Проект "ХРОНО" За гранью реальности

времени, когда «Волга» уже выехала на дорогу к Серпухову, Павел Петрович, стал рассказывать дальше.
— Ну ты ж понимаешь, Коля, что после того как эти новые фрицы, нам хвосты так лихо обрубили, землю мы рыли самыми ударными темпами. Москва требовала результат, и чем быстрее, тем лучше. Увязывалось это все с международным положением. Дело как раз шло к Фултонской речи Черчилля. Наша коалиция против Гитлера только и держалась что на наличии этого самого Гитлера, да и то каждый камень за пазухой держал. К осени 1945 года все наши противоречия только накапливались. Польский вопрос, наши войска в Иране, претензии к Турции. Ну, да что я тебе политинформацию читать начал, сам все знаешь.
Неизвестный наш враг вроде как не проявлял себя больше, тем более так, со стрельбой и открытыми диверсиями. Наше счастье. Похоже, с янки и англичанами им было не по пути. Но я чувствовал, тут они, за спиной стоят, в затылок дышат. Знаешь, как бывает… Вроде как тень где-то на самом пределе сознания, я оглянулся, обернулся, все пропадает. Но я ж такую школу с Барченко прошел, да потом по всяким колдунам ездил. Знал я, что за нами наблюдают. Не просто наблюдают, а какую-то свою линию гнут. В Москве мне верили, по мои чувства одно, а реальный результат другое. А его то, Коля, не было! Потом все-таки ребята из моего отдела аналитики кое-что накопали. Пропало огромное количество немцев. В ходе депортаций с 1945 по 1950 ты знаешь, что творилось. Многих конечно поубивали. Кто их считал то… Из Судет депортировали, из Трансильвании, из Силезии, Словении, Хорватии, Воеводины. И около трех миллионов так и пропали.
Оттуда их выгнали, а до оккупационных зон в Германии так и не добрались. По моим расчетам, примерно 2,5 млн. Их перебили, народ мести жаждал… Но не менее полумиллиона, бесследно сгинули. Ни трупов, ни следов. Имущество у них отбирали все. Бежали только с тем, что на себе одето и в руках унести можно. Пропадали сотнями, тысячами. Мужчин взрослых среди беженцев почти не было. В основном гнали женщин, детей, стариков. Расследовали мы самые интересные случаи. Вот, к примеру, гонят колонну, кто упадет, того прикладами и ногами, штыком потом добьют. А на ночь останавливались, где получится. Конвоиры, чехи поляки и наши, да какая разница, бывало водки выпьют и давай щупать немок, да к себе в лагерь волочить. А утром, проспятся… а немок-то нет. Сотни, другой. Нет и все…
Голову особо никто не ломал. Попытка к бегству, в расход пустили. Никто эти рапорта и не проверял в ту пору. Нет немцев, и хуй с ними! Но, Коля, тут это на поток пущено было. Не сотня, не тысяча, примерно полмиллиона! Ну и агентурная работа прослеживалась. Особенно, что касалось документов, да и всего что с «Аненербе» связано было. То, что мы в 1945 не успели прихватить, все потом от нас уходило, как вода сквозь пальцы. Появляется, к примеру, информация, что там-то и там-то должно быть то-то и то-то. Мы как гончая стойку уже делаем, а, оказывается, что нас опередили. Или пожар случайный или криминал какой. Мы даже думали, союзнички у нас из-подноса трофеи перехватывают, но нет, не они, проверяли и перепроверяли. А порой и у них уводили что-то, тут уж они на нас, кровавым глазом косились. А уровень агентуры, какой-то запредельный. Это даже не профессионализм, это некая высшая степень! Но все по-тихому. Что бы мы ни делали, никого взять не могли. И на живца пробовали и даже вторую операцию Трест организовали с национал-социалистическим подпольем в Восточной Германии. Бесполезно. После Сталина и Берии мой отдел опять расформировать хотели. Нашлись мудаки, в лженаучности обвиняли. Говорили, что вот ядерное оружие, это да, а твои колдовские штучки и фашисты инопланетные, это — бред похмельный. Это мне Хрущев так сказал как-то. Но слишком много фактов было в мою пользу, во многих областях. Чертового кукурузника и крыть нечем было.
Остался я со своими полномочиями и с доступом к телу в любое время дня и ночи. Второго 1936 года не получилось, но отдел мой сократили, и финансирование порезали сильно. Потом уже, когда Никиту сместили, такой же разговор и с Нынешним был, он в ту пору бодр был и деятелен, не то, что сейчас. А затем, осенью 1969 года, кое-что шахтеры случайно нашли в Кемеровской области. Такое, что мой рейтинг сильно вверх пошел. Все оказалось правдой, что Барченко и иные люди говорили о древности человечества. Сразу и деньги нашлись и фонды… Эх, если бы и людей можно было покупать, Коля… Так и не оправились мы после Ежовщины. Ну да ладно, не буду об этом. Но, после этого, я в первый раз рапорт написал о увольнении. Из-за этой Тисульской находки. Я настаивал, что надо обнародовать информацию. На всех уровнях. Вроде по началу к этому и шло, стали уже общественное мнение готовить. А потом неожиданно раз и все! Строжайшая секретность государственного, да что там, международного уровня! Никому, ничего и даже шахтеров тех подчистили. Кто под трактор попал, кто в ДТП, а кто зимой замерз по пьяни. Что самое интересное, я даже не могу понять, откуда ветер дул. Брежнев просто отказался со мной встречаться и все. Я так понял, что ему самому просто приказали. Он несколько месяцев испуган был так, что спал при свете и с охранником в комнате. Несколько визитов за границу вообще отменил. А через год и наше ружье стрельнуло…
— Погоди, Павел Петрович, — перебил его с интересом слушавший Кожевников, который заметил, что водитель несколько раз порывался их прервать, чуть поворачивая голову и ерзая за рулем.
— Что, Никита?
— Товарищ генерал, заправиться бы. Думал, доедем, а сейчас смотрю, нет, нужно залить литров двадцать. Тут как раз скоро заправка будет. — прапорщик, сконфуженно пожал плечами, не отводя глаз с дороги.
— Давай, Коля, и правда, остановимся, — поддержал его Дубровин, —отлить надо.
Генерал кивнул. Они проехали половину Калужской области. И он сам чувствовал, пора сделать остановку. Водитель оказался прав, через несколько минут вдали показалась автозаправка.
Заправка была новых стандартов. Их сейчас строили к Олимпиаде. Четыре заправочных места и кроме обычного 76-го и дизеля, можно было заправиться новым, этилированным 93-м, хотя советские «Волга», «Жигули», «Москвичи» и «Запорожцы» к качеству топлива были вовсе не требовательны. Пока Андрей пошел к круглому, отштукатуренному белым небольшому строению с логотипом «Олимпиада-80». Дубровин с генералом, покрутив головами, нашли на задах заправки обычный деревянный нужник, выкрашенный в зеленый цвет. К нему вела извилистая тропинка метров в пятнадцать, протоптанная между высоких кустов полыни и крапивы. Пробираясь к строению, они тут и там нашли свидетельства, что многие граждане или не успевали добежать или не утруждали себя опорожниться в нужнике. Под ноги старались смотреть внимательно. И если внешне деревянное строение не блистало изысками, но хотя бы было новым, внутри был ужас. Все, что можно было быть грязным, таковым было. И если кто-то не добегал до нужника, то явно были и такие, кто почти успевал. Но только почти. От невыносимой вони перехватывало дыхание и резало глаза. По очереди справив нужду, медленно, как по минному полю, стали пробираться обратно.
— Что за хуйню мы построили, Коля? Я про страну… Бензин для иностранцев этилированный приготовили, а нормальных туалетов нет! Ну почему во всем мире могут, а в СССР — нет? Блядство! В космос людей отправляем, того глядя на Луну полетим, а в очко сортирное попасть не можем. — ворчал Павел Петрович.
— Ты смотри! — он покрутил перед лицо руками и брезгливо их понюхал. —Какой-то урод, не иначе своим говном дверь измазал! Ну что за мудак! Помнишь, Хрущ к 1980 году коммунизм обещал! Ну, блядь, не иначе, дожили!
Негромко матерясь, Дубровин пошел к окошку оператора. Окошко было маленькое, неудобное, очень низкое. Стекло вокруг него почти полностью было заклеено порыжевшими от солнца газетами. Будку автозаправки почему-то спланировали и построили с коротким, кургузым козырьком, который совершенно не защищал от яркого летнего солнца, отсюда и навешанные газеты. Павел Петрович нагнулся к закрытому окошку и постучал. Слышно было, как внутри кто-то возится, но открывать не торопились. Николай, стоявший рядом, чувствовал, как старый чекист заводится. Наконец, оконце резко открылось настежь, чуть не ударив Дубровина по лицу.
Послышалось смачное чавканье, потом громкая, протяжная отрыжка и, наконец, невнятное: «Че?!»
Оператору в это окошко, благодаря газетам на стекле не видно было почти ничего, только голова лысого, пожилого человека — Дубровина. Генерал, через его плечо, заглянул внутрь. Прямо перед окном сидел за столом лет тридцати пяти мужчина, весом далеко за центнер в пропотевшей майке, неряшливо клочками стриженный, почти без шеи. Он стремительно наворачивал что-то ложкой из небольшой алюминиевой кастрюли, громко чавкая и скребя ложкой по стенкам.
— Товарищ, мне бы руки помыть, желательно с мылом! — медленно, очень четко выговаривая слова, произнес старый чекист. Николай знал, что серьезные люди, так делают из последних сил, стараясь сохранить самообладание.
Пузатый заправщик недоуменно уставился на говорившего, будто тот предложил ему золотой запас СССР, а заодно часть алмазного фонда. Даже ложку опустил.
— Че тебе, старый? Товарища тоже нашел! Руки ему помыть… Может, тебе баньку истопить, заодно весь помоешься! Вон за углом, зеленой краской покрашена твоя банька! Как раз бассейн посредине, сходи, попарься! Езжай, давай…— толстая рука с покрытым рыжими волосами запястьем, высунулась на улицу, ухватила похожими на сардельки пальцами форточку и закрыла ее перед изумленными лицами чекистов.
Дубровин оглянулся на Николая Ивановича и медленно выдохнул. Кожевников, сам донельзя оскорбленный таким хамством, повернул было к двери в это помещение находившейся за углом, но старик движением руки остановил его. Он, не торопясь достал из внутреннего кармана пиджака служебное удостоверение, раскрыл его в левой руке и вновь постучал в оконце. На этот раз открыли сразу.
— Те че, не ясно… — начал было кричать заправщик, но потом увидел в протянутой прямо к форточке руке удостоверение. Кожевников тоже нагнулся и глянул внутрь. Если Дубровин покраснел от бешенства, то сидевший внутри толстяк мгновенно побледнел и заблеял, пытаясь что-то сказать. Он уронил ложку в кастрюлю, обрызгав себя каплями жирного борща. Попытался встать, но, видимо, ноги и так не особо уверенно державшие его грузное тело, подкосились и он рухнул на стул.
— Воду и мыло! — громко и отчетливо произнес Дубровин, глядя толстяку прямо в глаза.
С грохотом, свалив табурет, заправщик заметался по комнате, сшибая что-то, гремя какой-то посудой. Через несколько секунд хлопнула дверь и из-за угла знания выбежал толстяк в нелепых коротких серых брюках, не сходившихся на его животе и заляпанной борщом грязной майке. В одной руке у него был большой эмалированный синий чайник, во второй мыльницы с куском черного хозяйственного мыла и полотенце. Толстяка буквально трясло, он подвывал. Что-то бормотал, извиняясь, но ни генерал, ни его попутчик особо не слушали. Кожевникову было откровенно противно, и он только поражался выдержке старика неторопливо моющего руки под струей из