Дыры.

— Ну да!— бодро подтвердил он.— Решил узнать, как ты там.

— Синицын, где ты пропадал?! Мне так хреново! Сволочь, ты не должен был меня бросать!

— Прости, Люсь, я в самоволке. Все думают, что я погиб, а я сбежал. Ты же знаешь, я никогда не был героем.

— Мне плевать, трус ты или герой. Ты мне нужен. Возвращайся, пожалуйста. Никто не будет знать, что ты жив. Мы сделаем тебе новый паспорт, а потом уедем. Вдвоем, ты и я. Ты же всегда этого хотел.

— Я и сейчас хочу. Всегда буду хотеть. Но не судьба.

— Почему?— Я начала плакать.

— Ты из другой жизни, Люсь. Просто ты этого пока не знаешь, а я вот знаю. Все о тебе знаю. Ты всю жизнь вкладывала душу, но ничего не возвращалось, и теперь ты хочешь очерстветь, потому что думаешь, тебе так будет легче. Ты веришь, что жизнь — она жестокая, и душевные порывы — одно лишь зло. Но ты поймешь, что ошибаешься. Скоро все придет, Люсь. Уже скоро все к тебе вернется. Нужно потерпеть, еще немного потерпеть. У нас с тобой разные миры.

Я проснулась посреди ночи в своей палате, вся в слезах. И в этой темноте, проглатывая рыдания, чувствуя плачущую в унисон со мной правую руку, я впервые со всей отчетливостью осознала, что буду жить.

На следующий день мама пришла не одна — с отцом. Мне уже разрешили совершать короткие вылазки по коридорам больницы, но посетителей все равно отправляли ко мне в палату из опасения, что я могу грохнуться в обморок. На сей раз мама вела себя как ни в чем не бывало. Привычно отдавала распоряжения, как мне жить и что мне есть, интересовалась, какие мне назначили процедуры, чем меня колют и когда выпишут. Я не знала ни чем меня колют, ни когда мне можно будет вернуться домой. Наверное, если брать рамками того же киноромана, то после всех наших ссор и сцен между мной и мамой должен был состояться некий заключительный разговор, пусть даже на повышенных тонах, но непременно со слезами и объятиями в конце. Ничем подобным не пахло; как и в случае со снотворным мама просто сделала вид, будто ничего особенного не случилось. Словно я и впрямь отдыхала где-то в курортном санатории и теперь вернулась. И я была несказанно рада, что не было этих выяснений. У всех рыльце в пушку, и нам хотелось как можно безболезненнее переключиться на непринужденную атмосферу.

Отец по большей части молчал. Лишь напоследок сказал, чтобы я позвонила ему на сотовый, когда меня будут выписывать. Он возьмет такси и встретит меня возле больницы. Ни слова не прозвучало о том, что они разрешают поселиться мне дома — это было как само собой разумеющееся.

После обеда заявилась Трофимова. Вид у нее был загадочный. Я приподняла одну бровь, выражая тем самым, что жду очередных объяснений. Со мной ей не было смысла юлить, я знала Надьку как облупленную.

— В общем, я не одна,— сообщила Трофимова с ходу.

— А с кем?

— Я вот зашла тебя подготовить.

— А что, меня нужно готовить?— подозрительно осведомилась я, усаживаясь на койке поудобнее.— Ты полк с собой привела?

— Полк, не полк, но на всякий случай… У тебя же сотрясение.

Она мне подмигнула, чем вызвала мою недовольную гримасу, ретировалась к двери и, приоткрыв ее, крикнула.

— Девчонки, заходите.

Девчонками оказались Катя Череповец и Аня Линь, мои одноклассницы. Я сначала обомлела от неожиданности, а потом прослезилась. Катька бросилась меня обнимать, Аня приветливо улыбалась — мы не были близкими подругами, чтобы лобзаться, но видеть старосту своего бывшего класса я была рада не меньше. Девчонки, кажется, ничуть не изменились за то время, пока я их не видела. А с чего бы им меняться, скажите на милость? Их жизнь остается такой же, как и три месяца назад, это я прошла огонь и воду. Но, видимо, я поспешила с выводами относительно себя, поскольку Череповец, оглядев меня, растроганно произнесла:

— Люська, ты ни капли не изменилась!

— Бледнющая только, как смерть,— вставила довольная собой Трофимова.

— Ерунда!—отмахнулась Череповец.— Первого сентября было хуже…

Она осеклась и покосилась на Аню Линь, которой, конечно же, ничего не было известно о том, как меня хлестали по щекам, стараясь привести в себя, и как я напялила кофточку задом наперед и переодевалась в подъезде. Я махнула рукой, показывая, что мне уже не до секретов. Сама Анька, будучи дипломатом, поспешила разрядить паузу.

— Как самочувствие?

— Нормально. Только рука сломана и бок болит.

— А голова?

— Мыслю…

— Значит, существуешь,— с улыбкой закончила за меня Аня.— По этому поводу и разговор.

Я вся обратилась во внимание, притом что видела ухмыляющуюся мордашенцию Трофимовой. Кажется, подруга моя в очередной раз задумала аферу.

— Надька с утра тут всех на уши поставила по поводу того, что ты хочешь вернуться в школу,— сказала Аня.

Я покосилась на Трофимову и промолчала. Я не говорила прямо, что хочу этого, но тут был один из тех случаев, когда человек, принимая решение за меня, оказывал мне добрую услугу.

— И какие шансы?— напрямую спросила я.

— Не то чтобы шансы,— уклончиво ответила Аня.— Головчук слышать ничего не хочет о твоем возвращении. Тебя бы давно уже исключили, но Надька…

— Знаю уже,— улыбнулась я.

— Вот. Но есть вариант. Глинов у нас мужик демократичный. Возможно, он пойдет навстречу.

Я задумалась над ее словами. В обход Покемонши, через голову завуча — напрямик к директору школы. Конечно, в этом что-то было.

— Если есть желание,— продолжила Аня,— то, как только тебя выпишут, сразу беги к Глинову, столби участок. Ему, понимаешь, какая нафиг разница, будешь ты учиться или нет. Он на тебя зуб не имеет, ты ему дорогу не переходила. Поплачешься чуток, что-нибудь да выгорит.

Я вспомнила тот день, когда решила послать школу к чертовой матери. Тогда мне это казалось самым естественным жестом, к тому же хлопот хватало и без школы — позже я отправилась в венерологию, где узнала, что у меня гонорея. Вот только некоторые из наших решений — сознательно или нет — приходятся в аккурат на очередной зигзаг судьбы, а потому становятся необратимыми. Родители — тут другое дело. Голос крови все-таки. А школа… Какое может быть родство?

— Девчата, спасибо вам,— растроганно произнесла я.— Но я не могу.

Трофимова и Череповец воскликнули в один голос.

— Люська, ты же сама хотела!

— Люсь, возвращайся, правда!

— Не могу!— надрывно выкрикнула я.— Сами посудите, какая из меня ученица. Я столько пропустила. Ну, разжалоблю я Глинова, ну, примет он меня назад. И что? Меня завалит та же Покемонша.

— А Надька как, по-твоему, учится?— возразила Череповец.— Она ведь тоже пропустила — дай Бог. И у нее до сих пор пальцы не разработаны до конца. Учится же!

— Кать, погоди.— Трофимова стала серьезной, что с ней случалось нечасто.— У меня отдельный случай. Мне предки наняли репетиторов. Я, еще когда на больничном сидела, дома занималась. Так что в школу я пришла подкованной.— Она взглянула на меня.— Тебе предки наймут репетиторов?

— Вряд ли…

Повисло молчание. Все думали над тем, как все просто бывает на словах, и как самое незначительное обстоятельство может низвести весь грандиозный план на нет. В этой тишине Аня Линь приняла решение.

— Люсь, если ты серьезно решишь вернуться, с уроками я тебе помогу.

— С чего это вдруг?— изумленно спросила я.

— Считай это жестом доброй воли,— невозмутимо ответила Аня.

— Я серьезно.

Анька нахмурилась. Трофимова с Череповец смотрели на нее с не меньшим интересом, ожидая, что она скажет.

— Знаешь, Люсь, меня недавно премировали…

— Точно!— вклинилась Надька.— Самая… Как там?

— Самая успевающая и рациональная ученица школы,— со странной улыбкой сказала Аня.— Раньше я о таких титулах и не слышала. Очередной демократический выпендреж, хотя, нет слов, приятно. Тем более денежный вариант тоже прилагался.

— Ты вообще к чему это?— не поняла я.

— Да я вот думаю теперь: что бы сказали наши учителя, которые назвали меня самой рациональной, если бы узнали, что в девятом классе я втрескалась по уши и чуть не уехала из города?

Мы уставились на нее в изумлении.

— Серьезно?— неверящим тоном спросила Череповец.

Анька кивнула.

— Познакомилась с мальчишкой в Интернете. Он из Краснодара оказался — не ближний свет, сами понимаете. Сначала просто общались, посылали друг другу фотки. Потом проснулись чувства. А потом… Потом я родителям заявила, что после девятого класса еду в Краснодар поступать в какой-нибудь колледж. Все равно в какой, лишь бы быть рядом с ним. Представляете?

— Я не представляю,— тут же отозвалась Трофимова.

— Я теперь тоже,— хмыкнула Аня.

— А чего не поехала?— спросила Череповец.

— Старший брат вправил мозги. У нас есть дача, он отвез меня туда и запер. Я чуть себе вены не вскрыла в истерике. А он каждую минуту повторял мне одно. Любовь — это прекрасно. Но это мужчины должны все бросать и рваться к своим возлюбленным, не женщины. Это мужчины должны преодолевать препятствия и километры. Это мужчинам дано быть отчаянными, рисковать всем, даже жизнью. Женщина — если она хочет во всем оставаться женщиной — должна уметь ждать. Иначе ее будет мотать из стороны в сторону, как…

Аня не договорила. Повисла очередная пауза. В этой тишине мой голос прозвучал так, словно из могилы.

— Как меня.

— Ну, я не это хотела сказать,— поспешно поправилась Аня.— В конце концов прошло мое помутнение, я подумала: действительно, а какого черта, если он меня так любит, путь совершит поступок. Я решила ждать. Пока ждала, помутнение прошло еще больше. А потом как-то раз мой ненаглядный пишет как ни в чем не бывало: мол, завел подружку, влюбился. И делится со мной подробностями. Такие вот дела. Хороша бы я была, если бы приперлась в его чертов Краснодар, и он бы меня бросил.— Аня помолчала.— Ты понимаешь, Люсь?

— Вроде да,— неуверенно протянула я.— Но у меня нет брата. Так что не совсем понимаю.

— Мы все женщины, и ты, и я, все мы одинаковые. Если я не протяну тебе руку помощи, то однажды я не смогу протянуть ее себе самой. Я не могу точнее объяснить. Может быть, мне хочется сделать хоть что-то. Чтобы жить потом, и когда будет хреново, думать: ничего не зря, в этой жизни я кого-то вытянула. Значит, вытяну и себя тоже.