Что же касается определения Бытия как идеи (Платон), то действительно, понятие идеи фигурировало буквально у всех мыслителей после Платона. Но вот
- определил ли кто-либо после него, что из себя структурно представляет идея;
- показал ли кто-нибудь истоки ее зарождения и результаты развертывания ее смысла в нашем сознании;
- обратил ли кто-либо внимание на фундаментальность роли интеллектуальной новизны в развитии нашей цивилизации?
Отнюдь нет. (Что уж говорить об этом, когда даже Хайдеггер употребляет понятие идеи в основном только в связи с рассмотрением теории Платона). Да к тому же ответил ли кто-либо, кроме досократиков, вполне определенно: Бытие – это процесс или состояние, а потом, если это процесс, то, что ему предшествует, а что является его результатом; а если это состояние, то опять же, что ему, этому состоянию, предшествует, а что за ним воспоследует, и в чем именно заключается это состояние по своей сути. (Досократики, оперировавшие бытийственными понятиями фюсиса как самовозникновения и самовозрастания, алетейи как несокрытости, являющейся из сокрытости (леты) и Бытия как того, что делает сущее сущим, скорее всего, под понятием Бытия имели в виду процесс возникновения сущего).
Вышеизложенное есть всего лишь попытка реконструкции хода развития метафизических представлений в начале Античности. Но, как мы думаем, обоснованность ее лежит в русле того, что и античный грек (досократик) и современный человек одинаковым образом, соответственно, воспринимали и воспринимают приход в их сознание иррациональных идей: во-первых, они понимаются в виде спонтанно являющихся конструкций новых смыслов, а во-вторых, понимание этих смыслов сопровождается непременным возникновением интеллектуального чувства удовольствия, к которому примешивается платоново-аристотелевское удивление-изумление от неожиданности самого явления идеи и от новизны ее смысла. (Единственно в чем может быть отличие так это в том, что в Античности они (идеи) воспринимались более непосредственно, чем в наши дни, когда мир наполнен, – если не сказать: переполнен – идеями, которых наше сознание уже не в состоянии «переварить». Идеи не столько блещут новизной, сколько ложатся бременем из-за своего нагромождения и невозможности их усвоить). Другое дело, что данное восприятие идеи может быть или неправильно истолковано, или вовсе не приниматься во внимание, или, будучи принятым во внимание, не учитываться при создании какого-либо обоснования в виде то ли теории, то ли понятия, то ли умозаключения. Вот здесь-то как раз и нужно искать истоки как искажения метафизических понятий, так и забвения бытия. Но это уже задача отдельного исследования.
А нам остается только привести несколько аргументов в пользу справедливости нашей догадки.
I. Первым аргументом в пользу того, что метафизика выросла из восприятия тех ощущений, которые возникали от интуитивного акта зарождения интеллектуальной новизны (идеи) и проникновения ее из бессознательного в наше сознание, является тот, – отмеченный Хайдеггером в лекционном курсе о Гераклите – факт, что фундаментальные понятия древнегреческой метафизики, а именно: истина, природа, бытие, логос, по сути дела, означают, если не одно и то же, то, по крайней мере, нечто достаточно близко соприкасающееся между собой. То есть, эти понятия в некоторой степени исходят из одного источника и формируются по сходной технологии «самовозникновения» из чего-то ранее нам неизвестного. Вот что пишет Хайдеггер по поводу 112 фрагмента Гераклита:
«Λογοζ есть то же самое, на что, согласно речению 112 , направлено λεγειν, то есть он есть αληθεια, несокрытое, а точнее – несокрытость, утверждающаяся в сокрытии. Несокрытость же есть то же самое, на что направлено ποιειν, то есть φυσιζ, возвращающееся в себя восхождение. Αληθεια, Φυσιζ, Λογοζ суть одно и то же, но не в смысле пустого однообразия, возникающего в результате со-впадения в одинаково безразличное, а в смысле исконного самососредоточения в Единое, преисполненное различий: το Εν. Εν, исконно единящее Единое, Единственное есть Λογοζ как Αληθεια, как Φυσιζ»79.
Да и сам фрагмент 112 (его вторая часть) в переводе-изложении Хайдеггера звучит так:
«Таким образом, настоящее знание состоит в том, чтобы говорить и делать несокрытое – из вслушивания, согласно тому и в соответствии с тем, что, восходя, само показывает себя». (Там же, стр. 479).
Зададимся вопросом: разве не говорит нам это о том, что «настоящее знание» в виде продуктивной идеи представляет особой результат «вслушивания» в то, что, «восходя само показывает себя». А последнее является ничем иным как развертываемой нами из идеи Истины как несокрытости. И разве мы не «вслушиваемся» в то, что внезапно возникает в нашем сознании и как бы «нашептывает» нам то, что оно хотело бы нам сообщить. И здесь, конечно, хайдеггеровская герменевтическая методология анализа «звучания» самого слова в его исконном (корневом) смысле как нельзя лучше подходит к передаче внутренних восприятий и ощущений, возникающих в процессе зарождения идеи и явления ее в наше сознание.
2. Другим аргументом, свидетельствующим о том, что метафизические понятия зародились как следствие спонтанного явления идей в наше сознания – и восприятия последних как нашим интеллектом (понимание), так и соматикой (удовольствие-удивление), – является так же отмеченный Хайдеггером в «Гераклите» текст (имеющий ввиду и Платона и Аристотеля):
«Греческие мыслители говорят о том, что их мышление есть σωζειν τα φαινομενα, спасение того, что кажет себя». (Там же, стр. 478.)
Что имеется в виду под «спасением того, что кажет себя», и почему именно необходимо проводить чрезвычайную операцию по спасению? Хайдеггер дает такое объяснение термина «спасение»:
«Здесь под самокажущимся подразумевается присутствующее как таковое, а так же то восходящее и взошедшее в несокрытое, что совершает свое восхождение как присутствующее, Это «спасать», а именно «спасать» в мышлении, означает: вносить, собирать в несокрытость то, что кажет себя, чтобы иметь его в ней в запасе на все случаи. Это спасение есть средоточение, собирание, λεγειν, а именно λεγειν τα αληθεια – вносить несокрытое в несокрытость. Итак, собирание – это спасительное внесение кажущего себя, внесение знаков в несокрытость». (Там же, стр. 478-479.)
Но можно ли безоговорочно согласиться с данной Хайдеггером трактовкой термина «спасение»? Спрашивается, зачем надо «собирать в несокрытость то, что кажет себя, чтобы иметь его в ней в запасе на все случаи»»? Так ли необходим этот запас «на все случаи»? Является ли он оправданием нашего продуктивного мышления? Ведь мышление, а тем более мышление сущностное (Хайдеггер), то есть то, которое касается Бытия, сугубо интенционально и оно не «работает» «на все случаи» и про запас. А посему дадим собственное, отличное от Хайдеггера, объяснение того, для чего необходимо спасать то, «что кажет себя». А главное, вопрос спасения – надо ли спасать или нет – будет зависеть от того, «что кажет себя». Думается, вполне определенно: не нужно спасать то, что уже находится перед твоим зрительным или умственным взором, а так же то, что можно легко вспомнить, изъяв из памяти, то есть как раз не нужно спасать ранее уже явленное нам сущее. Оно никуда не денется и никуда не скроется.
А что же тогда нуждается в спасении? Спасать необходимо то, что внезапно явилось и так же внезапно может исчезнуть, то есть забыться или затеряться в лабиринтах нашей памяти. А таким свойством, как мы уже неоднократно отмечали, обладает только что явившаяся иррациональная идея, смысл которой сразу же улетучивается из нашего сознания при малейшем отвлечении на какой-либо другой предмет.
Из опыта собственного продуктивного мышления каждый из нас может вспомнить немало случаев, когда проникшую в наше сознание новую для нас, но еще не зафиксированную нами идею (мысль), мы можем забыть, но затем через некоторое время вспомнить ее по какому-либо ключевому слову (знаку, символу и т. д.), связанному со смыслом этой идеи. Так что иррациональная идея, внезапно возникнув, может быть тут же забыта, если мы не сосредоточим на ней пристального внимания и не подберем те слова и те знакомые нам знаки, которые могли бы ее запечатлеть в нашей памяти или на бумаге. Цель данной операции: во-первых, не держать постоянно в памяти ускользающий новый для нас смысл, поскольку при малейшем отвлечении он может незаметно исчезнуть, а во-вторых, забыв смысл идеи, но, обратившись к этим словам и знакам, вспомнить то, что внезапно пришло нам на ум, то есть припомнить смысл самой идеи.
Вот и получается: нуждается в «спасении» не то, уже явленное нам сущее, что собирается нами в несокрытости как запас «на все случаи», а то, что, внезапно явившись, так же внезапно может забыться и исчезнуть из памяти нашего сознания. И этим – спасением – как раз и занимается рефлексия-II. Так что термин «спасение» может относиться, скорее всего, только к спонтанно явившейся инсайтной (интуитивной) идее, той идее, которую «спасает» и наша сосредоточенность на ней, и наша память, и наша рефлексия-II, которая не только раскрывает ее в Истину (несокрытость), но и запечатлевает в словах, знаках, образах и т. д. Ведь по мере того как мы развертываем смысл идеи, в нашем мышлении-представлении появляются образы тех сущих, из которых идея состоит и которые знакомы нашему сознанию.
Это одна сторона того, что мы хотели сказать по поводу вышеприведенной цитаты из «Гераклита» Хайдеггера. Но есть и другая сторона данного текста, которая, хотя и опосредованно, но все же указывает на иррациональный характер того объекта, который необходимо спасать. Дело в том, что, согласно тексту: ««спасать».... означает: вносить, собирать в несокрытость то, что кажет себя, чтобы иметь его в ней в запасе на все случаи. Это спасение есть средоточение, собирание .... собирание – это спасительное внесение кажущего себя, внесение знаков в несокрытость». Но собирание «в запасе на все случаи», скорее всего, относится к функции рефлексии-I, которая собирает (и компанует) известное нам несокрытое (то есть исходное сущее) с той целью, чтобы использовать
