Итак, продолжая наш разговор о причинах забвения бытия, для большей наглядности «поставим» человека в то место приведенной нами метафизической последовательности, когда им уже осознана идея в виде мысли (III). И естественно предположить, что озабочен он будет только тем, как бы ему, во-первых, прояснить и оформить свою мысль, а во-вторых, осмыслить сам факт приложения новой мысли в действительность (У1).
При этом следует заметить, что «бытие» сущих (1У) и их функционирование (У) автоматически предопределено мыслью, уже развернутой из идеи. Поэтому внове создаваемое искомое сущее будет предметом как его сознания, так и манипулирования на логическом уровне в процессе формирования самой мысли. Так что обращен он будет на конец данной последовательности (III— У1), а не на ее начало (1-11). Самое начало (I) не только не будет воспринято человеком-автором идеи, но и не будет им замечено, поскольку всецело принадлежит компетенции бессознательного. Что же касается «чистого» бытия (II), то есть момента явления новой идеи в наше сознание, то оно, вследствие своей искрометности, малозаметности и малоощутимости, может быть забыто, если на него не будет обращено специально направленного и пристального внимания.
И если мы связали с бытийствованием только те этапы метафизической последовательности, на которых в том или ином виде формируется нечто новое, то теперь нам ясно, что к Бытию как таковому мы можем отнести первые четыре стадии бытийствования (1-1У) объективной идеи. Причем первая из них не будет нами даже воспринята, вторая, хотя и воспринимается сознанием, но обладает свойством забываться. Третья и четвертая стадии нами могут быть – хотя и не всегда – не только осознаны, но и проанализированы. Что же касается пятой (У) и шестой (У1), то относиться они будут уже не к Бытию, а к сущему и его существованию. И внебытийное существование обновленных сущих будет продолжаться до тех пор, пока данные сущие не станут объектами – наряду с другими объектами – формирования новых идей в виде объективной интеллектуальной идеи-новизны. Как видим, по настоящему «забыть» мы можем только первый этап бытийствования, так как он, хотя и имеет реальное существование, но не является предметом видения нашего сознания.
И в заключение наших рассуждений о самом факте забвения бытия представим себе противоположную и достаточно нереальную исходную позицию, связанную с явлением алетейи-истины в мир. И посмотрим, к каким результатам – от противного – она нас приведет. Позиция эта заключается в следующем. Если бы весь процесс генерирования новых объективных идей происходил на сознательном уровне и если бы все его этапы четко нами осознавались и не забывались, то у нас не было бы повода говорить ни о таинственности самого Бытия, ни о его забвении, поскольку перед нашим сознанием не было бы никаких тайн и ему нечего было бы ни «припоминать» (Платон), ни «забывать» (Хайдеггер). Были бы только объекты, из которых «складываются» идеи, дающие жизнь обновленным объектам. И не было бы никакого «забвения» бытия, как и не было бы, возможно, самого Бытия.
И какой же вывод из всего этого мы можем сделать. А вывод следующий: забвение бытия – это характерное свойство природы продуктивного мышления, а именно, той его стадии, которая связана с таинственным зарождением, инкубационным формированием и интуитивным явлением объективной идеи.
И это, как мы понимаем, объективная причина забвения бытия. Но есть еще и причина субъективная. А связана она, как нам станет ясно в дальнейшем, с искажением понятия идеи, понятия, которое лежит в основании Бытия. Поэтому, чтобы быть объективным до конца и не сваливать всю «вину» на Бытие, отметим следующее. Забвение бытия – это следствие не только таинственности той фазы продуктивного мышления, которая ответственна за процесс зарождения и формирования новых идей, но и неспособности, а может быть и неготовности, человека разобраться как в самом механизме творческого мышления, так и в том продукте, который оно производит. Если бы издавна мы знали, что из себя представляет объективная идея и знали о том, что только она способна внести в наш мир новизну и много и-разнообразие, да к тому же знали бы посредством каких интеллектуальных процессов и актов нашего мышления она создается, то у нас не было бы повода так неопределенно и так многословно рассуждать о таком, казалось бы, достаточно простом и наиболее нам близком вопросе, каковым является вопрос о Бытии и сущем. Так что вина здесь не только Бытия, но и бытийствующего человека, то есть человека, пытающегося понять, что такое Бытие.
3. И дабы не быть голословным, остановимся более подробно на этом субъективном факторе. Важность его заключается в том, что он, по сути дела, способствовал тому, чтобы сначала отклонить метафизику с пути правильного – пускай и интуитивного – понимания Бытия и сущего, а потом долгое время на этом не совсем верном пути ее удерживать. Попробуем разъяснить суть этого фактора, хотя она уже проглядывает из той разницы в понимании идеи, которое сложилось в Новейшее время и тем пониманием, которым оперировал Платон и все последующие философы. Дело в том, что Платон наименовал то, что составляет основу бытия термином эйдос, переводимым с греческого как «вид» и подразумевающим зрительно воспринимаемый образ какой-либо единичной вещи (объекта). То есть понятие идеи со времен Платона включало в себя два значения: то, которое оно имело в обиходе, и то, которое ему придал Платон.
Вот как описывает данную ситуацию непревзойденный знаток Платона А. Ф. Лосев:
«Но тогда что же такое платоновские идеи?...
Под влиянием новоевропейской абстрактной метафизики давно уже было забыто, что само слово «идея» имеет своим корнем «вид». Идея – то, что «видно» в вещи. В греческом языке это слово очень часто служит для обозначения внешнего вида вещи, наружности человека и пр. С таким значением оно попадалось даже у Платона. Но если всмотреться в сущность вещи, в ее существо, в ее смысл, то он тоже будет «виден» и глазу и главным образом уму. Вот эта видимая умом (или как говорили греки, «умная») сущность вещи, ее внутренне-внешний лик, и есть идея вещи.
Но мало и этого. Идея вещи есть не только видимая умом пассивная фигурность вещи. Она есть в то же время и самая субстанция вещи, ее внутренне определяющая сила»76.
Итак, попытаемся понять, какая опасность заключалась в совмещении понятия идеи, которое ей придал Платон и понятия идеи как зримо воспринимаемого внешнего вида некоторой вещи. А опасность заключалась в том – и она, к сожалению, как нам представляется, претворилась в духовной жизни, – что объектом платоновой идеи стала, хотя и наделенная предельным смысловым содержанием, но все же единичная, изолированная вещь. В то время как на самом деле – и это нам уже известно – идея – это комплекс некоторого количества объектов-сущих (вещей), соединенных между собой посредством взаимосвязи своих свойств. Именно здесь развилка, где наблюдается уклонение от едва наметившегося (Платоном) правильного, – хотя и интуитивного – понимания идеи на путь ее не истинного толкования. Таким образом, неправильное представление о сущности идеи – и в первую очередь ее минимизированного структурного состава – привело к искаженному формированию и пониманию категорий, опирающихся на понятие идеи и непосредственно с ней связанных и из нее вытекающих: Бытие, становление сущего, сущее и т. д. (Заметим кстати, и особо: в идее Платона, хотя и фигурируют свойства, но нет взаимосвязей, поскольку сущее в этой идее единично). И это стало одной из причин столь расплывчатых, а порой и противоречивых толкований выше приведенных терминов и скрывающихся за ними понятий. Вот почему, как нам представляется, сущностная роль идеи совсем необоснованно была возложена на единичную вещь (объект, сущее), которая на самом деле является производной идеи-Бытия, поскольку, подвергаясь воздействию смысла идеи в процессе своего становления, вещь или заново создается или обновляется в части какого-либо из своих новых свойств или взаимосвязей с другими объектами.
Так что совсем не исключено, что современное понимание идеи только потому не было раскрыто в своем истинном смысле в течение столь длительного промежутка времени, что со времен Платона, то есть с начала своего зарождения, понятие идеи было сопряжено – или лучше было бы даже сказать: «заневолено» – с понятием зримо воспринимаемого объекта-сущего. И ошибочным стало не то, что из обыденного представления вещи в платонову идею перекочевала ее «зримость», а то, что эта «зримость» была обращена всего лишь на единичный объект, а не на комплекс объектов, который на самом деле фигурирует в любой идее, будь она материального или духовного плана. Тем самым Платон, сам того не подразумевая и не желая, увел философию идеи на весьма сомнительный путь толкования ее как субстанции какой-либо вещи. Что, естественно, привело к разного рода рассуждениям о «домности», «лошадности» и т. д., относящимся, скорее всего, к сущему в процессе его становления, а не к Бытию как явлению идеи в мир.
Исходя из этого, нам надо понять одно: не вещи (объекты, сущие) внове являются нам в «просвете бытия» – они-то нам всегда даны, всегда знакомы, а потому и не новы! – в «просвете бытия» являются поначалу незнакомые даже нам самим, но, тем не менее, нами же сотворяемые (обнаруживаемые, понимаемые) новые объективные идеи. И только из этих идей может быть увидено становление, то есть «бытие» внове создаваемых или обновляемых сущих-объектов. Вот почему нет идей конкретных, изолированных объектов (предметов, вещей, явлений и т. д.). Есть идеи комплексов объектов, находящихся во взаимосвязи с другими объектами, той взаимосвязи, которая осуществляется посредством проявления каких-либо свойств этих объектов. Поэтому новизна чего-либо может проникнуть в нашу материально-духовную действительность только одним путем: посредством сотворения (создания, обнаружения, «понимания») объективной интеллектуальной идеи. И нет у нас иного механизма созидания новизны, будь она новизной то ли искусства, то ли Бытия, то ли науки, то ли техники.
И как гармония, согласно пифагорейскому тезису (в изложении В. Татаркевича),
«…есть не свойство отдельной вещи, но правильная система многих вещей, многих частей»77.
так и
