– Конечно, есть, молодой человек! Уже потому, что люди к ней тянутся, но никто никогда не ощущал её в полной мере! И, знаю точно, никогда и не ощутят! Разве это не удивительная человеческая тайна? Но есть ещё более интересная тайна. Она в том, что людям нужна совсем не свобода, а лишь отсутствие насилия!
– Разве это не синонимы? – ещё больше удивился Алексей ходу мыслей старушки. – В чём же отличия, по-вашему?
– Это совсем просто! Человек может избавиться от насилия, но никогда не достигнет полной свободы! Вот только представьте, будто вы полностью свободны… Представьте! Полностью! Представили? Очень хорошо, хотя мне это не удаётся! И что же – стали вы свободны от притяжения Земли? Или, может, от связей с родными вам людьми? Или освободились от необходимости дышать, пить, есть? Сдавать экзамены… Или стрелять по врагам… Нет? Вот видите! Вы ни за что не сможете стать абсолютно свободным! Стать свободным от всего! Свобода – это утопическая мечта! Скажу вам по секрету, мечта нелепая! Мечта идиота! Я вовсе не ругаюсь! Под идиотом я понимаю человека, неспособного мыслить! Нам всем сто лет твердят, будто мы принадлежим к гомо сапиенсам. Так? К людям мыслящим! А я думаю иначе! Если учесть мыслительные способности подавляющего большинства людей и, самое главное, их морально-нравственный потенциал, всю их злобу и подлючесть, то мы все – не гомо сапиенсы, а говно сапиенсы. Не смущайтесь, молодой человек, это слово вполне литературное! Если бы люди были иными, чище, порядочнее, то не возникало бы у них и утопических мечтаний о недостижимой свободе! – она вдруг негромко засмеялась и спросила Алексея.
– Но ведь наш памятник действительно красив? Правда, товарищ офицер? Наша Милда обворожительна?
– Согласен! – подтвердил Алексей, еще переваривая глубину мыслей мудрой старушки. – Очень красив! И давно он здесь стоит?
– С тех пор, как Латвия на несколько лет оказалась свободной! – с нескрываемым сожалением усмехнулась старушка. – Ещё до войны! Ещё до вхождения в состав Советского Союза. В тридцать пятом году.
– Спасибо вам за очень полезную экскурсию! Мне было интересно услышать всё именно от вас! – поблагодарил Алексей и подумал: «Еще до вхождения… И ведь потом тоже не тронули! Не снесли при Сталине, не снесли при немецкой оккупации… И теперь остаётся Милда недотрогой, несмотря ни на что, словно кем-то заворожённая от грязи властолюбивых человеческих устремлений! Тоже ведь – тайна! Непостижимость!»
Алексей чисто теоретически надеялся как-то съездить и в притягательную для многих Юрмалу, просто поглядеть на то интересное местечко, но до окончания командировки осталось мало времени. Да и не сезон, чтобы на пляже, протянувшемся на двадцать пять километров вдоль замерзшего берега, красоваться в тёплой зимней одежде. И перед кем красоваться? Там теперь, наверняка, ни одного нормального человека не встретить!
– Всё, Иварс! Возвращаемся в наш временный, но тёплый дом! Интереснейшая бабуся, скажу я тебе, мне у памятника этой странной Свободе встретилась… Прямо-таки экскурсию мне устроила! Про Милду многое рассказала! Она удивительно умно и убежденно пропагандировала мне свою Латвию. Я даже пожалел слегка, что не родился латышом!
– Ничего, товарищ капитан! Русским тоже есть чем гордиться! – серьезно заключил Иварс.
– Ну, Ладиньш, ты силён своими выводами! – Алексей впервые назвал водителя по фамилии, и тот, видимо, догадался, почему так вышло. Не только догадался, но и не смолчал:
– Никому из малых народов, в том числе, и нам, латышам, не нравится, когда русские называют себя великим народом. Во-первых, это невежливо по отношению к малым народам! Во-вторых, в этом есть доля чего-то неприличного… Ну, не знаю, как сказать! Что обо мне подумали бы люди, если я стал бы себя называть великим? Так и с народом всяким получается… Не скромно это, мне кажется… Великие дела заявляют о себе без слов!
«Ничего себе! – удивился Алексей. – Ещё один латышский агитатор на мою голову! Похоже, он не слишком меня уважает, если такое себе позволил. Пожалуй, за эту поездку я чересчур его к себе приблизил… Может, достаточно с ним миндальничать? Пусть на своём шестке посидит!»
Алексей явственно почувствовал неудовлетворенность разговором, которая – и он не хотел себе в этом признаться, – оказалась проявлением обыкновенной обиды на собеседника, его переигравшего. Казалось бы, ни возраст, ни уровень образования Алексея, ни жизненный опыт и, тем более, воинское звание, не допускали такого финала. Но факт оказался, как говорят, налицо. Именно это особенно огорчило Алексея. Он почувствовал себя проигравшим.
И тогда Алексей догадался, что в распоряжении Иварса неожиданно оказался козырный аргумент, который Алексей и вообще многие русские привычно для себя игнорируют, приученные к этому с детства. Этот аргумент называется шовинизм!
Алексея задело именно это. Неужели весь русский народ незаметно для себя грешит шовинизмом в отношении своих «меньших братьев»?
«Разумеется! – признался себе Алексей. – Ещё как грешит! Где угодно, если возникает совместное проживание, всякие киргизы, туркмены и прочие узбеки легко осваивают русский язык, а вот наоборот – не бывает никогда! Русские интуитивно пренебрегают изучением языка своих «меньших братьев»! Разве это не шовинизм? Но не признаваться же мне в нём? Не извиняться же за весь русский народ! Да он этого и не понимает. Лишь униженные понимают унижающее их отношение! Но в том их и козырь, продемонстрированный мне Иварсом. Они – понимают! А мы – нет!»
В разговоре с Иварсом Алексей решил промолчать.
И ему почему-то вспомнился давний случай. Алексей служил курсантом, когда начальник курса поручил ему оформить стенд в Ленинской комнате странным, по мнению Алексея, лозунгом: «Коммунизм – наша цель!» Алексей сразу обратил внимание Петра Пантелеевича на двусмысленность этих слов. Двусмысленность заключалась именно в специфической деятельности артиллеристов-ракетчиков. Они свои цели обязательно обстреливают и поражают! Читать ракетчикам, будто целью стал коммунизм, было весьма странно! На это начальник курса, уважаемый Алексеем как отец родной, сказал примерно так: «Зотов! Я уверен в чистоте твоих помыслов, потому прошу запомнить на всю жизнь – подчас гораздо лучше показаться дураком, нежели умным! Скажешь не к месту умное слово, а оно и выстрелит тебе во вред! Лучше помолчи! Начальник политотдела приказал – пусть он за свои слова и отвечает! А то ведь нам с тобой придётся за него отвечать! А в жизни, парень, часто приходится отвечать за вину других, недосягаемых! Крепко запомни это!»
Перед самими воротами базы Алексей всё-таки заговорил с Иварсом:
– Машину на наше место загони! Да не забудь воду до капельки слить, чтобы в краниках не замёрзла! Вещички свои, кроме стульчика, я с собой в казарму заберу, чтобы никого не соблазнять… А потом отдыхай! Всё-таки три с половиной сотни впереди! В сложных дорожных и погодных условиях! И сегодня отдыхай, и завтра. Я бы вас в культпоход по Риге сводил, но в такой мороз вряд ли это вас обрадует! Так ведь? Поедем домой в понедельник утром. Когда нам отдадут все документы и оружие. Передай это всем ребятам. Я со старшим лейтенантом Подорожко после того, как позавтракаете, за вами зайду. Вместе в автопарк пройдём… Иначе ведь не пропустят! Вопросы есть?
– Всё ясно, товарищ капитан! Будет сделано! Не волнуйтесь!
Алексей, вернувшись из автопарка, опять принялся за «Овода». По штампику выяснилось, что книга эта – библиотечная, давно оставленная кем-то в казарме, потому конкретно никому не принадлежащая. Читать ее можно смело, никого не обделяя. Но вечером, когда для личного состава в клубе показывали фильм «Мимино», Алексей, захватив книгу с собой, попросил киномеханика вернуть ее в библиотеку.
– Считайте, товарищ капитан, что сами и вернули! – весело произнёс киномеханик. – Вернули по адресу! Ведь я здесь в двух лицах, пока наша библиотекарша в декретном отпуске. Спасибо, что вернули! А то всю библиотеку скоро разбазарят! Не давать командировочным книги вроде бы плохо, но многие внезапно уезжают, а я потом ищу, всё собираю…
Глава 15
В воскресенье утром в казарму явился бодрый Подорожко:
– Кончай дрыхнуть! Я за тобой! – весело объявил он. – Я обещал тебе цыплят? Они тебя заждались! Надеюсь, ты сам не цыплёнок и на подвиги готов? Труба давно зовёт!
– А что творится в твоём дамском соборе? – съехидничал Алексей.
– Лёха! Я, конечно, ходок, но мои дамы за свою честь могут не волноваться – Подорожко не балабол!
Два товарища долго и почти бесцельно шатались по центру Риги, потирая быстро замерзающие уши и носы. Потом, заплатив почти астрономические деньги за билеты, отогревались в Домском соборе, слушая орган и Баха.
Внутреннее пространство собора, выполненное в соответствии с традициями католицизма, то есть, в виде большого концертного зала, давило монументальностью и изысканностью готики. Огромная высота каменно-кружевного свода подчеркивала всесилие бога и ничтожность человека. Тонкая отделка всякого клочка пространства заставляла напрягаться, разбираясь в их существе. Цветные витражи завораживали, а место сцены заменял узорчатой стеной орган, набранный из множества симметричных труб разного диаметра и высоты, соединенных в высокохудожественное произведение музыкального искусства.
Наконец суета закончилась, зрители расселись и замерли, заполнив весь зал. В какой-то миг на уши надавила потрясающая тишина, растягивавшая ожидание. А потом Алексей услышал настоящий орган, о котором знал множество восторгов. Он остро ощутил как необычная музыка и всеохватывающее звучание десятков труб схватили его, сдавили, вознесли… Он был удивлён и потрясён происходящим… Воздействие музыки оказалось столь сильным, что Алексей замер и до последних аккордов не принадлежал себе.
– Я и не думал, что такое бывает! – прошептал он в сторону товарища и с удивлением обнаружил, как тот глубоко и спокойно спит.
После очередной прелюдии долгая пауза разразилась фугой. Орган опять мощно затрубил немыслимыми басами, заставлявшими трепетать душу и сердце. От неистового давления неземной полифонии Подорожко открыл глаза и, обалдевший, до последнего звука инструмента просидел парализованным.
– Меня так трясёт, будто я гудел три дня подряд! – заключил он, наконец. – Но больше такого не надо! Этот резонанс кости расшатает! Валим отсюда, Лёха! Бесовская музыка! Уж лучше русский мороз!
[justify]Потом Подорожко водил Алексея по