Выворот-нашиворот

он задержал дыхание, и остаток рабочего дня старался сторониться начальства. Никто ничего не заметил. После этого он стал уже смелее поправлять с утра здоровье, а в обед выходить за территорию и, поправлять его снова. Долго это не продлилось, изменение поведения в коллективе  сразу бросается в глаза, поэтому мастер просто взял его под руку и лично вывел через проходную, сказав, что документы может забрать в отделе кадров уже завтра. Вадик сначала разозлился и напился до полной невменяемости, но протрезвел и побежал извиняться, дескать бес попутал, и он честно обещает, что в последний раз. Его простили, но однозначно дали понять, что это до первого предупреждения. Вадик действительно никогда больше не пил в рабочее время.
Проблемы в семье начались  еще до того, как пить вошло в систему. Стоило ему выпить, и жена сразу начинала  ругаться. Она запретила пить дома, чтобы не видеть это свинство, и чтобы не мешали спать ей и ребенку, поэтому  Вадик стал пить у друзей и знакомых, которые иногда были уже хроническими алкоголиками.  С ними он напивался до упаду, а потом все равно приходил домой. Начинался скандал, истерики, угрозы больше не пускать в дом. Проблемы росли как снежный ком, одна поддерживая другую. Дома было неуютно, поэтому он шел к друзьям и там пил, делая это уже чаще. Денег не хватало и ситуация дома обострялась. Попутно уже пропитые друзья, внушали ему свою философию о том, что жена - это «стерва», а мы тут вкалываем, и нет нашей душе покоя, поэтому есть бальзам. И нет ничего лучше настоящей мужской дружбы и братства, поэтому собутыльник это не просто человек, а душевный товарищ. В общем эта философия не находила опровержения в личной жизни Вадика. Жена и раньше отправляла его на ночь в другую комнату, а со временем переселила его туда уже совсем. Он стал реже мыться, бриться, стал неряшливым, дышал перегаром, поэтому она больше не могла терпеть эту вонь, и перестала спать с ним в одной кровати вообще.
Все усугублялось по нарастанию. Вадик не мог принять, что проблема в нем самом. У него появилась навязчивая идея, что у нее кто-то появился, и она ему изменяет. Поэтому он стал звонить ей на работу, спрашивать, где она, рыться в вещах, ища доказательства. Все попытки достучаться до здравого смысла, что им уже далеко за сорок, у них взрослая дочь не приводили ни к чему. Когда она болела и была дома одна, то Вадик звонил ей с работы, при этом слушал не ее, а посторонние звуки в доме, которые мог бы издать кто-то еще. Он даже попытался заставить ее говорить вслух неприличные слова и ругательства, потому что ей было бы неудобно произносить такое при постороннем мужчине. Когда она отказалась, сказав, что он сумасшедший, то он быстро отпросился с работы, чтобы слетать «туда и обратно», и поймать гипотетического любовника. Ворвавшись, он увидел, что она одна, одета по-домашнему, никто не прячется, не висит на балконе. Больше он не пытался застать ее врасплох, но и ревновать и подозревать не перестал.
Иногда у Вадика случалось ночное недержание, он просыпался в собственной луже. Но самой последней каплей стало его появление у жены на работе. Он не скандалил, но пришел, заметно выпив,  чтобы «просто посмотреть». Она его выпроводила, а вечером собрала вещи и с дочерью переехала к матери. Он попытался их вернуть, орал под окнами, стучал в двери, ругался, угрожал, поэтому пару раз его увозила милиция. После этого он остепенился и перестал пытаться вторгаться к ним. Жена закончила развод и размен жилья, и он стал жить один в однокомнатной квартире. Дочь вышла замуж и стала жить отдельно и самостоятельно. На свадьбу отца никто не пригласил.
Когда у него открылась язва, его положили в больницу для перфорации желудка, и пока он лежал, то не пил, а после больницы даже попытался бросить. Но через некоторое время, в результате несчастного случая, он лишился сразу трех пальцев на левой руке. Это иногда случалось, и там же работали люди, которые потеряли палец или фаланги нескольких пальцев, но без трех работать, как прежде, он уже не мог. Поэтому ему выплатили компенсацию и после уволили совсем.
Оказавшись без работы и без занятия, он продолжил пить. Теперь у него появилась удивительная чувствительность к алкоголю. Он проводил целые дни в дремотном состоянии, а когда просыпался, то вливал стопку-другую и засыпал снова. Ему стало нужно совсем немного спиртного. Сон тоже изменился. Без спиртного он вообще не мог больше заснуть, поэтому пил постоянно. Исчезли периоды глубокого сна, когда он будто проваливался куда-то, сразу на несколько часов, а просыпался уже трезвым. Реальность впивалась в сознание, будто колола иглами, и он сразу искал что-то, что можно было бы выпить. Руки при этом тряслись, он чувствовал невыносимый внутренний холод и абсолютную беззащитность, будто из мира высосали абсолютно все цвета и он стал безжизненным, предсмертным и серым. Время казалось осязаемым, словно приходилось пропускать его через что-то в себе и ощущать его холодную вязкость. Когда находил, то выпивал и забывался опять. При этом мир другим не становился, но по телу от солнечного сплетения расходилось тепло, которое придавало сил его выносить. Он снова ложился и будто выпадал из времени и пространства, сосредоточившись на согревающем внутреннем покое и уюте. Совершенно не осталось отвращения к спиртному, оно вливалось как вода. Хотя еще недавно, он мог поперхнуться и неимоверным усилием мышц горла и пищевода удерживать в себе, рукой искать, чем запить, а когда спазм закончиться, быстро расслабиться и до начала следующего влить в себя обычную жидкость, чтобы смыть мерзкий спиртовой привкус и пропихнуть.
Теперь его сон полностью стал алкогольной дремотой. Он практически ничего не ел, но в весе особо не терял, потому что алкоголь очень калориен. К нему заходили бывшие собутыльники, друзья, но особо часто алкаши из окрестностей. Они приносили с собой банку какой-нибудь рыбы, кусок отрезанного хлеба или конфетку, а из выпивки водку, портвешок, спирт, домашнее вино или брагу, лосьоны для очистки кожи, боярышник, пустырник.  Иногда он вставал сам, словно организм набирал какую-то энергию, чтобы подвигаться.  Выносил мусор, мылся, стирался. Недалеко от его дома находился небольшой круглосуточный магазинчик.  Заведующая, которую он хорошо знал раньше, когда та еще была продавщицей, иногда просила его что-то сделать, и сразу рассчитывалась с ним небольшой суммой. Зимой он долбил лед у входа и чистил снег, выносил мусор, но грузить товар, после того, как он не удержал двумя пальцами коробку и уронил, она ему больше не доверяла.  
Компенсации ему хватило на длительное время, дополнительно он получал пособие по недееспособности и небольшую надбавку. Иногда за квартиру помогала платить дочь. Все, что ему было нужно - это чтобы постоянно было что-нибудь выпить. В общем, это получалось, но с натяжкой и иногда он начинал обход своих знакомых, которые могли бы помочь. Если знакомых не было дома, то он обращался к женам и даже к детям, которые открывали дверь. Он не просил взаймы, зная, что ему все равно никто не поверит, поэтому старался просить самые маленькие суммы, которых хватило бы на что-то, причем не говорил про возврат, и это было фактически попрошайничеством. Кто-то мог и дать, но чаще всего нет.
Последние несколько дней Вадик вообще не выходил из дома. Он пил, дремал, по старому деревянному телевизору,  что-то показывали, но он его не смотрел. Он выглядел словно черепаха, спрятавшаяся в панцире. Вся его одежда постепенно превращалась в грязные, измусоленные тряпки, поэтому он носил в эти несколько дней свою старую военную форму, которую достал, из глубин шкафа. Больше тридцати лет назад он вернулся в ней домой и теперь лежал прямо в ней,  в точно такой же, будто бы этих лет и не было.  Но они были. Он что-то делал, работал, вот только где это все? Словно что-то его вытянуло,  а вымотав и искалечив, вернуло назад в эту же зеленую одежду. Но ему все равно, потому что он в своем маленьком мире, отделенным от всего остального. Больше всего ему хотелось бы, чтобы никогда и ничто не нарушило его покой. Он хотел бы умереть вот так, и чтобы не пришлось вылезать опять. Поэтому если придется вылезти, то он сделает все и вернется в него. Он в состоянии подобном отходу ко сну, когда уже абсолютно расслабился, уже задремал, но последний проблеск сознания, освободившийся от погружения в ничто,  еще пытается охватить реальность, напоминая, что вокруг что-то есть. Тогда с мучительной неохотой появляется мысль о том, чтобы встать, и сразу ей на смену приходит облегчающая мысль, что впереди еще целая ночь, что можно еще больше расслабиться, отдохнуть, забыться и наступает миг блаженной лености, ленивого покоя, когда уже абсолютно не важно, проснешься ты или нет. Вот в этом миге он и находится.  Миг сменяется забвением, выходя из которого начинаешь предвкушать новый миг, нужно в него вернуться, а для этого нужно просто еще пару капель.
Вадик очнулся, почувствовав, что ему не очень уютно. По привычке потянулся к табуретке рядом с кроватью, но там были лишь пустые бутылки. Он проверил остальные, но и в них не было ничего. Было одиннадцать флаконов. Когда он начал, то казалось, что все просто чудесно, когда осталось три, то казалось, что еще целых три, когда остался последний, то казалось, что еще целый флакон. Еще столько можно не думать о том, где взять выпить. Когда последний заканчивался, то было уже не так хорошо.  Забывался с трудом, думал о том, что скоро придется это решать. Вот и пора.
Он обыскал все, но не нашел ни денег, ни выпить. Одев поверх формы болоневый дождевик, побежал по знакомым. Обошел всех и ничего, хотя бегал несколько часов. Видимо придется вернуться и ждать. Вадик понял, что не дотянул до получки почти десять дней, поэтому неизвестно как их протянет. Эта мысль сильно пугала. Десять долгих дней. Впрочем, такое уже бывало, но именно сейчас этого особенно не хотелось. Возникло желание подойти к какому-нибудь прохожему пьющему пиво и попросить, чтобы оставили ему, но с утра никого не было видно. Он вернулся домой, стал ждать чего-то, лег и задумался. Оказалось, что если лежать, то можно не уснуть, но отвлечься. День почти закончился и вроде прожил.
Ближе к вечеру он снова пошел по разным местам, чтобы попытаться найти выпить. Один знакомый по заводу одолжил, поэтому назад Вадик возвращался уже с флаконом. Ему показалось, что слишком рано потемнело. Будто гроза собиралась. Но почему-то с сиреневым или фиолетовым оттенком. Он попытался поднять голову и увидеть большую грозовую тучу, но споткнулся и чтобы не упасть снова стал смотреть вперед. Все же мельком он взглянул на небо, вроде ничего необычного. Он уже бежал, перейдя с быстрого шага на трусцу. Что-то явно происходит, нужно добраться, хлебнуть, успокоиться. Было почему-то немного страшно. Он заскочил в подъезд, побежал по ступенькам к квартире. Открывая дверь, глянул в окно подъезда, находившееся пролетом выше, небо было обычным. Зашел в квартиру, закрыв дверь, прислонился к ней изнутри спиной. Переводя дыхание, он прислушался. Все было тихо, только вокруг было слегка темнее обычного. Он пошел включать свет, но услышал телефонный