с ней Сергей Дмитриевич, попытавшийся было улыбнуться из вежливости. Но улыбаться ему не хотелось, совсем, и лицо его, ввиду этого, сделалось глупым и простоватым, каким в жизни он, конечно же, не был и что не шло ему.
- Добрый день! - прервав свой рассказ, по-хозяйски громко и уверенно ответила сидевшая за столом женщина, уставившись на вошедших прищуренным взглядом - цепким, холодным, жёстким до крайности и волевым, каким смотрят в милиции или судах на задержанных нарушителей, - и добавила после этого, заметив выглянувшего из-за отцовской спины Вадика: - Это, похоже, ещё один наш воспитанник пожаловал, последний. Проходите, проходите смелее - и рассказывайте: кто вы и откуда приехали.
Получив разрешение, отец с сыном робко зашли в комнату, поставили вещи на пол, поздоровались ещё раз - уже со всеми, - после чего отец торопливо положил на стол перед пригласившей его дамой присланное письмо, которое он, как пропуск самый надёжный, всё время держал наготове.
-…Всё понятно, - быстро пробежав глазами конверт с фамилией приглашённого, сказала та. - Есть такой ученик в моих списках. Проходи, Вадик, занимай свою койку - вон ту, в углу, - и давай присоединяйся к беседе. Поговорим сначала с тобой, познакомимся, а потом за постельным бельём пойдём.
Подождав, пока вновь прибывшие расположатся на указанном месте, пока усядутся там и на неё уставятся, она с удовольствием повторила им после этого то, что уже начала было рассказывать другим, а именно: что является воспитателем в этой школе, что в обязанности её входит надзор за порядками на этаже, а также за всеми теми бытовыми проблемами, которые неизбежно будут возникать у приехавших в интернат парней в процессе двухгодичного их здесь пребывания.
- Полномочия у меня большие: я - и комендант, и воспитатель, и адвокат, и прокурор, - грубо засмеялась женщина, к родителям, главным образом, обращаясь, при этом зубы свои жёлтые обнажив, среди которых отчётливо были видны золотые. - Так что буду детишкам вашим за мать и за отца, и за бабушку и за дедушку одновременно - без внимания и надзора никого не оставлю, хулиганить и баловаться не дам… За ребят своих можете не волноваться, - отсмеявшись, продолжила она, - все они будут здесь в целости и сохранности: это я вам гарантирую. Я ведь раньше-то в детском доме работала: здесь, недалеко, под Москвой; теперь вот сюда перешла. Так что опыт работы с детьми у меня имеется. И, надо сказать, не маленький…
Слушая рассказ воспитательницы, Вадик успел разглядеть краем глаза, что в комнате, где ему предстояло жить, находилось ещё пять кроватей, не считая его собственной, шестой по счёту, и все они были заняты, на всех сидели притихшие парни с родителями, будущие друзья-соседи его. Такое количество жильцов окончательно добило-расстроило Вадика, привыкшего к тишине и одиночеству в родном дому, дорожившего одиночеством в последний год пуще всего на свете… К тому же, это резко не совпадало с тем, о чём мечталось ему всю дорогу, на что дома как на манну небесну настраивалось, что было написано, наконец, в рекламно-информационной брошюре.
«Ученики наши, - вспомнились ему в тот момент её зазывно-красочные обещания, - живут гораздо лучше студентов и аспирантов, куда вольготнее и сытней».
«Неужели же студенты Университета живут в комнатах по шесть человек? - с сомнением подумал он, недоверчиво хмуря брови. - Да быть такого не может… Шесть человек - это для любого общежития перебор…»
Нет, всё ему не нравилось на новом месте, буквально всё! Угнетало и раздражало, трясло и коробило как при гриппе, вселяло в душу нервозность одну вперемешку с горечью… и не ведомую прежде тоску-печаль, тягучую и невероятно тяжёлую, от которой уже выть хотелось по-настоящему - и к родному дому бежать со всех ног, где было всегда так тепло, так хорошо и уютно… И рыжеволосая воспитательница-комендант - холёная, сытая, здоровьем и силой пышущая, что через чур вольготно развалилась на стуле, - совсем не понравилась ему. Горластая и нахальная, и жуликоватая как и все коменданты всех общежитий мира, - она произвела на Стеблова-младшего самое пренеприятное, самое удручающее впечатление! А ведь ему предстояло под её руководством жить, целых два года терпеть и выносить её ежедневные наставления и присутствие! Как разительно отличалась она от его тихой и скромной матушки, работящей, худенькой, маленькой русской женщины, просто всегда одетой и вечно голодной всегда, которую она так лихо и браво пообещала только что заменить! Издевательством это её обещание выглядело со стороны, оскорблением даже, жульничеством и плутовством, похожим на клятвы в любви и верности жене от похотливого и развратного мужа, вернувшегося только что от новой любовницы… Портилось, портилось настроение Вадика, по минутам уже - не по часам, вплотную подходя к той черте, за которой начинаются в человеке нервные срывы разные, неуправляемые психические процессы. Нечто похожее, судя по виду, испытывал и отец, на которого Вадик, впрочем, упорно не глядеть старался…
58
Бегло рассказав Стебловым про заведённые у них порядки, под конец не забыв напомнить притихшему на койке отцу, равно как и всем остальным присутствовавшим в комнате родителям, понуро её тогда слушавшим, о необходимости регулярных финансовых отчислений в Москву, на денежно-лицевые счета школьные, крашенная воспитательница после этого увела Вадика получать бельё в кладовую, и оттуда уже не вернулась больше - с другими детишками занялась, из других комнат.
Стебловы наскоро, помогая друг другу, заправили постель принесёнными наволочками и простынями, поставили под кровать чемодан, после чего неуверенно и неумело стали знакомиться в комнате с молодыми людьми и их невесёлыми родителями.
- Кормить-то их сегодня будут, не знаете? - спросил отец, когда соблюдены были все приличия, обращаясь к сидевшей на соседней койке розовощёкой даме, привезшей в интернат такого же розовощёкого сына, полного и круглого как Винни-пух, которого звали Тимошей. - А то что-то про еду нам никто ещё ничего не сказал. Всё больше про деньги, да про поведение говорили.
- Обещали, вроде бы, накормить, - неуверенно ответила та, пожимая плечами. - Воспитательница, которая была здесь, сказала до вас ещё, что сегодня у них у всех будет полноценный ужин.
Сергей Дмитриевич, внимательно выслушавший соседку, потупил взор, желваками грозно поигрывая.
-…Ну а вообще-то сколько раз в день их здесь будут кормить, она не говорила? Как тут, в целом, кормят? - подумав, спросил он ещё. - Голодными наши парни здесь не останутся?
Женщина улыбнулась невесело и опять пожала плечи, головой неуверенно вправо-влево качнула.
- Три раза кормить обещали; плюс к этому - полдник небольшой, - тихо Стеблову ответила и потом посмотрела робко на других родителей, ища у них подтверждения будто бы последним своим словам. -…А уж как будут кормить и чем - кто ж Вам скажет!...
Разговор сам собой затих, говорить стало не о чем - да и не хотелось, по правде сказать, никому сидеть и ни о чём разговаривать. У всех присутствовавших времени было в обрез, и каждый был занят поэтому только самим собой, своими мыслями и переживаниями… и собственным чадом, конечно же, сидевшим рядышком на кровати. Каждому успеть хотелось именно его приласкать, ему одному сказать напоследок слова самые нужные, добрые…
59
С минуту посидев молча на койке и тяжело повздыхав, на соседку посмотрев с ухмылкой, с Тимошей тихо прощавшуюся, старший Стеблов не выдержал, взглянул на часы. Они показывали пятнадцать минут шестого. День клонился к закату…
- Ну что, Вадик, - тихо сказал он, остервенело желваками играя. - Мне, вообще-то, уже уходить нужно. Поезд мой в двадцать два часа отправляется, и мне необходимо на него успеть - чтобы не ночевать на вокзале. За билетами неизвестно ещё сколько времени простою - их тоже ещё купить нужно: в кассах сейчас огромные очереди.
Стебловы дружно, как по команде, с кровати тогда поднялись, расправили её, примятую, и отец - хоть и стоило ему это всё огромных усилий - любезно и радушно простился с присутствовавшими, всем им всяческих благ и удач пожелал. После чего они с Вадиком из комнаты в коридор вышли, дверь за собой поплотнее прикрыв.
- Фу-у-у! - с чувством выдохнул в коридоре распаренный от напряжения Сергей Дмитриевич, ворот на рубашке пошире расстёгивая, на ходу отчаянно растирая рукою грудь. - Как жарко-то у вас там всё-таки! жарко и душно! - не продохнуть!… И посмотри, сколько народу в комнату вашу загнали, а! - как в тюрьме! А ты меня дома всё уверял, чудак, что по одному здесь жить будете... Как бы не так! Дадут вам - по одному-то.
Они молча прошли по коридору к выходу, быстро спустились по лестнице вниз и там также быстро, размашистым шагом, проскочили уже знакомый им переход, приведший их назад к учебному корпусу.
Пока шли по переходу - не проронили ни слова: оба изо всех сил сдерживали себя перед последней - самой тяжёлой! - минутой…
60
Переход из жилого корпуса в учебный, прощальный их с отцом временной отрезок, стал испытанием для Стебловых; для пятнадцатилетнего Вадика - в особенности.
«Что-то здесь всё не так как мне представлялось, как писали они», - только и думал он, торопливо шагая в ногу со спешащим на поезд родителем. И первые робкие сомнения относительно правильности сделанного дома выбора ехать в интернат учиться - одному, без Збруева Сашки, - больно теснили грудь, жгли огнём его уставшую от пережитого за день душу.
Горькие материнские слёзы утром, граничившие с истерикой, утомительный шестичасовой переезд до Москвы, вымотавший предельно, первые негативные впечатления от интерната и пустой голодный желудок вдобавок, знать о себе дававший, - всё это разом навалилось вдруг на него дневным бесконечным кошмаром, как тяжеленой бетонной плитой придавило. Так что стало не выдохнуть уже, не вздохнуть, не прокричать о помощи.
Одна отдушина пока ещё оставалась, одна отрада - находившийся рядом отец, спаситель, заступник, воин, единственная родная душа, с которым было не страшно, который оберегал пока, морально и духовно поддерживал, живым щитом, тараном вперёд везде выступал. Но и отец через минуту-другую должен будет уехать домой, его одного тут оставить на растерзание… И тогда совсем уже неоткуда будет помощи ждать, не на кого надеяться и опереться.
Вадику становилось страшно по-настоящему, и сил бороться со страхом не было у него…
61
Проскочив стеклянный, кустами боярышника обсаженный с улицы переход, длина которого на глазок превышала пятидесятиметровую отметку, упорно молчавшие весь путь Стебловы оказались в вестибюле учебного корпуса, уже хорошо им знакомого. Народу там заметно поубавилось к вечеру, уже не так было шумно и тесно. Но белокурая комендантша всё также гордо и важно сидела за столом у стены, до блеска полируя его своей величественной грудью. Подняв и повернув голову в сторону вошедших, она на удивление равнодушно взглянула на Стебловых накрашенными пустыми глазами и, как показалось, даже не заметила их, не узнала; и только прикрыла опять ладошкой раскрывшийся от скуки рот, после чего лениво продолжила чтение лежавшей перед ней книги…
«Я никому здесь не буду нужен, никому!» - подумал с горечью
