Эквивалент. Главы 1-9.

перемещения старшины. Рассказал, с какими бойцами он повстречался, в какой отнорок шмыганул и какие ружейные приёмы старшина выполнил. Всё оказалось так, как рассказывал пацан, но старшине не верилось. Как так-то? Может бойцы Димку проворонили? Или он просто вошёл с кем-то из бойцов в сговор?
          - А скажи, мил человек, - стал допрашивать старшина. – Когда я занимался с винтовкой, кто стоял рядом со мной?
          - А никого рядом не стояло, дядька Вова, - отрапортовал Димка. – За исключением ефрейтора Цака.
        - А вот и нет, - обрадовался старшина. – Вот ты и попался. Не стояло рядом никакого Цака.
      - Как же таки нет, если таки да, - в стиле Цака ответил Димка. – Умеет ефрейтор подкрадываться незаметно. Да вы сами можете у него спросить. Он сейчас вон за тем поворотом топчется и не решается, почему-то сюда подойти. Стоит там и уши греет.
          Дубинин заглянул за поворот в траншеи и схватил за шкирку ефрейтора. Притащив ефрейтора к обществу, Дубинин очень ласковым голосом констатировал:
        - Таки опять подкрадывался ко мне братец? А, может, вы тут все сговорились? А, фокусники?
        - Никак нет! – пошёл в отказ ефрейтор. – Ничего не видел и ничего не слышал, своей Симой клянусь.
        При этом Мойша косился на сынишку матёрого душегуба, сидящего почему-то с повязкой на голове. Зачем ему замотали глаза? Ефрейтор лихорадочно соображал, в какие игры здесь играют старшина и бойцы, но разум отказывался понимать происходящее.
        - Чего не слышал? – переспросил старшина.
        - А ничего, - признался Цак. – Не слышал никаких читок уставов по ночам. Но одобряю.
        Старшина пристально уставился на выкручивающегося Мойшу. Тот вдруг стал подмигивать старшине одним глазом и приподнимать многозначительно брови, намекая старшине, что хочет что-то сказать ему наедине.
        - Отойдём, - понял пантомиму старшина.
        Отошли метров на десять.
      - Товарищ старшина, - жарко зашептал ефрейтор. – Я только «за» всеми фибрами моей истерзанной души.
      - Чего фибрами, «за»?
      - Чтобы бойцы разучивали ружейные приёмы в любых условиях. А как же. Сам хотел предложить. И с уставами надо постоянно работать. Помню, в нашей учебке служил командиром роты капитан Башмаков. Душевный был человек. Так он мине говорил: «Я разбужу вас боец Цак ночью, а вы мине должны рассказать устав без запинки». Вот я и говорю, как стемнеет надо повторять устав и тренироваться в штыковом бое. Я «за».   
        Старшина смотрел на говорливого ефрейтора и ему хотелось сотворить с ним чего-то нехорошее, ибо от этого Мойши у старшины внезапно начал дёргаться глаз.
        - Мойша, ты приболел? – спросил старшина. – Какие к святым помидорам уставы и ружейные приёмы, когда сейчас на нас немец полезет. У бойцов сейчас одна задача – поглубже зарыться, определить расположение противника да стойко обороняться. Быстро спустись со своей Луны на Землю.
        - Так вы же сами… - начал Мойша.
        - Для приболевших сообщаю отдельно, - наставительно сказал старшина. – Я знаю, что делаю, а ты нихрена не знаешь. Не путай мизинчик с буддизмом. Я научные эксперименты проводил, причём совершенно секретные, а ты болтологией занимаешься, как последний нудист. Пятый десяток идёт, а ума не нажил. Давай быстренько принимай умный вид и иди к бойцам - сейчас жарковато будет. Драться придётся. Немец уже скопился для атаки, а мы ему сейчас немножко малину-то обосрём.
        - Каким образом обосрём? – включил мыслительный процесс ефрейтор.
        - Думаю со станкача рубануть по снайперишке, сразу же из ручника по их выдвинутому пулемёту, а Димка пристрелит наблюдателя-дальномерщика, раз говорит, что он его видит. Всё сделаем быстро и чётко, в одну секунду. Немец, конечно, обозлится и начнёт кидаться минами, но нам не привыкать. Зато основные глаза мы ему поотшибаем. Давай, Мойша, иди к бойцам – пусть готовятся к отражению атаки. Чувствую, опять жара случится, как в пустыне Кара-Кум. Куда побежал? Я ещё не всё сказал. Не забудь бойцам дать команду выдвинуть на позиции макеты пулемётов.
          Это было ноу-хау старшины. Его как-то осенило поручить бойцам, сгандобить макеты станковых пулемётов типа «Максим». Рукастые бойцы вырезали из снарядных ящиков детали, изображавшие щитки, как на «максимке», а из брёвен – рыла пулемётов. Получились изделия, которые легко спутать с пулемётом. Даже с двадцати метров трудно определить, что эта каркалыга, просто обманка, а не грозное оружие. Молодой комбат положительно оценил макеты пулемётов и приказал командирам других рот изготовить такие же приблуды: всё лучше, когда немцам придётся тратить боеприпасы на уничтожение макетов, а не на обстрел настоящего оружия.
 
 


            Оберлейтенант Зигмунд Пфайффер воевал на восточном фронте уже целый год, с самого начала кампании, с четырёх утра 22 июня 1941 года. Для Пфайффера тогда приказ фюрера об открытии восточного фронта оказался шоком. Фюрер попёр наперекор всему – интересам собственной страны, желанию народа, здравому смыслу. А как же пакт о ненападении? Мало фюреру западного фронта? Один раз уже Германия воевала на два фронта. Что получилось, все знают. То же самое опять повторяется! Получается, что фюрера какие-то «голоса» подтолкнули к войне с Россией. И эти «голоса», скорее всего, сидят в Лондоне и в Вашингтоне, а не в голове у фюрера. В голове у него злые тараканы сидят. Но вести разговоры на скользкие политические темы опасно. Только общаясь наедине с самим собой, Зигмунд мог говорить откровенно. Упаси нас Боже и святая свастика. Иначе никак нельзя – можно попасть в концлагерь или в штрафной батальон. А немецкие штрафные батальоны – это не русские штрафбаты, служа в которых грех можно смыть кровью. Из штрафных батальонов  вермахта можно попасть только в могилу.
        Тогда, перед самой войной с Россией, фюрер разъяснил вермахту, что Германия вынуждена атаковать эту страну, ибо жидо-большевистская власть советов уже собрала монгольскую орду для нападения на Германию. Монголы спят и видят, как бы гнусно надругаться над истинными человеческими ценностями, присущими немцам, как высшей расе. Фюрер объяснил нации, что монголы и всякие славяне – это даже не люди. Есть высшая исключительная раса, есть животные, и есть монголо-славянская орда. Они хуже животных, поэтому их всех надо уничтожить, а их земли забрать себе. Всё ясно, понятно и справедливо. Очередное гениальное прозрение великого фюрера. Как-то он быстро забыл, что Российская империя, наверное, самое мощное государство в мире. Если сейчас в Империи большевики, то, что поменялось?
          Война на восточном фронте планировалась в течение трёх-четырёх недель. А дальше только собирай в кучу миллионы пленных и корми их пищей, которую они любят, то есть помоями.
        Уже через месяц нахождения на восточном фронте оберлейтенант Зигмунд Пфайффер (тогда ещё просто лейтенант) подсел на перветин (метамфетамин). Иначе с ума здесь можно сойти. А от перветина не сойдёшь? Сойдёшь – но то потом, а сейчас чем нервы лечить? Шнапс уже не помогает.
        То, что скоро Гитлеру, а вместе с ним и Зигмунду Пфайфферу придёт «капут» оберлейтенант понял в октябре 1941 года. Только сначала сдохнет Пфайффер, а потом Гитлер.
          Однако, в Берлине относительно перспектив  Вермахта считали иначе. В Германии 10 октября даже вышли газеты с броскими заголовками «Кампания на восточном фронте окончена!»  Пфаффер читал эти газеты и с ужасом думал – всё только начинается и на Германию скоро обрушатся тридцать три несчастья, ибо ловушка захлопнулась. Оказалось, что вермахт не готовился воевать зимой. Почему-то фюрер решил, что управится с Россией за несколько месяцев. До зимы. Осеннюю распутицу он тоже не учитывал.
          Если летом войска ещё бодрились, то к осени на Пфайффера и весь вермахт посыпались несчастья, как из рога изобилия. Вдруг оказалось, что Россия – это огромные расстояния, это тяжёлый климат, это русские солдаты, норовящие убить представителей высшей расы; это артиллерия и русские танки, которых оказалось очень много.
        Еще вчера войска жили в удобных казармах, а теперь ночевали в антисанитарных условиях, где только придётся. Осенью вермахт накрыло грязищей. Потом пришли морозы, аж до семи градусов ниже нуля. Надо продолжать наступать, но нет топлива. Грузовики со снабжением утонули в грязи где-то в тылу. Солдаты простужаются, болеют желудком и завшивели. Бои становятся всё ожесточённее и страшнее. Вместо того, чтобы сдаваться и идти есть вкусные помои в концлагерях, русские дерутся всё яростнее и изобретательнее. Они каждый день учатся воевать, и у них это получается всё лучше. До Москвы вермахт вместе с Зигмундом Пфайффером всё-таки добрался, совершив невероятное, но какой ценой: множество солдат убито, обморожено, простужено, в госпиталях огромное количество раненых. Раненые, что попали в госпиталь – тем повезло, в отличие от тех, кого не смогли эвакуировать. На раненых, валяющихся в ближнем тылу, смотреть без тошноты нельзя: лежат в грязи, часами и днями ожидая эвакуации в тыл, раны гноятся, гангрена расползается по всему телу. Вонь и смрад разложения. И вши. Этих насекомых можно назвать настоящими жидо-большевиками, ибо они намертво вгрызаются в кожу представителей высшей расы и вдоволь пьют их исключительную кровь.
          Под Москвой Пфайффер получил серьёзное ранение, но каким-то чудом его смогли вывезти в Смоленск, где он провалялся до середины января сорок второго года. Об изменении положения на фронте зимой 1941-1942 годов Пфайффер понял из общего лейтмотива сообщений фронтовых корреспондентов: от «непобедимая немецкая армия скоро войдёт в столицу варварской России» до «доблестные войска успешно отбивают бесполезные атаки большевиков». Ну, да, типа того: «Сильно потрёпанный враг продолжает трусливо наступать». Короче говоря, под Москвой Гитлеру здорово наваляла монголо-славянская орда.
          Валяясь в госпитале, оберлейтенант хотел обратиться к психиатру с жалобами на психику, но вовремя одумался, так как в Рейхе психов не жаловали. Он наверняка получил бы какой-нибудь красивый диагноз в мирное время, а для войны его отклонения в психике – это нормальное явление. На восточном фронте в вермахте нормальному человеку делать нечего: здесь даже нормальный быстро оскотинится и деградирует, или застрелится, как делали многие солдаты и офицеры.
          Крах под Москвой не отрезвил фюрера: он, игнорируя Москву, повернул войска на юг, надеясь захватить Кавказ. Гитлер, как все одержимые, был упорен в достижении цели, точно носорог, вступивший в брачные игры, и солдат вермахта не жалел. Очень хорошо эту особенность Гитлера просчитали англичане и американцы: теперь он руками немцев ослаблял Россию – главного противника англосаксов.
          Опять Пфайфферу пришлось сутками топать по необъятным азиатским просторам. Хотелось каким-то образом прервать это унылое однообразие, пусть даже боем с русскими, чёрт бы с ними, лишь бы хоть какое-то разнообразие. Солдат пугали и деморализовывали огромные расстояния и постоянное напряжение от козней противника.
          Так оберлейтенант с боями дошёл