тебе.
Послали в штаб связного с донесением, выдвинули дозоры, назначили часовых. На фланги поставили пулемёты.
Говорков прислушался. Монотонный шорох дождя в листве кустарников и ни малейших признаков движения.
— Ложись, командир, я подежурю, — предложил Титов. — Ближе к утру разбужу.
Говорков нащупал склон канавы. Бережёного от шальной пули канава бережёт. Расправил на сырой траве край плащ-палатки, лёг, прикрылся с головой другим краем. Ноги в сапогах остались под дождём.
Тело, почувствовав холодную сырость земли, передёрнулось в ознобе. Говорков закрыл глаза и тут же уснул.
Проснулся под всё то же шуршание дождя, к которому присоединилась отдалённая канонада. Шевельнул ногами, услышал журчание воды — ноги лежали в луже. Сдвинул с головы край плащ-палатки. Рассвет едва пробивался сквозь густой туман, запутавшийся в кустах вокруг канавы.
Заросший щетиной, осунувшийся и словно почерневший Титов стоял, опираясь ногой на склон канавы, смотрел на запад.
Говорков поднялся, прокашлял утреннюю хрипоту, подошёл к Титову, достал бинокль.
— Тихо? — спросил, потому что молчание тяготило.
— Тихо, — ответил Титов.
И без вопросов-ответов было понятно, что тихо.
— Замёрз что-то, — пожаловался Говорков, зябко передёрнув плечами.
— В бане теплее, — вздохнул Титов. — Там водичка горячая.
Говорков приложил бинокль к глазам, но увидел только серую пелену. Убрав бинокль, вгляделся в окрестности. За неясными очертаниями кустов разглядел рогатины проволочного заграждения. Буркнул, кивнув вперёд:
— Чуть не напоролись.
— Вовремя остановились, — подтвердил Титов.
Хлопнули и с шипением взлетели две осветительные ракеты. Что немцы хотели высветить и увидеть в серой пелене дождя?
Неясные световые пятна ракет замерли в глубине низких облаков и, бессильно шипя, медленно поползли вниз.
Туманная изморось, подсвеченная ракетами, стала ещё гуще.
Дождь мелко стучал по набухшей плащ-палатке, как по фанере.
Немцам в траншеях не лучше, чем нам, злорадно подумал Говорков и представил, как мутные потоки воды со всех сторон стекают в траншею, беловатая пена и пузыри ползут по поверхности воды. За день-два от такого дождя любая траншея превращается в сточную канаву с густой жижей по щиколотки, а то и до колен, со скользкими от грязи стенками.
Одна польза от большой грязи на передовой — мины не страшны: чмокнут, ткнувшись в землю, взорвутся в грязи, булькнет облако дыма из жижи, а осколки останутся под землёй.
— Связной не вернулся, так что приказов нет. Отдыхаем пока. Идём под кусты, командир. Там вроде повыше и посуше.
Где-то вдалеке глухо проворчали взрывы.
Говорков с Титовым вышли из канавы поднялись на бугор. Выбрали раскидистый куст, прикрепили поверх него плащ-палатку наподобие тента. Обломали ветки, сложили на землю, расстелили другую плащ-палатку. Сели.
Думать об обороне или наступлении не хотелось. В такую погоду мозги работать отказываются.
Прибыл старшина Хватов с помощником, принёс два термоса каши, термос чая, заваренного сушёной морковной крошкой, мешок с хлебом, махорку. Деловито, но не обидно покрикивая на бойцов, вручал буханки хлеба и отмерял кашу в котелки. В подставленные ладони бросал куски сахара, щепотью сыпал в кисеты махорку, всё делал умело и привычно, размеренными и быстрыми движениями. Норму спиртного выдавал, придерживаясь правила: лучше перелить, чем недодать. Мелочности при выдаче продуктов не допускал, слыл честным старшиной и репутацией дорожил.
В случае заминки басисто торопил:
— Следующий подходи!
Быстро закончив дела, Хватов собрал манатки, перекинул опустевший мешок за спину, буркнул неизвестно кому:
— Ну, я пошел!
Его повозочный закинул на спину пустые термосы. Оба вылезли из траншеи и по низине, залитой туманом, направились в тыл, к ротной кухне.
***
Днями западный ветер гнал лохматые тучи. Дожди то шуршали и капали, то затихали, то лили нудно и нескончаемо.
На ссутуленные спины бойцов наброшены набухшие от воды, отяжелевшие накидки — треугольные куски палаточной ткани.
Накидки бойцы носят каждый по-своему. На одном два угла накрывают плечи, а третий болтается сзади хвостом, липнет при ходьбе к пятой точке. У другого один угол накидки затянут шнуром на голове вроде капюшона, а ноги до колен наружи. Под накидкой сверху до пояса сыро и тепло. Но найдёт вода дырочку — и ползёт по спине вдоль хребта холодный ручеёк, скользит-холодит меж ягодиц, крадётся под коленки.
Ниже ремня солдатское хозяйство мокрое, от холода скукоженное, будто кто в ширинку кружку колодезной воды плеснул.
Красные, стылые от холода руки с несгибающимися пальцами в рукава под¬битых ветром и дымом шинелюшках подобраны. Лица посиневшие, губы онемевшие, из носа жижа течет. Бойцы то и дело шмыгают — руки из рукавов неохота вынимать, чтобы высморкаться.
Шинели на уровне колен. В длинных шинелях, сшитых по меркам, форсят тыловики и начальство. А окопникам в длинных шинелях в атаку бежать полы мешают. Окопники на марше и перед атакой даже у коротких шинелей полы задирают и подтыкают под поясной ремень.
Винтовка поверх всего на ремне висит. Окопники оружие от дождя не прячут. Это разведчики автоматы держат под накидками, чтобы в любой момент были готовы к бою. У окопников внезапных моментов не бывает, их о предстоящих боях заранее предупреждают.
Осенний мелкий дождичек — в бога, в душу, в мать и всех святителей — шуршит, не переставая, день и ночь.
Достанет кто из грудного кармана кусок газетной бумаги цигарку завернуть, а бумага от сырых пальцев и размокла. Нагнётся боец, прикроется от дождя, пальцы оботрёт о гимнастёрку, если найдёт на себе сухое место, исхитрится завернуть в газетку щепоть махорки. Сунет в зубы, прикурит. Ниже пояса вода течет, а в зубах огонёк душу греет. И нутро вроде как теплеет.
Штабники и тыловики в глубоких блиндажах-укрытиях сидят. А красноармейцам ни костра в окопе, ни сухого помещения. Сменится с поста боец, идёт в землянку. В землянке пол на четверть водой залит. По бокам земляные нары. По стенам грязная жижа течёт, с потолка вода капает, лапник на нарах мочит. На нарах с каждой стороны по шесть человек отдыхают. Теснота — повернуться негде.
У немцев блиндажи сухие, хорошо крытые, стены обиты досками, нары соломой выстланы, горячая сытная пища.
***
Говорков вышел из блиндажа, закурил. Небо на востоке бледнело. Скоро немцы начнут гутен морген, «доброе утро» — обязательный утренний обстрел. Без этого они, сволочи, не могут.
Услышал снаряд на излёте, успел удивиться, что рано, успел испугаться, поняв: «Мой!»…
Земля вздыбилась, с размаху ударила по лицу... И красный свет в глазах… И трудно дышать… И как-то мутно вокруг, до тошноты… И в ушах гул, как от низко летящего «лаптёжника»… Говорков попытался встать, но руки подогнулись, и он ткнулся лицом в землю.
…Вроде как проснулся… Нестерпимо грызли тело вши. Засунул руку за пазуху, поскрёб, погонял вшей. Стало легче.
Сел на дно окопа, достал кисет, оторвал от газеты листок для цигарки, сыпанул в согнутую желобком бумажку щепоть махорки, завернул, послюнявил газетный край, чтобы прилип. Достал зажигалку, прикурил, затянулся.
Полегчало.
Снаряд ударил метрах в трёх, разворотил окоп. Если бы на пару четвертей ближе, разворотил бы и меня, подумал Говорков. Повезло. То ли ветер дунул, то ли палец у наводчика на миллиметр дрогнул. Жизнь от смерти на войне миллиметры разделяют.
Боец выскочил из блиндажа, что-то, кричал. Говорков сидел молча, усмехался везению, дымил махоркой и ни хрена не слышал.
То, что глушануло, это ничего. На передовой все под бомбежкой бывали, все на передке трахнутые и стукнутые. Которые не контуженные, на передовой не сидят. Они при орденах и медалях в штабах воюют. Если с передовой всех глушанутых эвакуировать на лечение, воевать некому будет. Контуженный это тот, у которого из ушей, из носа, изо рта кровь течет, руки-ноги отнимаются, кто ходить от слабости не может.
Контузия, это как упасть с третьего этажа плашмя на рыхлую землю. Насмерть не убьёшься, но и ни к чему способен не будешь.
Говорков почувствовал, что из носа потекла жижа. Простыл, что-ли? Утёрся тылом ладони. Ладонь окрасилась красным.
Хотел встать… Не смог.
= 18 =
На помощь иванам, как всегда, пришла их ужасная природа. Дождь превратил дороги в грязевые реки и эффективнее русских пушек и танков затормозил наступление вермахта.
Десять тысяч машин растянулись на двадцать километров. Следуя по три в ряд, медленно ползли на первой скорости, скользили по грязи, проваливались в огромные рытвины, заполненные грязью, буксовали. Перегревшиеся моторы натужно стонали, извергая густые, вонючие выхлопы.
Дороги покрылись густой, как кисель, непролазной массой, в которую солдаты проваливались до колен. Огромные комья грязи налипали на сапоги.
— Кто своими глазами не видел этой ужасающей грязи, тот не поверит, что её бывает так много! — возмущался старик Франк, с трудом выдирая сапоги из глубины «дороги» и шагая, наподобие цапли. — В грязи одной русской деревни можно утопить половину Германии!
Профессор махнул в сторону обессилевшей лошади, лежавшей на брюхе в грязи:
— Мне анекдот на эту тему рассказали. У шедшего по обочине дороги стрелка с головы свалился шлем и утонул в колее. Он стал искать проклятую железяку, тыкая палкой в грязь. Вдруг видит выглядывающее из грязи лицо: «Эй, ты тонешь?» На что лицо отвечает: «Нет, еду верхом на лошади».
Водители вермахта преодолели поля и огороды Польши, каналы Голландии, горы Балкан и пространства Франции. Они водили машины по горным серпантинам и в кромешной тьме с выключенными фарами. Но русская бездонная, липкая грязь, проклятая тысячу раз, победила их: машины и тягачи вязли в ней по оси. Транспортные колонны с боеприпасами, продовольствием и бензином не могли добраться до передовой. Танки и грузовики стояли с пустыми баками, не хватало снарядов для орудий. «Кухонный буйвол» с «гуляшной пушкой» пропал. Ежедневный паёк состоял из пары галет, кусочка колбасы и нескольких сигарет.
Проблему снабжения пытались решить с помощью авиации: «Хейнкели» тащили на буксире огромные грузовые планеры, которые разламывались при посадке, но всё же доставляли к передовой источник её жизненной силы — бензин. Получившие минимум горючего танки и моторизованные части с огромным трудом преодолевали несколько километров грязи, и снова безнадёжно вязали.
Транспортные самолеты Ю-52 сбрасывали продукты и боеприпасы с воздуха в сигарообразных, как торпеды, контейнерах. Но обеспечивать войска с помощью контейнеров — всё равно, что тушить пожар водой из кружки.
Пушки по русской грязи тащили танками, отрывая буксировочные крюки и разрывая тросы. Иногда впрягали десяток лошадей, чтобы сдвинуть с места одно орудие. Орудийные расчеты в перемазанных грязью шинелях, вцепившись в лафеты и в привязанные к ним веревки, проваливаясь выше колен в бурую жижу, помогали лошадям.
Солдатские плащ-палатки и шинели промокли, килограммы грязи налипали на сапоги. Постоянно мокрые ноги опухали и гноились. Заедали вши. Но солдаты вермахта тянули повозки и машины, спотыкались и падали, но шли на Москву.
От солдат пахло плесенью, за ночь на
