Выворот-нашиворот

он увидел, что кто-то по ошибке оставил пепельницу на его столе.  Когда он убирал ее, то поймал себя на том, что делает это аккуратно, двумя пальцами, опасаясь коснуться пепла и относясь уже, как к какой-то антисанитарии, противной плевательнице.
Подобные изменения он замечал в себе, в близких, в окружающем мире.  Существующее положение вещей, «статус кво» всегда мимолетно. Но человек должен как-то относится к чему-нибудь, иначе для него, это бы просто не существовало. Точно так же происходит абсолютно со всем. И обо всем у человека есть мнение и ко всему отношение. Даже к «черным дырам» во вселенной, пусть, лишь только слово слышал, не знаешь сути, и ничего к ним не чувствуешь. Чтобы знать чувствуешь или нет, тоже надо быть на какой-то позиции.   Только отношение, которое сформировывается в начале, может оказаться уже не актуальным, но заметно это станет,  лишь, когда столкнулся с изменениями «лоб в лоб». Тогда становится заметно. И представление меняется. Но это будет лишь изменение первого, дополнение к нему. Недаром существует понятие «первое впечатление» и ему уделяют столько внимания.
Когда Петрович еще только достигал своего положения, но уже довольно прочно встал на ноги, он чувствовал некое презрение, к молодым, которые  только-только со скамьи. Чувство не было злобным или жестоким, но было весьма четким. Он презирал молодежь, которая казалась ему «ветром колеблемой»,  и прекрасно понимал, что у них в голове еще мало что есть. Себя же он чувствовал, определившимся, вставшим на ноги, заслуженным и умудренным опытом. Где-то в душе он даже злорадствовал, когда видел у кого-то трудности, которые некогда преодолевал сам, а когда обращались к нему, то он с покровительственным видом, помогал и подсказывал. Но эта легкая заносчивость вскоре бесследно прошла.  Это был просто способ получить заслуженное удовлетворение. После многих лет усердной работы, начатой с нуля, оглядываясь назад, немного  погордиться и остаться собой довольным.
После пришла терпимость и понимание. Он стал смотреть на молодежь уже со взрослой позиции, сквозь пальцы глядя на все их недостатки, потому что считал их еще детьми. Он относился к ним, как к несмышленым людям, которые ищут, но пока не нашли. И уж так повелось, что искать они будут всегда, как искали раньше они.  Даже сейчас, как и в его время слушают «мы ждем перемен», только теперь их называют «неформалами» и иногда бьют ногами. И вроде, какие уж вам-то нужны перемены? Чего еще не хватает? Всё уже можно, хоть на ушах стоять, но это все равно будет и никак иначе. Поэтому он не поддерживал мнение стариков о «развратной молодежи». Нормальная молодежь, обычная, чем бы ни занимались. Если что-то не так, то просто ошибаются, забрели не туда. Выбора то сейчас больше. Подрастут и остепенятся, а когда-нибудь потом уже сами станут ворчать.
Тогда же родилась их первая дочь. После этого события, Петрович заметил, что сморит на свою жизнь под другим углом. Дело не в лучше или хуже, а скорее, в новом качестве. Где-то более хлопотное, чисто бытовое и прозаическое, но в то же время, придающее ответственности, вовлекающее в жизнь уже с другой целью, приносящее удовлетворение, от того что у него хорошо это получается. Он стал чувствовать удовлетворение от заботы, которую обеспечивал своей семье, и это стало его необходимостью.  И на жену он смотрел теперь другим взглядом. Теперь не было путей к отступлению. Но не из-за того, что была задняя мысль, и хотел уйти. Он очень ее любил. Но скорее всего, потому что он сам рос в семье, и именно такой же полной, как стала только сейчас, по его представлениям, она должна была быть.
Пришла какая-то оседлая мудрость и внутренний покой. Появилась терпимость, которой не было раньше. Многие вещи, изменили значение. Но главное, как никогда, возникло желание стабильности. Все было хорошо, но теперь он чувствовал, что менее подвижен, резкие перемены были не желательны. Он не начал бояться их, но думал о них с большой неохотой, как о чем-то настолько неприятном, что тут же старался отогнать эти мысли прочь.
Другие люди, со временем, стали отдельным миром, в который он попадал, покидая свой. Тогда-то Петрович стал понимать, что такое мудрость. Когда видя заблуждение других людей, сам прекрасно понимая, как и что, не раздуваешься от гордости, потому что она у тебя есть, и тебе не нужно это кому-то показывать.
Подъехав к детскому саду, Петрович стал обходить его вдоль забора, чтобы зайти через ворота, расположенные с другой стороны. В кустах, растущих неподалеку от забора, он услышал непонятные странные звуки, будто кто-то ухмылялся, повизгивал и пару раз притопнул. Эти звуки были какими-то странными, было совершенно непонятно, кто мог их издавать. Рядом садик и там могли играть дети, но это были не детские голоса, а что-то мычащее и обрывающееся, как если произносить горлом букву «Ы».  Петрович пошел к кустам, чтобы взглянуть. Когда он отодвигал ветку, одновременно заглядывая, то внутри готов был сразу отпрянуть, на случай если там кто-то справляет нужду, но заглянув, увидел другую картину.
В небольшом логове, образованном растительностью, на корточках сидели трое детей. Они были  одеты, в какие-то немыслимые лохмы и тряпки, коротко стриженые, с перемазанными то ли сажей, то ли грязью лицами. Когда один заметил, что на него смотрит Петрович, то на некоторое время замер и тоже уставился на него, при этом, не закрыв рот, в котором виднелась непрожеванная пища. Это делало его похожим на умственно отсталого. Потом он просто развернулся спиной и продолжил есть, совершенно не испугавшись.  Последнее, что успел заметить Петрович, прежде чем брезгливо отойти от этого места, это большой пакет пельменей, которые они сырыми жадно запихивали в рот.
Почему-то не было ни жалости, ни сострадания, а лишь одно непонятное ему самому сочувственное отвращение. И ощущение беспорядка. Через несколько метров  от них находится его дочка, совершенно противоположное им создание. Этот контраст был настолько ощутимым, что появилось желание обезопасить свой мир от такой вот жизни, потом забыть о ней и никогда не вспоминать.
И Петрович забыл. Забрал дочь, посадил в машину, и они поехали в сторону дома. По пути ему позвонила жена и испуганным голосом стала рассказывать, что попала в аварию и сейчас не знает, что же ей делать.  Узнав, где она находится, Петрович попытался ее успокоить, сказал, что сейчас подъедет, а так же сообщил о случившемся в гаи.
Подъезжая к месту, он почувствовал тревогу, которая все нарастала.  Уже издалека были заметны осколки стекла, которые покрывали дорогу и блестели на солнце. Машина жены стояла в неестественном для уличного движения положении, перегородив часть дороги, а самой ее нигде не было видно. Туман, созданный выхлопными газами проезжающих машин, создавал еще более удручающее впечатление, и Петрович все больше нервничал. Хотя при телефонном разговоре, она ни слова не сказала о травмах, его все равно пугала мысль, что с ней что-то случилось, а воображение не давало покоя, пытаясь дополнить, не совсем понятную ситуацию, рисуя всевозможные варианты событий.
Вторая машина оказалась стоящей за углом. Одним бортом автомобиль находился на тротуаре, а другим на проезжей части, водительская дверь была открыта и, свесив ноги на землю, на сиденье сидел человек, пытаясь прикурить сигарету.  К своему облегчению, Петрович увидел жену, которая стояла напротив него и что-то ему кричала, размахивая руками, а так же сразу понял, как случилась авария. Водила продолжал ехать, несмотря на красный свет, врезался в переднюю часть  машины его  жены, а сам пролетел перекресток и встал за ним.
Подойдя к разговаривающим, Петрович был удивлен и разгневан еще больше. Водителем был совсем молодой парень, и он с трудом мямля губами произносил: «Ну что вы так кричите, женщина...» Это был не вопрос, а скорее попытка сделать вокруг потише, потому что он смутно представлял где вообще находится.  Он сидел, свесив ножки, чиркая нерабочей зажигалкой, чтобы прикурить, через некоторое время забывал, что она не работает и пытался снова. Сигарета прилипла к его губе и, только поэтому, не выпадала. По отсутствующему лениво-сонному выражению глаз сразу было видно, что он совершенно обдолбан, и сквозь пелену дурмана до него не доходит смысл и значение происходящего.
Петрович впервые столкнулся с подобным лицом к лицу. Слышал, видел по телевизору, может мельком на улице, всегда где-то или кто-то, знакомый друга его друга, поэтому по  большому счету наркотики никогда его не волновали, потому что он с ними не сталкивался и мнение об этом было как и у всех остальных.  Но теперь у него сложилось свое собственное отношение, по результатам «первого впечатления». Какой-то урод на обшарпанном «копендосе», с ничего не видящими шарами, чуть не убивает самое дорогое в его жизни.  Теперь он сидит, даже не поняв, что натворил. Но самое возмутительное, что он видит ситуацию и знает ее, в его маленькой засаленной головке, даже бродит мысль, что надо, наверное, что-то поделать бы, но ему настолько хорошо, что все попытки упираются в стену обдолбанного «а нахуя?» и он клюет клювом дальше, хотя может и ходить и говорить.
Терпимость Петровича к недостаткам молодых, которые просто ошибаются, почему-то исчезла, стала далекой и туманной. Увиденные сегодня представители, ему кого-то напомнили. Невольно на ум Петровичу пришло сравнение, что это орки. Какие-то враждебные твари, которые нападают на нормальных людей.  Дети возле садика – это орчата. Как и все дети ни в чем не виноватые, но вырастут именно орками. Не из-за породы, а из-за условий, в которых живут. И если вообще вырастут. И пусть сейчас они смотрят ясными, ясными, чистыми, чистыми глазами – это потому что от клея уже дебилы.  Водила – это молодой орк, который уже гораздо опаснее. Заправив в тухлую вену, содержимое гандона, который привезли откуда-то в желудке и на кухне высрали в тазик, он вместо того чтобы лежать и чесать немытые муди, куда-то прется, чувствуя себя танкистом.
Приехали инспектора. Дело было ясное, поэтому, без особых замеров, быстро составили схему, расписались, а парня забрали «поговорить» вместе с машиной. Петрович вызвонил эвакуатор, чтобы перевезти машину жены, так как ехать на ней было невозможно.
В своем собственном подъезде, Петрович нашел папу-орка, который рожает таких детей. Поднимаясь по лестнице, проходя мимо одной из квартир, он почуял тяжелый, удушливый, неприятный запах, напоминающий собачатину. Такой бывает при смешивании целой гаммы других – прокуренных до смолы обоев, пропотевших тел, нестиранного белья, жженого маргарина, тухлых объедков, которые лень вынести, может быть мочи. Он проходил мимо квартиры соседа алкаша Вадика, который бухал, сколько он его помнил. Именно они и есть самое старшее поколение. Даже в те времена, когда любое образование было бесплатным, а после армии, брали вообще без экзаменов, они не хотели ни работать, ни учиться, а предпочитали пить портвейн, русскую и столичную, даже тройной на лавочках и в подъездах, играя на треснутой гитаре. Петрович вновь вспомнил обдолбанного водилу. И даже если они не нападают, а просто живут, то уже сам их