Проект "ХРОНО" За гранью реальности

и деваться некуда нам было. Паспортная система, едрить ее коромыслом. Колхознику паспорта не давали, не положен, а без паспорта никуда не устроиться на работу. Вернее, конечно, можно было, но поверь, такая это волокита была. Все делалось, чтобы из колхоза никто не сбег. Ну и, конечно, на учебу направляли если там скажем, передовик… Или, наоборот. Нужно тебе скажем ребенка на учебу отправить, идешь к председателю, а он рыло воротит. Мол, отучится, в колхоз не вернется… Что так смотришь? Не веришь? Только пять лет назад нам паспорта дали. А у вас, у Гитлера вашего, не так все? — Андреич искоса глянул на попутчика и оглядевшись добавил — нет, засветло не успеть.
— Ну шевелись, родимый! — тряхнул он вожжами, и телега немного ускорила ход, вместе с чем стало сильнее потряхивать на ухабах и вылезших на лесную дорогу корнях деревьев.
— У нас… У нас по-другому. Совсем по-другому, Василий Андреевич. Я вот слушаю вас, и в голове не укладывается, как может эта страна жить? Нет, я знал и видел, что большевизм сделал с Россией у нас. Но у нас Совдепию уничтожили, а у вас он на тридцать лет дольше существует и вроде как загибаться не намерена.
Немного погодя, Лопатин остановился на небольшой полянке у дороги, приперло по нужде, причем обоих. Потом ехали до самой заимки уже без остановок. Обершарфюрер рассказывал, а Василий слушал как сказку. Не страшную, как русская действительность, а необычную, другую, волшебную.
— Я тоже, Василий Андреевич, не все помню, что было, по малолетству, не стану вам официальную пропаганду рассказывать, а только то, что сам знаю. К тому времени, когда национал-социалисты к власти пришли, в 1933 году, у нас тоже все плохо было. Проигранная война, репарации, потом мировой кризис… И не просто плохо было, а совсем и очень. Говорили, что даже хуже, чем после Крестьянской войны в XVI веке, когда обезлюдила Германия. У нас, конечно, колхозов не было, земля у хозяина была, но была она заложена и перезаложена. Наверное, половина дохода у земледельца уходила на оплату кредитов и налогов…
— Ну, половина — это еще хорошо, — перебил рассказчика Лопатин.
Юрий невесело улыбнулся.
— Да, конечно, все в сравнении познается. Кому-то и пятьдесят процентов много, а иной и рад бы столько платить, если все остальное ему остается. Фюрер еще в 1933 году объявил, что «крах немецкого крестьянства станет крахом немецкого народа». И потом уже, когда он стал канцлером, партия начала политику поддержки землевладельцев. Заметь, не организацию колхозов, а помощь тем, кто на земле работал. Хотя, конечно, если кто из крестьян хотел кооператив или артель, по-вашему, создать, то это можно было сделать, но исключительно добровольно. У нас ведь крупное землевладение осталось. У кого-то маленькая ферма, а у юнкеров огромные угодья, особенно к востоку от Эльбы. Потом, через пять лет после прихода к власти национального правительства, начали у нас земельную реформу. Без раскулачиваний, расстрелов и ссылок. Руководил ею Вальтер Дарре. Рейхсминистр продовольствия был одним из тех лидеров, которые свою сферу деятельности хорошо знают. Он в университете получил образование специалиста-аграрника и работал потом на земле. Даже собирался ехать фермерствовать в Африку или Аргентину. А реформа была простая. За земледельцем и его наследниками пожизненно закреплялась земля и никто, никакой жид-банкир, не мог эту землю у него отобрать. Раньше ведь как было. Заложил крестьянин землю, увяз в долгах и по закладным отобрали у него надел. Или по частям распродавать приходилось свою землю, чтобы хоть проценты отдать, не говоря уже о самом долге. А после 1938 года, все фермы с земельными угодьями размером до 308 акров, 125 гектаров, по-вашему, которые могли обеспечить семье землевладельца приличное существование, были объявлены наследственными владениями, подпадающими под юрисдикцию древних законов о наследовании земли без права отчуждения…
— Тпрррууу… Натянул поводья Лопатин, телега остановилась. Он недоверчиво посмотрел на собеседника. — Сколько?! 125 гектаров?! У нас тут уже как на кулака смотрели, если за домом участок в несколько соток… Ты не врешь мне часом? Знаешь же, что не проверить твои слова!
— А зачем мне врать, Василий Андреевич, вы спрашиваете, я и рассказываю. Нельзя у нас эти участки продать, разделить, заложить или передать в уплату за долги. После смерти владельца они должны передаваться по наследству старшему или младшему сыну в зависимости от местных обычаев или ближайшему родственнику по мужской линии. Он, наследник или родственник, обязан был предоставлять средства на содержание и образование своих братьев и сестер до их совершеннолетия. И что особо важно — владеть такими угодьями мог лишь немецкий гражданин арийского происхождения, доказавший чистоту своей крови вплоть до 1800 года. Это чтобы не ушла земля кому попало. Только такой человек, как определил закон, мог носить почетный титул бауэра, или крестьянина, которого он мог лишиться в случае, если нарушал крестьянский кодекс чести или прекращал активно вести хозяйство из-за физического состояния или по какой-либо другой причине. Не спорю, тут многое от средневековья, получается, что у нас землевладелец тоже к своей земле привязан и от нее зависит.
— Эх ты и загнул. Разве это можно сравнить! У нас тут ты голый и нищий. Все имущество, это клочок земли за домом, коза да полдюжины кур, хорошо если корова есть. И то сейчас. А раньше и того не было, только на словах «все вокруг колхозное, все вокруг мое». Если бы у русского мужика земля гектарами мерялась, так люди бы рады к такому участку привязанным быть. Если он твой-то навеки… — Василий покачал головой, все еще не веря Кудашеву.
— Ну и пошло дело на лад. Цены на сельскохозяйственную продукцию вверх пошли, не скажу, что сильно, но стало выгодно на земле работать. Уважение государства к земледельцу очень сильно помогло. Машины и удобрения земледелец мог уже покупать себе без проблем. Банки кредитуют землевладельцев охотно, и не так, как раньше, евреи. Процент небольшой. В итоге, если мне не изменяет память, в позапрошлом году, несмотря на идущую войну, Германский Рейх более чем на 90% себя сам обеспечивает сельскохозяйственной продукцией. Остальное из России ввозим. Она без большевиков на ноги быстро встает. Кое-что из Франции, вино там, и еще что.
Дорога последний раз описала дугу и из-за листвы показалась поляна, в которой в наступивших сумерках почти не виден был забор заимки. Лопатин молча спрыгнул с телеги и пошел открывать ворота. Вернувшись к телеге, он сказал разминающему после поездки ноги Кудашеву:
— Хорошо вам там живется, но все равно… фашисты!
Глава 45. Сколько веревочке не виться
Генерал-майор Кожевников, вопреки своим ожиданиям уснул почти сразу, как голова коснулась подушки. А ведь, скидывая одежду и ложась на застеленный чистым бельем диван в доме Дубровина, еще подумал, что в голове такой бедлам, что не до сна. Нет. Уснул сразу и замечательно выспался. Утром, часов в семь, проснулся бодрым и отдохнувшим. Сходил по нужде, благо не нужно было для этого идти во двор. Умылся и вышел на кухню, откуда аппетитно пахло чем-то домашним. Он выглянул в окно. Под утро, видно, прошел дождь и сильный. Надо же, спал и не слышал. Деревья в саду блестели мокрой листвой, но солнце светило ярко, торопясь их высушить. Но прежней жары и в помине не было. Просто отличная летняя погода. Хозяйка ловко переворачивала на сковороде блин. Оглянувшись на вошедшего гостя, улыбнулась.
— Доброго утра! Проходите, садитесь. Сейчас Павел Петрович подойдет. Во дворе он… гимнастику свою делает.
Николай только сейчас как следует рассмотрел сожительницу коллеги. Лет сорок, довольно привлекательная и ухоженная для своих лет. Сохранила стройность, ну если только на взгляд генерала немного худовата. Не дура у старого губа, ой не дура.
Николай Иванович обернулся на висевшие сзади, над столом часы. Семь двадцать утра. До Смоленска путь не близкий. Не передумал ли старый со мной ехать? После вчерашних разговоров, эпитет «старый» в отношении Дубровина приобрел какой-то двоякий смысл. Вроде как по возрасту и жизненному опыту подходил вполне, но теперь будто утерял основной, привычный смысл. Хлопнула входная дверь. На кухню вошел хозяин в свободных спортивных штанах в народе называемые трениками, по пояс голый. Несмотря на почтенный возраст Павел Петрович держал себя в явно в тонусе. Кое-где кожа обвисла и мышцы уже стали дряблыми, но в целом еще заметна была фигура спортсмена. Без сомнения, местных завсегдатаев винного отдела он мог гонять одной левой.
Настроение у него явно было отличное и энергия от спортивных ли упражнений или еще от чего била через край. Проходя мимо совей компаньонки, он, не смущаясь Николая, приобнял ей и чмокнул в щеку.
— Подавай на стол, Марина, я сейчас в душ быстренько и иду! — потом уже Кожевникову — как спалось генерал?
— Спасибо, Павел Петрович! Неожиданно хорошо и крепко! — ответил он.
— Ну для кого неожиданно, а для кого нет, — улыбнулся, собрав морщины у глаз старик и насвистывая Марш авиаторов, пошел в глубь дома.
Он, и правда, вернулся быстро, в чистой, белой майке и хорошо наглаженных брюках. Генерал только и успел переброситься с хозяйкой парой ничего не значащих фраз о погоде и видах на урожай яблок в саду.
Усаживаясь за стол, Дубровин взял кружку. В нее Марина налила заваренный в турке кофе.
— Ты меня, душа моя, своей вчерашней проблемой, просто как ключиком завел. Надоело на даче сидеть, чего-то реального хочется!
— Для меня, Павел Петрович, это слишком серьезно, как бы этот ключик не обернулся разводным паровозным и мне по голове! — не особо бодро ответил Кожевников.
— Ты этот пессимизм у меня брось, Коля! — старик даже пристукнул указательным пальцем правой руки по краю стола, — чую: этот самый случай, которого я ждал. Я тебе не все еще вчера рассказал, время позднее было, спать нужно было ложиться. Ну да нам ехать долго, как раз времени хватит!
Позавтракали быстро. Судя по всему, жилось Павлу Петровичу Дубровину на пенсии неплохо. Уж не знаю, столько полковники КГБ на пенсии получают, подумалось Кожевникову, но помимо вкуснейшего клубничного варенья, к блинам, стояла на столе и вазочка с красной икрой. Свернутые в конвертик нежные, теплые еще блины с этим деликатесом, показались просто объедением. Прапорщик-водитель, оказывается, встал чуть не на рассвете. Марина его давно накормила, и он во дворе возился с Волгой. Дубровин скоро оделся в приличный серый костюм, будто в театр собрался. Взял какой-то кожаный портфель и стал ну точь-в-точь директором какой-то базы. Собираясь, давал указания по хозяйству. Марина, державшая портфель, пока он вдевал руки в рукава пиджака, немного улыбалась краешками губ, словно говоря: «Да успокойся уже!» Николай, глядя на эту семейную сцену, решил, что у этих двоих сведенных вместе, пожалуй, против их воли, все сложилось хорошо, как свидетельство известного выражения стерпится — слюбится.
Хлопнули двери машины, захлопнулись ворота и мимо замелькали заборы, кусты, закрытый еще деревенский магазин. Генерал и его попутчик сели вместе на заднее сиденье, оба повозились, устраиваясь удобнее, и к тому