сержант к Полине. Он подробно перечислил ее
обязанности. – Для начала одежку товарища майора постирай. Пошли, покажу.
Полина стирала и думала о словах, которые сержант сказал девушке. Закончив стирку, она вернулась в свою каморку. Было уже поздно. Не снимая платья, она легла спать. Засыпая, слышала шум мотора.
Это в лагерь въехала легковая машина. Остановилась у здания администрации. Из нее вышли два старших майора госбезопасности. Панасенко встретил их у автомобиля.
Полина проснулась оттого, что кто-то тряс ее за плечо. Она открыла глаза. Над ней склонился сержант.
– Подъем! У товарища майора надо пол вытереть.
Следуя его указаниям, она в подсобном помещении наполнила ведро водой, взяла тряпку, веник, совок.
Сержант привел ее в ярко освещенную комнату. В центре стоял большой овальный стол, заставленный бутылками и закусками, у стен – два широких кожаных дивана. За столом сидели два старших майора и Панасенко. Они разглядывали Полину пьяными глазами. Она очень стеснялась своей бритой головы.
Скатерть сползла на одну сторону. Сержант показал на пол возле стола. Там валялись разбитые тарелки и закуска.
– Здеся уберешь, вытрешь.
Он ушел. Полина принялась за работу. Сердце ее сильно стучало.
– Слышь, княжна! Много у вас дворцов было до революции? – спросил Панасенко, наблюдая, как она сметает на совок осколки. Он повернулся к собутыльникам, усмехнулся. – Сегодня одним этапом графиню и княжну пригнали.
– Был особняк, – ответила Полина, не поднимая головы. Как ей хотелось побыстрее уйти отсюда!
– Ко мне тоже как-то зэчка из графского рода поступила, – громким голосом заговорил один из старших майоров, худощавый, с нездоровым цветом лица и кругами под глазами. – Красотка! Очень она себя гордо повела. Я говорю: «Если будешь ломаться, в шахту угольную отправлю».
– Стал бы я еще с ними церемонии разводить, уговаривать, – подняв красивые черные брови, вставил Панасенко.
– Предпочла шахту, – продолжал старший майор. – Через два месяца в тот лагпункт приезжаю. Она ко мне подбегает. «Гражданин начальник, я согласна». – Он рассказывал и посмеивался. – Я ее сразу и не узнал. Я ей: «Ты в зеркало на себя глядела? Зачем ты мне теперь нужна, такая? Раньше надо было думать. Пошла вон, доходяга!»
Третий офицер, плотный черноволосый человек с орлиным носом, хохотнул.
– Да, переменчивая штука жизнь, – задумчиво произнес Панасенко. Он не отводил взгляда от Полины. Она уже домывала пол. – Была ты княжна, а теперь – ниже рабыни. А я, правнук крепостного, – твой хозяин и повелитель.
– Я все сделала, гражданин начальник, – дрогнувшим голосом произнесла Полина. – Могу я идти?
– Куда спешишь? У нас вся ночь впереди.
Черноволосый снова хохотнул. Полина похолодела.
– Небось, золота и бриллиантов девать было некуда? – Тон Панасенко стал враждебным, жестким.
– Драгоценности были.
– И куда вы их дели?
– После революции все отобрали.
– А не врешь? Может, где-то закопали?
Полина молчала.
Вдруг Панасенко тоном, не терпящим возражений, приказал:
– Раздевайся!
…Разнузданная оргия длилась до утра.
4
Это были самые жуткие часы в ее жизни. Даже допросы Зюзькова легче было перенести. Она твердо решила покончить с собой. Но как? Почему она не вышла из строя, когда их гнали в лагерь?
Полина придумала. Она подбежит к забору с колючей проволокой и станет карабкаться на него. Пусть раздерет в кровь руки – какое это имеет значение? Часовой, наверное, сделает предупредительный окрик, затем предупредительный выстрел. А потом должен будет ее застрелить.
Она вышла из дома, медленно приблизилась к забору. Солдат на вышке, глядя прямо на нее, снял с плеча винтовку.
Полина посмотрела на пышное белое облако, медленно плывущее по голубому небу. В детстве она могла наблюдать за облаками бесконечно. «Никогда больше не увижу я облаков…» Она перевела взгляд на забор. «Считаю до трех и бегу. Раз… Два… Три!» Она не сделала ни шагу. Ноги ее не слушались. Полина повторила попытку. Снова досчитала до трех. И осталась на месте. Она была не в силах бежать к забору. Она была не в силах расстаться с жизнью.
Полина повернулась и пошла к дому администрации.
На земле существует человек, который любит ее и ждет. И которого она любит. Как она может лишать себя жизни!
А может, это была только отговорка. Может быть, она просто слишком боялась смерти.
Полина заглянула в столовую на первом этаже. Панасенко там не было. Она отдала бы все на свете, чтобы никогда больше не встречаться с этим человеком. Но сейчас ей надо было его найти.
Она столкнулась с ним в коридоре. Избегая его взгляда, быстро произнесла:
– Отправьте меня на общие работы, гражданин начальник.
Он удивленно поднял брови.
– Дура! Все о таком месте мечтают. Смотри, передумаешь – поздно будет.
– Я не передумаю.
Панасенко нахмурился.
– Ла-адно. Будешь лес валить. Марш в барак!
5
В бараке Полина увидала ту самую белокурую девушку. И застыла на месте. Вся одежда блондинки состояла из старого дырявого мешка. В нем для головы и рук были сделаны прорези. Через дыры виднелось голое тело. Обуви не было. Стопы были обмотаны тряпками. Их скрепляли бечевки.
Как Полина потом узнала, блатные иногда играли в карточную игру, которую они называли «разоблачение контры». Они выбирали жертву, обычно из политических, по возможности сносно одетую, и победительница забирала всю ее одежду. Прошлым вечером играли на одежду блондинки.
Место Полине досталось на верхних нарах, недалеко от параши.
На рассвете в барак вошел белобрысый верзила с широким грубым лицом и маленькими бесцветными глазками. Крикнул зычным голосом:
– Подъем!
Это был надзиратель Каратыгин, тоже заключенный, из уголовников. Арестантки между собой звали его Коротышкой.
Женщины вставали тяжело, с вздохами и стонами. Замешкавшихся бригадир стаскивал с нар за ноги.
– На выход! – командовал он. – Шевелись!
Каратыгин стал у дверей и подгонял арестанток матом, а самых нерасторопных – еще и толчками и подзатыльниками. Одну – пожилую женщину в пенсне, писательницу и переводчицу – даже пнул. Полину он только проводил глазами.
После утренней поверки и скудного завтрака их погнали на лесоповал. Шли несколько километров.
Перед работой бригадир Баранец, невысокий жилистый человек с рябым лицом и колючими глазами, напутствовал их словами:
– Сколько спилите – столько хлеба получите. Филонить не советую: с голоду подохнете.
Как и Коротышка, Баранец был заключенным из блатных.
Полине в напарницы досталась Надя – хрупкая невзрачная девушка лет семнадцати. Она получила срок за недоносительство – не сообщила органам об антисоветских высказываниях отца. Он был высокопоставленным военным.
Пила их не слушалась, то и дело застревала. Не было никакой согласованности в их движениях. На одну сосну ушла уйма времени.
Они с Надей стояли у спиленного дерева, тяжело дыша, измученные, предельно уставшие. А впереди был еще целый день.
– Эй, вы там! Работать! – грозно крикнул им издалека Баранец.
Они стали пилить. Удивительно, откуда брались силы! Постепенно наметилось понимание действий друг друга.
Куда будет падать их четвертая спиленная сосна, они не угадали. Она неожиданно стала валиться на Надю. С отчаянным криком девушка отскочила в последний момент в сторону. Лишь одна ветка задела ее, порвав платье и поцарапав плечо. Она стояла неподвижно, молча, широко открыв глаза. Полина подбежала к ней и стала успокаивать.
Свирепствовал гнус. Особенно его привлекали свежие царапины Нади. У всех женщин из их этапа лица опухли от укусов. У старожилок, наоборот, щеки ввалились. От голода и непосильного труда. От гнуса они уже не пухли. Наверно, их организм стал вырабатывать какое-то противоядие.
Очень хотелось есть. Обедать на лесоповале не полагалось.
Наконец, раздалось долгожданное:
– Отбой!
Баранец или Баран, как его прозвали, стал записывать, кто сколько спилил. Только раскулаченные выполнили норму. Полина с Надей спилили деревьев меньше всех. Подойдя к ним, бригадир витиевато выругался.
– Филонить задумали? За невыполнение нормы будете получать штрафную хлебную пайку. С ней долго не протяните, – резко и отрывисто говорил Баран, присматриваясь к Полине. Где бы она ни была, что бы ни делала, с лица ее не сходило теперь трагическое выражение поруганной гордости и красоты. Хотя она предпочла бы выглядеть бесстрастной. Это выражение застыло на лице помимо ее воли. – Однако ты, красючка, можешь все исправить. – Бригадир заговорил вполголоса. Очевидно, не хотел, чтобы его слышали конвоиры. – Проценты выполнения нормы я пишу… – Он сделал многозначительную паузу. – Будешь моей – будешь обычную пайку получать. А очень угодишь, то, может, и премиальную.
– Нет.
– Все равно ведь согласишься. Пятьдесят восьмая всегда фасонит сперва. А потом все соглашаются.
– Нет.
Баран недобро усмехнулся. Записал их результат.
В лагерь женщины вернулись еле живые.
Снова этот разговор бригадир завел через три дня. Видимо, дал Полине время осознать, каково это – валить лес, получая штрафную пайку. И снова получил отказ. Баран перевел взгляд на Надю. Она как будто этого и ждала. Распрямила плечи. Сделала робкую попытку кокетливо улыбнуться. Это желание обольстить так не вязалось с ее измученным одутловатым лицом, с грязным разорванным платьем, выглядело так жалко, что Полина опустила глаза. Баран снова уставился на нее.
– Больше повторяться не буду. Сама упрашивать будешь.
Он выругался и направился к другой паре.
Этой ночью Полина проснулась оттого, что кто-то хлопал ее по бедру. Она открыла глаза. Перед ней стоял Коротышка.
– Пошли со мной! – Он осклабился. – Угощу яичницей с колбасой. – Полина невольно представила себе это блюдо. Оно казалось сказочным яством. – Нажрешься от пуза.
Женщина на нижних нарах, прямо под ней, осужденная по бытовой статье, вздохнула.
– Нет, – тихо, но твердо сказала Полина.
– Да ты не бойся. Я только по согласию. Давай вставай!
Она не двигалась. Коротышка схватил ее за лодыжку и потянул на себя. Так по утрам он стаскивал с нар сонных арестанток. Полина упиралась. Воскликнула:
– Оставьте меня!
Коротышка насупился. Грубо выругался. Отпустил ногу Полины. Помедлил немного. И отошел от нар.
– Меня возьми, начальник! – Перед ним стала Любка, молодая стройная уголовница. Это она на медосмотре назвала Полину гадиной. – В смысле, на яичницу.
– На выход, – буркнул Коротышка. Он явно был раздосадован.
Они ушли.
Надзиратели и бригадиры жили в отдельном домике.
– Что по согласию – это он не брешет, – сказала бытовичка. – Вот до него был надзиратель – тот да, силой брал.
Утром, понукая женщин быстрее выходить из барака, Коротышка дал Полине пинка.
После работы Баран, подсчитав спиленные Полиной и Надей сосны, разразился бранью.
– Опять даже до двадцати процентов не дотянули. Худший показатель в бригаде. Что это, как не саботаж? За такую работу кандей вам полагается. – Так называли карцер. – Кто в кандее раз побывал, тот на все готов, чтобы снова там не оказаться. – Он вперил колючий взор в Полину. – Так как? Кандей? Или как? – Она молчала. – Лады.
