Проект "ХРОНО" За гранью реальности

отсиживаться.
Возражений не последовало. Юрий вышел первым и уселся на завалинку. На небе, еще только начавшем разменивать летние сумерки на ночную тьму, зажигались первые звезды. Маша, чуть задержавшаяся, вышла на крыльцо, держа в руках гитару. Кудашев встал, уступая ей место, а сам сходил к сараю, где вчера рубил дрова. Он нашел там колоду в полметра высотой и почти такую же в обхвате, принес к дому, сел напротив девушки.
Маша задумчиво перебирала струны, видно было, что она умеет и любит играть…
— Знаешь, у меня не выходит рассказанное утром отцом из головы, —говоря это, девушка пощипывала струны. А гитара отзывалась легкими стонами, — особенно про Григория Лопатина. Получается, он всю жизнь один на чужбине прожил, и никого у него родных не было, раз наследство отцу завещал. Вот ведь жизнь какая…
Юрий задумчиво молчал, опустив глаза в землю. Ему хотелось сказать со всей страстью, что она даже не подозревает о том, какая трагедия постигла Россию. Как разбивались семьи, брат шел на брата, а потом многие тысячи искренне любящих свою страну русских людей оказались в изгнании. У него в мире им удалось вернуться, а тут… тут, судя по всему, совсем плохо.
Но он сказал всего лишь:
— Сыграй, у тебя очень красивый голос, наверняка, ты чудесно поешь!
Маша задумалась, решая, что спеть. Тонкие руки заскользили по грифу, и полилась грустная, незнакомая мелодия.

Я подозвал коня. Конь мой узнал меня.
Взял, да помчал чистой дорогою, светлой подковой звеня.

Будет лететь мой конь птицей по-над рекой.
Будет играть гривой разметанной, он у меня такой.

Взрослым так просто, все знают они наперед.
Ну а подросток, пока он еще подрастет, только вот.

Я не возьмусь за плеть. Буду коня жалеть.
Вот и решил он чистой дорогою белой подковой звенеть.

Пела она и правда отлично. Негромкий голос с легкой хрипотцой, казалось, обвивал словно ласковыми руками. Песню он эту никогда не слышал. Она поразила его грустью и какой-то внутренней болью, чувством безысходности.
— Замечательная песня, я не ошибся, ты великолепно поешь.
— Скажешь тоже! — ответила Маша, но видно было, что ей приятны его слова, — А ты на гитаре играешь?
Юрий чуть помедлил, а потом протянул руку и молча взял у нее гитару. Он поудобней взялся за гриф, повернул инструмент так, что гитара стояла почти вертикально. Он медленно, выдохнул, потом так же медленно, вдохнул полной грудью, задержал дыхание и руки ударили по струнам… Никогда еще Маша Лопатина не слышала подобного. Его руки мелькали, перебирая аккорды, то били по струнам, то гладили их, как любимую женщину. Вместе с гитарой ей слышались звуки скрипки и ритмичные удары кастаньет. Звуки-то бешено крутились вокруг в вихре южного танца, то нежно и тихо прижимались к груди и шептали на ушко что-то томное, от чего начинало бешено биться сердце. Даже легкий ночной ветерок, прилетевший из-за деревьев, казалось стих. Он словно заслушался мелодию, столь чужую, среди смоленских лесов.
Последние аккорды слетели со струн, Маша, замерев несколько мгновений, сидела молча, медленно приходя в себя. Она совершенно потеряла счет времени, наверное, прошло несколько минут, а может быть час. Ей откровенно стыдно было за свою простенькую дворовую песню в три аккорда.
— Ты отлично… просто замечательно играешь. Я такой игры никогда не слышала, что это было? Что-то латиноамериканское? — захлебываясь эмоциями, наконец, выпалила она.
Юрий усмехнулся и аккуратно положил гитару на колени. Откуда-то из ночной темноты на него дохнуло холодом. Они с Машей не одни. На него нахлынуло со стороны странное чувство, то что было не видимым для всех кроме него, благодарило за эту музыку. Это было немыслимо, но сейчас он понимал, что учитель рассказывавший о магии в музыке, был не просто прав, он был прав абсолютно и, возможно, сам не понимал всей глубины и значимости своей правоты.
— Где ты так научился играть? — не унималась девушка, — чтобы так играть нужно годы в консерватории учиться!
У нее не укладывалось в голове, что так может играть солдат, а не профессиональный музыкант.
— Ну почему же в консерватории? У меня, Машенька, учитель был хороший, испанец. Его звали Альфонсо…— ответил Кудашев и задумался, скользя в прошлое на волнах отзвучавшей только что мелодии.
Глава 33. Альфонсо
Мне было всего шесть лет, когда отец ушел на войну. А когда он вернулся с перебитой снарядным осколком левой рукой, суровым, с морщинами в уголках глаз, осунувшимся лицом, мне было уже девять. Разговоров о войне в семье было мало. Отец, в отличии от деда не любил этих военных рассказов. Мама же, не отходившая от него ни на шаг с радостью на лице, тоже не шибко расспрашивала его. А вскоре у меня родилась сестренка. Но я уже знал, что хорошие испанцы во главе с генералиссимусом Франко, после тяжелой борьбы, победили Коминтерн с помощью моего папы. Ну и других русских солдат, и офицеров, немецкого легиона Кондор, итальянцев, португальцев и добровольцев других стран. С горящими глазами я смотрел на висевшую в шкафу форму лейтенанта испанской пехоты с орденом «За военные заслуги» и военной медалью «Святого Фердинанда», медалями «Добровольца», «За ранение», и медалью «Победы».
Время шло. Началась новая война. И когда в середине 1940 года Правительство Рейха объявило о новой политике в отношении СССР, направленной в перспективе на восстановление Русского Национального государства, значительная часть русских эмигрантов, была готова оказать помощь Вермахту в надежде освобождения России от большевизма. Или, вернее с радостью приняли помощь Вермахта, ибо именно для них это был последний шанс вернуться на Родину. Отец был одним из первых русских офицеров, вновь надевших форму. Да он, по сути и не снимал ее.
В начале 1942 года, после контузии, папа приехал домой, врачи настояли на отпуске. Все мы: я, мама, малышка Грета, дед, — несказанно были рады. Целые две недели, папа будет с нами! Мне в ту пору было одиннадцать лет. Я был невероятно горд, когда шел по улице рядом с отцом. Он был в форме подполковника русской пехоты, а к испанским наградам прибавились нагрудный черный знак «За ранение», и Железный крест первого класса на левом нагрудном кармане мундира. Но мне, восторженному мальчишке больше всего нравился орден «Святителя Николая» второй степени на трехцветной Российской орденской ленте. Отец в кителе защитного цвета с трехцветной, бело-сине-красной нашивкой на левом рукаве, в высоких кавалерийских сапогах и в портупее с кобурой, в фуражке с русской кокардой, и широких русских погонах, вызывал у окружающих большой интерес. Прохожие из немецких военных, скользнув взглядом по наградам, уважительно брали под козырек.
Однажды, на второй день после его приезда, утром, почтальон принес телеграмму. Отец расписался в получении, прочел и улыбнулся взволнованной матери, стоявшей в дверях залы с прижатой к груди руками. Мамино волнение было понятно. Когда солдату, приехавшему с фронта в отпуск, приходит телеграмма, то, скорее всего доброго не жди, но она ошиблась.
— Из Испании! Завтра приезжает мой брат! — отец просто сиял.
Мы все были несказанно удивлены. Об испанском брате князя Кудашева никто из семьи не имел понятия. Весь день, папа был в приподнятом настроении, шутил, смеялся. К ужину мы уже знали, что завтра утром на вокзале он встретит своего боевого товарища по Испанской войне.
— Не просто так назвал его братом, если бы не я, его в живых не было, а за свое возвращение живым, тоже следует благодарить его. Мы побратимы, а это крепче природных братских уз — сказал отец нам перед сном.
Мне очень хотелось быть дома, когда папа приедет с вокзалом со своим товарищем. Представлял военного из хроники про Испанскую войну, которую показывали в кино, но с утра был в школе. После окончания занятий, домой возвращался бегом. Влетев в дом, бросился в гостиную. Дед, папа, и гость сидели за столом вокруг внушительной оплетенной лозой бутыли.
— А… вот он какой, твой Юрген! — из-за стола, мне на встречу поднялся среднего роста, худощавый красавец, поразительно похожий на американского киноактера Кларка Гейбла из нового фильма —«Унесенные Ветром». Загорелый, с такими же щегольскими, узкими усиками над верхней губой.
— О! дон Карлос, он у тебя уже в форме, настоящий солдат! — гость бесцеремонно повернул меня вокруг, рассматриваю мою форму юнгфолька.
Отец, видя мое недоумение и растерянность от такого напора, рассмеялся: — Оставь его в покое, Альфонсо! — и добавил, обращаясь уже ко мне — знакомься сынок, мой брат и боевой товарищ дон Альфонсо Васкес-и-Калво!
Я обратил внимание, что отец навеселе, видимо, бутылка на столе изрядно опустела к моему приходу.
— Полно, дон Карлос, это ты у нас князь, а не я, так что, сынок, я вовсе для тебя не дон, а просто Альфонсо!
Не придя в себя, я ушел переодеться к обеду. Маму гость просто очаровал. Он обращался к ней не иначе как «донья Эльза». Наговорил массу комплиментов, нужно признать совершенно справедливых. После обеда я потом в зал и забрался с ногами в стоявшее в сторонке большое, любимое с детства кресло. Я не сводил глаз со старших, к которым присоединилась мама. Они разговаривали о войне! Я весь обратился в слух. Вернее, в основном был слышен только голос Альфонсо, говорившего по-немецки со смешным акцентом, а иногда и вовсе в возбуждении переходивший на родной испанский.
Время от времени, что-то дополнял отец, который явно был смущен темпераментом гостя и тем что он слишком много рассказывает из того, о чем он сам предпочел бы молчать. Дед молча дымил трубкой, только время от времени кивая головой или вставляя в самых интересных местах рассказа, какое-нибудь немецкое ругательство. Мама реагировала на все вовсе не так как мужчины, она вновь переживала за отца, хотя тот уже давно вернулся с войны.
В Испанию Николай Кудашев, пробирался в группе генерал-майора Анатолия Владимировича Фока, личности незаурядной и достойной. Окончив мировую войну в чине полковника, Георгиевского кавалера и командира тяжелого артиллерийского дивизиона, он вступил в Белую борьбу летом 1918 года рядовым, в часть своего бывшего подчиненного. В 1920 году он уходил из Крыма уже генерал-майором и инспектором артиллерии первого армейского корпуса генерала Кутепова. Как и многие, он был непримиримым борцом с коммунизмом, в эмиграции бедствовал, работал простым рабочим на заводе в Париже. Но это не помешало ему одновременно окончить Зарубежные высшие военно-научные курсы генерала Н. Н. Головина. В 1935 в числе многих высших офицеров, подвергал резкой критике руководство РОВС в лице генерала Миллера, за отказ от активной борьбы с большевизмом. И когда в Испании вспыхнула гражданская война, одним из первых, не дожидаясь помощи РОВС, уехал на помощь генералу Франко. Свое участие в гражданской войне в Испании рассматривал как продолжение борьбы за Белую идею. Отец рассказывал, как вечером на кануне отъезда в Испанию, генерал сказал им:
— Те из нас, кто будет сражаться за национальную Испанию, против третьего Интернационала, а также, иначе говоря, против большевиков, тем самым будет выполнять свой долг перед Белой Россией.
Мы в ту пору не знали подробностей того, как отец оказался в Испании и