Все дело в наличии этой допонятийной фазы мышления, в процессе которой мы прекрасно понимаем смысл новоявленной идеи, но пока что она не облечена нами в какое-либо словесно-знаковое одеяние. И самое главное: содержимым этой фазы является не какое-либо воспринимаемое нами отдельно стоящее сущее (скала, зверь, ангел и т. д.), а некоторый комплекс сущих, организованных – посредством взаимосвязей между собой – в объективную идею. Возникновение этого комплекса в нашем интеллекте и есть наше Бытие. Но на допонятийной стадии этот комплекс еще «свернут», «нечитаем», а потому, еще непереводим на язык сознания. Допонятийная стадия – это всего лишь кратковременный мостик между бессознательным и сознанием. Успели мы переправить по этому мостику содержимое бессознательного (смысл нашей идеи) в сознание – значит, наша мысль может состояться в своем развернутом виде; не успели – мы упустили предоставленный нам самой Природой шанс.
Вот здесь, в неспособности метафизики увидеть за явлением сущего возникновение нового смысла, одним из составляющих объектов которого является это нами внове образуемое сущее, и заключалась главная ее беда. Явление сущего, то есть его возникновение (создание, образование, обнаружение) возможно только – исключительно! – в комплексе, именуемом идеей, но никак не самостоятельно, то есть в отрыве от его взаимосвязей с другими сущими какой-либо идеи. (Можно сказать, что внове обретенные сущим свойства и взаимосвязи – его визитная карточка, которая представляет его, это сущее, во внове явленном виде). Так что невидение сущего в комплексе возникающей идеи оказалось той точкой бифуркации, после которой метафизика не только отдала предпочтение явленности (не-сокрытости, α-ληθεια) отдельного, изолированного сущего, но и предала забвению Бытие само по себе (то есть явление комплекса взаимосвязанных сущих).
Как мы уже видим, в этом вопросе, несмотря на критику Платона, Хайдеггер не «преодолел» его, а наоборот, вслед за ним пошел по пути «обытиевления» сущего. (Если иметь в виду тот, уже отмеченный нами в Разделе 1.1. «Платон как открыватель технологии интуитивного мышления» факт, что идеи Платона относятся к тем же изолированным объектам, но представленным в полном облачении своих сущностных свойств). Иначе, Хайдеггер не задавался бы вопросом, где прячется бытие мела?. Вот и получается, что, если у Платона (как мы уже показали) еще были какие-то наметки увидеть в идее интуитивный акт рождения нового смысла, то в последующей метафизике они были заживо погребены под явленностью сущего вместо того, чтобы получить свое развитие и вылиться в какую-либо, хотя бы примитивную теорию интеллектуальной новизны, основанной на возникновении комплекса взаимосвязанных объектов-сущих.
4. Наряду с категорией становления неопределенность положения категории Истины – то ли она относится к бытию, то ли к сущему; то ли это бытийственная категория, то ли гносеологическая; то ли она есть всего лишь соответствие нашего представления о каком-либо объекте тому, что неким образом проявляет себя в действительности – также нисколько не способствовала проявлению общей картины бытия. Истина – это не объект и не явление, представленные в некой «правильности» своего действительного существования. Истина – это «схваченная» и в последующем развернутая нами взаимосвязь нескольких объектов, ранее представленных в нашем сознании в разрозненном состоянии, а теперь соединенных между собой с той целью, чтобы, во-первых, образовать совершенно новую мысленную конструкцию, а во-вторых, иметь ценностно-смысловое содержание, способное принести некоторую пользу в обиходе то ли духовного, то ли материального человеческого существования. И правильность или неправильность внове созданной (обнаруженной, «понятой») Истины можно оценить, по крайней мере, по двум критериям: во-первых, насколько надежны те взаимосвязи, что соединили данные объекты, а во-вторых, «работает» ли данная Истина, то есть способна ли она принести какую-либо пользу нашему жизнеустроению. А иначе – для чего она явилась?
Так что если раньше истина (αληθεια) в буквальном смысле путалась между бытием («истина бытия») и сущим («истина сущего»), то теперь (см. Раздел 7.1. «Размежевание бытия и истины») мы поставили ее на то место, которое ей принадлежит по праву. Она – промежуточное звено между Бытием и сущим, но такое звено, без которого невозможно ни само Бытие, которое является ее истоком, ни само сущее, являющееся одним из объектов развертываемой из идеи Истины. Истина – это проявленное Бытие, а сущие как зернышки в яблоке – это составные части какой-либо конкретной Истины. Не будь их, собранных вместе, никакая бы Истина не состоялась, как не состоялось бы яблоко без этих зернышек внутри него. Но сущие – это такие составные части, которые сами по себе, изолированные, по отдельности, мало чего значат. А вот то самое, что делает эти объекты по настоящему сущими, так это те оригинальные взаимосвязи, которые однажды и навсегда соединяют их в единое целое, именуемое идеей, будь то идея импрессионизма или градусника, идея справедливости или очков, идея бессознательности или колеса и т. д. и т. п.
Вот теперь мы уже видим, что поставленный Хайдеггером вопрос различения Бытия и сущего автоматически снимается, поскольку сущее довольно-таки явственно отделено от Бытия «пограничной областью» (зоной), именуемой Истиной.
Итак, поскольку Бытие само по себе (то есть как возникновение нового смысла в виде Истины) в свое время не было «схвачено» и закреплено метафизикой, последняя за неимением лучшего наделила бытием обыкновенное сущее в его всеобщности, а попросту, что называется, голословно приписала его сущему.
Но правильным ли был такой шаг? Судя по тем последствиям, к каким данное нововведение привело (забвение бытия, онтическое мышление и т. д.), вряд ли можно отнестись к нему с одобрением, поскольку наше мышление окончательно «соскользнуло» с попыток определить Бытие само по себе на безоговорочное приятие «бытия» сущего. Это и был «момент» капитуляции метафизики. То есть наше познание Бытия смирилось с невозможностью познать само Бытие, а потому и переключилось на познание более «легкого» объекта, каковым является сущее.
Но это было еще полбеды, а беда состояла в том, что бытие было приписано всему существующему сущему. Вот так и зародилась ложная в своей сути «онтология Присутствия», окончательно и бесповоротно отвлекшая внимание от самого Бытия. Но на самом-то деле Бытие можно приписать только тому внове образуемому сущему, которое находится в стадии становления, то есть образования или обновления своих свойств и взаимосвязей с другими объектами, вместе с которыми оно является составной частью идеи.
Да, действительно, мы можем, в конце концов, согласиться с тем, что сущее бытийствует в процессе обретения им новизны (свойства, взаимосвязи), но зачем же было награждать столь почетным титулом, титулом «бытие» обыкновенное сущее, сущее, «прозябающее» в своем существовании, то есть то сущее, которое пока что не обретает какой-либо существенной новизны, той новизны, которая позволила бы ему повысить свой сущностной статус. В лучшем случае оно всего лишь выполняет свою «подручную» функцию, как ее выполняют очки, мел, колесо и т. д.
Приведем простой пример пушкинского поэта из одноименного стихотворения: поэта как существующего сущего и поэта как объекта, охваченного вдохновением. Вот данная Пушкиным сущностная характеристика поэта как обыкновенного существующего сущего:
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он»70.
А вот что случается с ним, когда приходит вдохновение, то есть, когда его посещает идея, необходимость раскрыть и выразить которую, становится насущной потребностью поэта:
«Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел». (Там же).
Вот так же и любое сущее может
- либо просто существовать, ничем себя не проявляя (а в лучшем случае, лишь выполняя свою «подручную» функцию),
- либо «бытийствовать», – в нашем интеллекте – участвуя в разных идеях и обретая в них все новые и новые свойства и взаимосвязи с другими сущими.
А последнее, как мы понимаем, является залогом участия во все новых и новых (будущих) идеях. Вспомним хотя бы о том всплеске количества идей, который стал возможен с открытием Резерфордом атомной структуры материи, или о том, к какому неожиданному развитию психологии привело открытие бессознательного.
5. Далее: метафизику преследует постоянная неопределенность и путаница с понятием, что такое интуиция. Мало того что этим словом обозначается и способ, каким нам является нечто новое, и содержание этой новизны, мы к тому же еще не определились с тем, является ли она актом спонтанного возникновения интеллектуальной новизны в виде идеи или это всего лишь прозрачность какого-либо чувства или наглядность какой-либо вдруг ставшей нам понятной старой мысли, мысли ранее не доходившей до нашего сознания во всей своей полноте и ясности. А ведь интуиция в своей наиболее плодотворной форме, в форме инсайта, озарения и т. д. является единственным фактором, который, наряду с возникновением интеллектуального чувства удовольствия-удивления, удостоверяет возникновение нового интеллектуального смысла, то есть удостоверяет само Бытие.
6. Неопределенность понятия Бытия, выводимого то из сущего («бытие» сущего), то из идеи (Платон), то из мышления («бытие и мышление – одно и то же»: Парменид), так же не способствовала ясности наших представлений относительно Бытия, сущего, Ничто, становления и т. д.
7. Смешение и даже неразличение двух разновидностей рефлексий, одна из которых – рефлексия собирающе-анализирующая (рефлексия-1) подготавливает акт Бытия, то есть акт сотворения и возникновения новой смысловой конструкции в виде объективной идеи, а другая – рефлексия раскрывающая (рефлексия-11) – развертывает эту конструкцию в Истину (мысль), так же внесло свою лепту в искажение наших представлений о том, как осуществляется Бытие и каким образом оно связано с Истиной и с мышлением.
8. А вот здесь мы подошли к основной и, можно сказать, обобщенной причине, демонстрирующей, почему же все-таки метафизика оказалась если не в тупике, то, по крайней мере, у «разбитого корыта». Как мы уже видим из предшествующих пунктов, плодотворному ее формированию во многом препятствовало отсутствие четко и достаточно полно разработанной терминологической базы. Другими словами, метафизику постоянно преследовала – подобно врожденному