. Навсегда.Тела отметавших икру рыб это  тонны органических веществ, что удобряют пойму реки и прибрежные участки земли. Благодаря этим естественным удобрениям усиленно развиваются растения, кормится множество водных беспозвоночных, которыми, в свою очередь, питается рыбья молодь, говорили бывалые таежники. Выходит, и после своейческой смерти рыбы-самки заботились о помтомстве. Тихий, что журчание реки, подвиг.
        Для Захолустья – в самый раз.
        Пизанская башня не падает не просто так.

Пленка 15е. Лори. Тыя. Порог боли

         Была ранняя весна, весело звенел колокольчик на шее ездового оленя, над головами пели птицы, истошно каркали вороны, предупреждая о вторжении пришельцев, скрипели деревянные, обитые железом, полозья саней, скользя по траве с редкими островками снега, хрупали по насту копыта в тенистых местах проселочной дороги. Сидя за спиной возницы, с краю саней, я болтала ногами, впереди качались рога, позади уплывала узкая колея, колючие ветви тщетно пытались удержать нас в своем царстве, царапая по плечам и волосам, и долго трепетали на прощание березовыми листиками и веточками хвои…
         Дядя Хадиуль поехал в тайгу пополнить соль-лизунец и взял с собой.
         Сквозь скрип полозьев услышала шум. В просветах лиственниц и кустов смородины прорезалась белизна реки.
         Прикиньте, рыбы тоже могут летать - не только бабочкам такое счастье. Честное пионерское. Сама видела. Я упросила дядю свернуть к речке (правда, то не была Тыя). И чуть не задохнулась от величественного зрелища. Аж глазам больно. В солнечных переливах брызг и радужном полукружье водной кисеи над валунами взлетали рыбы, словно блестящие снаряды. Извиваясь в последнем рывке, они, казалось, расправляли плавники и летели по-над рекой, сверкая чешуей. Эта красота изменчива как игра света в бурном водовороте. Так незаметно Байкал меняет цвет, с зеленого на синий, с синего на серый… Этот горный бурлящий поток, его восхитительный текучий блеск нежданно плавится свинцом. Прожигает насквозь. И то не самая бурная речка Захолустья.
         Родовые пути мучительны, идти против течения трудно, ежу понятно. Но для ослабленной твари типа меня, текучая суть на глазах отвердевает свинцовой преградой.
         Порогов же на Тые - более двадцати. Их-то отяжелевшие бокастые рыбы-самки преодолевают по воздуху. Вдобавок на всем протяжении Тыи множество перекатов, эти мелководные участки русла в Захолустье зовут шиверами. По шиверам рыбины ползут на брюхе по каменистому наждаку. При этом брюхо, набухшее от икры, тянет назад. Засада! Есть ли у неукротимых самок порог боли? Наверное, боли эти божьи создания не чуют, оно вытеснено загадочным зовом, чем-то… вечным, что ли.
        Так что рыбам легче. Они движутся к цели на «автопилоте». Как зомби. Плывут, ползут против течения, а то и взлетают над ним. Думаю (ха!), человек слишком много думает, и потому ему труднее взлететь над суетой.
        И все-таки у них - как у людей. Например, во время нереста рыбы меняют форму тела. Достается не только будущим «мамашам». Меняются даже самцы. Стройный самец с обтекаемым туловищем, заходя в реку на нерест, становится уродливым: челюсти удлиняются и загибаются крючком, бывает, на спине вырастает горб. Почему такое, недоумевали браконьеры. Одна из местных гипотез: в реке самцу уже не нужно быстро плавать в поисках пищи, в реке он не ест, прикиньте. А ведь ему еще нужно строить гнездо для икринок. Реально строить дом. Правда, такой домысел не объясняет, почему у других рыб в подобной ситуации горб не образуется?
        Уж коли неразумные создания, подумала, могут одолеть пороги и засады, то мне, их старшей сестре, сам орочонский Буга велел. 
        Прикиньте, после всех этих препон и мук лишь самые удачливые и упёртые единицы выживают и производят потомство. Из нескольких тысяч икринок в кладке, скорее всего, только одна пара вернется на нерест отяжелвшей особью. Засада, как говорит подруга Нюра, сама многодетная мать.
         У Бори, правда, горб не вырос, но гнездо он построил. Благоустроенное, со всеми удобствами. И сторона солнечная. Папаша из моего сожителя – грех жаловаться. Если и был у него горб, то скорее мысленный такой – груз обязанностей. И он его тащит в гору. Или против течения, что одно и то же. Оксана мне завидовала.
         Что касается мамаши, то есть, меня, болезной, то первый порог я одолела легко. Сразу после новогодних каникул по мартовскому холодку 2001-го побежала (тогда могла бегать) в женскую консультацию и встала на учет. Как положено, до 12 недель беременности.
         Первая заминка вышла, когда я заявила в регистратуре, что ВИЧ-тест мне не требуется, и показала диспансерную карту Центра с эпидномером. Но медсестра в консультации, тупая крашеная блондинка с румянами в поллица, насупилась и процедила, что таков порядок. Листок с направлением в лабораторию эта румяная овца брезгливо зажала острыми, как лезвия пилочки, ногтями. Мде, пора бы уж привыкнуть к вытянувшимся в напряге физиономиям, а все-таки… Не будешь же кричать на каждом углу, что мой вирус по воздуху не передается! Что уж спрашивать с простых граждан, если медработники воротят носы?..
         Результаты ВИЧ-теста были ожидаемо положительными – первый и контрольный.
         Когда за окном набухли почки тополей, я перемещалась по квартире, до кухни и до туалета, держась за стенку. Дело даже не в тяжести под сердцем. Своя ноша не тянет, говорила мама.
         Слабость и головокружение. Такое ощущение, что я враз разучилась ходить.         
         Однажды на полпути к туалету я, как кисель, растеклась по стенке и поползла на карачках. Натурально, что рыба на шивере, беззвучно разевая рот от боли и обдирая кожу. Аж сыпь выступила на животе и на ляжках, правда, назвать их таковыми нога не поднимается. На тонкие ножки смотреть было больно. Потом сыпь атаковала спину, такая бордовая, более крупная, с пол-таблетки, она копилась по закону подлости меж лопаток – чесать их было крайне затруднительно. Боря на ночь протирал прыщи перекисью водорода - зуд утихал. Живот уже заметно округлился и в целом, потеряв в весе еще килограммов пять, я напоминала в зеркале рахита, эдакую жертву голода где-нибудь в Бангладеше.
        Но все это пестики-тычинки. Самая жесть настала, когда понеслась диарея, то есть, понос, пардон. И накатила тошнота. Прикиньте, всякая пакость лилась из меня из двух отверстий (Боря притаранил откуда-то памперсы – жуткий дефицит). Я успокаивала себя тем, что тошнит всех беременных, что такова бабья доля, а понос настигает и «нормальных» граждан, даже младенцы с ним знакомы.       
        Порог боли, блин. Пизанская башня, реально. Засада.
        А что ты хотела, дура вичевая: разгар нереста!
        Во, опять позывы… извините…
 
                                     Перемотка ленты.
 
         Трехэтапную химиотерапию, тех же двух препаратов битерапии ВААРТа, зидовудин в том числе, начала принимать в 14-16 недель, планово, в марте. Тришина скупо похвалила и отправила к провизору Центра. Открытие: грозная химиотерапия, навевающая мрачные мысли о другой хвори на три буквы, похлеще, чем ВИЧ, есть не что иное, прикиньте, как безобидные на вид таблетки. С виду гладкие, а побочки от них, слышала, мама, не горюй! Я-то думала, дуреха захолустная, что меня начнут колоть большими шприцами, просвечивать лазером, представляла прочие ужасы, а мне выдали обычные таблетки, правда в красивой упаковке, видно сразу, импортные. И написано по-английски. Пила их строго по времени. В этом отличие от привычных лекарств. Если от простуды пьют «утром и вечером, до и после еды», то зидовудин даже не по часам - по минутам! Первый месяц – тишина. Потом – шивер. Тёрки. Капкан, как говорил Ринатка. Гонец из Пизы, блин.        
         Когда полетел лебединый пух, я уже была хуже худого. Худела я не как все люди, а неравномерно, отчего напоминала эдакого паучка. Это называется жировая дистрофия, сказала заведующая клиническим отделом Людмила Алексеевна Тришина.
         - Деточка, ну ты ж сама этого хотела! – проворчала Тришина. – Хотя похудеть и я не прочь…Эх, кто б оплодотворил меня, что ли?
         Сейчас скажет «жесть», подумала я.
         - Жесть! Ненавижу! – бросила своему отображению в зеркале клиничка, натянула халат и села за стол.
         - Ага, жесть, - загнулась я на стуле. Затошнило. На глазах выступили слезы.
         - Терпи, Арпиульева. И заведи будильник.  
         Начинала я с зидовудина, дважды в день в 10.00 и 19.00. Потом, к середине лета, когда я стала напоминать паучиху, с тонкими ножками и огромным животом, Центр закупил ламивудин. Такая маленькая таблетка, а какая вредная, зараза! Давление зашкаливало. А потом вдруг падало ниже 100, прикиньте! Я выползала на балкон, хватая ртом воздух.
         Поздно! Я была на шестом месяце. Путь назад отрезан порогами Тыи. Только вперед, мамочка, вверх по реке.
         Пришли боли, не в животе, хвала орочонскому богу, а в спине, пониже лопаток.
         - Крепись, деточка, через год переходим к тритерапии, - торжественно объявила Тришина. – Как в лучших домах Филадельфии и Лондона!       
         И погляделась в зеркало. Клиничка похудела, у нее даже под белым халатом обозначилось некое подобие талии. И вообще, захорошела. Стала меньше изводить косметики. Вдруг проступила природная красота моего лечащего врача. Глаза ее подозрительно блестели. Боря сообщил, что познакомил врачиху, по ее просьбе, с одним мужиком, партнером по бизнесу, не красавцем, не очень высоким, зато надежным, богатеньким и волосатым, что на груди, что на спине (они часто ходили в баньку-сауну, Борька клялся, что парились без девок, хотя мне это по барабану). Волосатость говорила о несомненной потенции партнера, усмехнулся Бассаров-сводник. Я порадовалась за врачиху, баба она неплохая, хоть и косит зачем-то под базарную халдейку.
         И – чудны дела твои,