Проект "ХРОНО" За гранью реальности

какого-то физического воздействия.
Николай Иванович уверен был, что старый хрыч, сидевший перед ним, легко мог дать фору маститому профессору психологии и, если бы хотел, давно мог защитить докторскую в этой сфере. Мог, но не хотел. Уж слишком специфическими были его познания и опыт. Да и скучна была, старому бирюку, майору Павлову жизнь профессора. Что за жизнь? Ни тебе пальцы в дверном косяке пощемить, ни ножичком поиграть…
— Странное дело, Коля! Я таких глупостей, что они в унисон напевают, сроду не слыхал. Ты уверен, что они на задание вообще направлялись? Задачу получили? Инструктаж?
— Вот в этом самом кабинете! От меня лично. Не далее, как четыре дня назад. — устало выдохнул Кожевников.
— Вот то-то и оно! Они его не помнят. Вообще! Абсолютно! Не то чтобы позабыли и накосячили, а совсем, будто этого не было. Смысла им так себя вести, хоть убей, не пойму! В то же время, все в трезвом уме и при памяти. Я специально их личные дела листал и как бы невзначай задавал вопросы по прежней службе и личные. Все помнят и отвечают. Я, конечно, завтра, если прикажешь, возьму их в оборот, но ты уж поверь старику, толку не будет. Сломаем ребят, а они может и не виноваты совсем, а ты знаешь, обратной дороги уже не будет. Отработанный материал…шлак… Они, когда меня увидели, чуть не обоссались, особенно тот, что помоложе, слава о мне идет сам знаешь какая. Но вижу, сказать им просто нечего.
— И как так может быть? Дед, ты мне можешь объяснить? Голова кругом. Других посылать? А смысл? Нужно разобраться с этими! Так можно все Смоленское Управление в сумасшедший дом отправить…
— Тут, Коля, есть у меня мысль одна. В свое время, давно, еще при Усатом, — Павлов сделал жест, воздев указательный палец в потолок, генерал сразу понял о ком это он, — ходили слухи о специальных методиках. Гипноз, внушение и другая чертовщина. Я особо этому не доверял никогда, никакой гипноз против моих методов не устоит. Весь гипноз у человека проходит, когда ему зубы напильником пилют или он свои кишки видит…
Кочевников тряхнул головой, кисейной барышней он на этой службе не был никогда, но пробрало так, от слов старика Павлова, что мороз по коже.
— Да и невозможно всех троих загипнотизировать, — продолжал старик, — у всех порог внушаемости разный, не могли все трое накрепко забыть такие вещи! Может химия, какая на них действовала, но тоже странно. Были бы разные побочные эффекты, а их нет. Все трое абсолютно здоровы. Или что новое эти пидарасы, американцы, придумали?
У генерала что-то словно щелкнуло в мозгу, он потер ладонью лоб и спросил:
— А немцы в войну ничего такого не делали?
Павлов задумался, молча допил чай и поставил стакан, посидел еще немного, пожевав тонкими губами глядя куда-то в одну точку.
— Нет…. Немцы тут не при чем. Вернее, я не знаю ничего об этом. Хотя в войну слухов каких только не было, да и потом, про то, что они в концлагерях на зеках испытывали, но ничего подобного не припоминаю. Кровь на анализы я у всех взял. Если и были препараты какие, может и засеку. Лаборатория у нас конечно не как в Москве, но уж что есть, то есть. Результат анализов к утру будет. А допрашивать с пристрастием, смысла нет, поверь старику. Но если велено будет…
— Спасибо, Михал Михалыч. Утро вечера мудренее, завтра ко мне с докладом, там и решим, что дальше делать.
Кожевников проводил взглядом старого капитана, откинулся в кресле и задумался. На грани сознания билась какая-то мысль, он пытался выхватить ее среди сумбура, царящего в усталых мозгах, но так и не смог. Действительно, утро вечера мудренее. Генерал, встал из-за стола, достал из нижнего ящика стоящего в простенке шкафа подушку и плед, снял рубашку, кинул ее на спинку стула, разулся и лег на мягкий, кожаный диван. Как только голова коснулась подушки, он отключился.
Уснул, но сон отдыхом не стал. Снилась несусветная чушь, такая, что в пору самому по психиатрам пойти. Будто спустился он в подвал, туда, где камеры, и заблудился. А дороги обратно нет, все коридоры вниз ведут. И чем ниже спускается, тем страшнее. Стены вначале облезлые, потом вовсе из кирпича старого, и трупы. Вначале свежие, потом разложившиеся, а затем и вовсе скелеты. И одеты, кто в форму советскую, а кто еще в царскую, или просто в цивильном. И женщины, и мужчины, старики, дети. Вот точно, верил бы в Бога, в пору идти в церковь, свечку ставить, да поклоны бить. А хуже всего, куда бы ни пошел, в какой коридор не сунулся, везде упирался в комнатку небольшую, стены беленые, свет яркий от лампы на потолке, а в ней за столом сидит Мих-Мих, и стул пустой стоит напротив. И говорит он:
— Ну что ж ты, Коля, долго так? Уж я заждался! Садись, для тебя стул стоит!
И тут бы бежать что есть сил, а ноги не слушаются. А Павлов задорно так смеется:
— Бежать захотел? Да только толку-то? Тут все коридоры ко мне ведут, садись, голубчик…
Когда телефонный звонок в утренних сумерках разбудил Кожевникова, он был только рад. Звонил дежурный по Управлению. Один из задержанных вчера оперативников в камере удавиться хотел. Старший лейтенант Коваль… самый молодой, самый оказался слабый. Рубашку порвал, веревку сплел. Не успел. Вовремя продольный в глазок заглянул, вынули из петли.
Генерал поворчал про себя, сходил умылся, заварил чаю и сел, обложившись бумагами. Может, и правда, утро вечера мудренее.
Из головы не шло что-то из вчерашнего разговора с майором Павловым, а что, понять никак не мог. Потом, как чаю выпил, вдруг разом голова прояснилась. Вспомнил. По молодости, еще в войну, в СМЕРШе, свела фронтовая судьбы с одним человеком — полковником Павлом Дубровиным. Он в особом отделе фронта служил. Как в Германию вошли, со своей командой все немецкими документами занимался. Был спецом по СС, да не по армейским частям и «Вервольфу», которые были головной болью обычных особистов, а их заумным всяким структурам. Николай тогда не особо вникал. Но когда Кенигсберг взяли, пересекся он с людьми Дубровина, когда прочесывали тамошние подземелья. По глупости, в темноте чуть не перестреляли друг друга, но потом Дубровин ему сильно помог с раскрытием немецкой агентуры. Полковник был старше тогдашнего лейтенанта Кожевникова лет на пятнадцать и калач тертый. Начинал еще при Дзержинском, но еще тогда странным было, что только полковник. В НКВД, с таким опытом либо не выживали, а если уж жили и здравствовали, то уж не менее чем комиссаром Госбезопасности. Но Дубровин был всего лишь полковником госбезопасности, но необычным. Как-то случайно оказался Николай Кожевников, свидетелем, как простой полковник, строил начальника особого отдела фронта, да еще так, что того чуть не удар хватил.
Потом до мая 1945 года группу Кожевникова передали в подчинение майору Дубровину, подчинение было оперативным, в суть работы Дубровинских спецов не посвящали. Так… оцепление, зачистки. Но каждый из людей полковника, каким бы невзрачным с виду не был, легко клал на землю и самого Николая, так и его бойцов. Серьезные, в общем, ребята у Дубровина были. Потом уже, после Победы, получил он направление на Западную Украину и Волынь, бандеровцев бить. И как ни странно, по представлению Дубровина присвоили ему очередное звание «старшего лейтенанта госбезопасности» и «Красную Звезду» на грудь, за «выполнение особо важного задания государственной важности» хотя знать не знал новоиспеченный старший лейтенант, что он такого сделал. Ну отбили они тогда в конце апреля у сильного отряда СС какие-то ящики, над которыми Дубровин, как курица с яйцом носился. Их спецрейсом в Москву на самолете увезли. Неужто за это? Всякое может быть.
Запомнилось ему прощание с Дубровиным. Тот вдруг наговорил молодому чекисту каких-то заумностей, мол, в мире не все так просто, как кажется. Если что странное и непонятное будет, обращайся, мол, к нему, Дубровину. Развела их судьба и служба потом на годы. Последний раз пересеклись они в 1968 году в Праге. Дубровин все тех же в полковничьих погонах был и так же весь в секретах и странных делах. Так же сам себе командир. Ни бога, ни черта над собой не признавал, а уж про генералов всяких и речи не было. И опять напоследок припомнил, про странности всякие, опять говорил, обращайся если что. К нынешнему времени, давно Павел Петрович Дубровин на пенсии был, но его, Кожевникова не забывал, то открытку пришлет к празднику, то позвонит. Ему сейчас уже за семьдесят, но старикан был бодрый и от старческого маразма далекий. Жил на даче, где-то в районе Серпухова, огородничал. Но чекистов бывших не бывает, посему на дачу ему протянули телефон. И знал Кожевников, что время от времени наведывался старый полковник в Москву на Лубянку. Чем черт не шутит, может съездить? Поговорить?
Кожевников глянул на массивные напольные часы, мерно машущие маятником в углу. Семь утра, рановато для звонков. Но решено, попозже позвоню. Как-то сразу на лад пошло настроение и мысли. В 08.30 приобнял вошедшую в кабинет секретаршу, которая прильнула к нему совсем не по служебному. В девять, генерал быстро, по-деловому провел совещание с замами, озадачил так, чтобы времени на всякие дурные мысли не оставалось. В начале одиннадцатого выслушал по телефону капитана Павлова. Анализы не выявили в крови вчерашних оперов психотропных веществ, в чем почему-то Кожевников уже и не сомневался. В крови ребят нашли немного алкоголя, что также не удивило. Наоборот, отсутствие его было бы странным для твоих мужиков на рыбалке. А в половину одиннадцатого генерал-майор Кожевников, полистав записную книжку, набрал номер.
Несколько долгих гудков, уже появилось желание положить трубку на рычаг, но вот щелчок и хрипловатый, но твердый голос произнес:
— Дубровин у телефона!
— Здравствуй, Павел Петрович! Кожевников Николай беспокоит, помнишь такого?
— Здравствуй, Коля! Отчего не помнить? Ты ведь в генералах нынче, в Смоленске. Не думай, я тут в деревне не одичал, наоборот мозги, на свежем воздухе работают получше, чем у иных молодых. Что звонишь?
Старый чекист не любил тянуть и сразу брал быка за рога, Кожевников и сам не сторонник был отвлеченных разговоров о погоде и родственниках.
— Помнишь, Павел Петрович, ты мне говаривал, что если что странное будет, я к тебе обращался? Кажется, тот самый случай…
— Хм… ну, может и так! Если серьезное что, приезжай, линия-то с ЗАСом, но сам понимаешь, серьезные дела серьезного разговора требуют, не телефонного. Сегодня и приезжай, у меня заночуешь, адрес запомнишь или записывать будешь?
— Шутите? Диктуйте, запомню!
Глава 35. Чем дальше, тем интереснее
— Юра! Юра! Да что с тобой?! — Маша тряхнула его за плечо.
Обершарфюрер встрепенулся, осмотрелся по сторонам. Девушка встревожено смотрела ему в лицо.
— Ты вдруг как будто ушел куда-то. Сидишь передо мной, а самого как будто нет рядом, взгляд какой-то стеклянный! Я тебе окликаю, а ты не реагируешь, даже страшно стало! Давно у тебя такие приступы?
Кудашев покачал головой и улыбнулся, хотя, скорее всего, улыбка получилась кривоватой, как гримаса парализованного.
— Извини, Машенька, воспоминания вдруг нахлынули… Это не приступ, не переживай!
На самом деле, для него самого такая яркость воспоминаний была необычной и пугающей. Как если бы он оказался сейчас там, дома, годы назад, за столом с семьей и Альфонсо.