беззакония». Другими словами, он хотел, чтобы Сталина не было. Разве не логично предположить, что он замыслил Сталина устранить?
Другой его голос, голос совести, приводил в ответ один единственный довод: «Это будет подло». И этот довод перевешивал.
В очередной раз Зюзьков вошел в кабинет с решительным видом. Сказал сурово:
– Все упорствуете? Даю вам сутки. Не подпишете – расстреляем!
Это были кошмарные сутки.
Глеб находился уже в полуневменяемом состоянии, когда Степан, ровно через 24 часа, спросил:
– Подпишете?
– Нет, – выдавил из себя Вязмитинов.
Зюзьков позвонил по телефону.
Явились два солдата с винтовками. Глеба куда-то повели. Зюзьков шел впереди. Спускались по ступенькам, поднимались, снова спускались. Наконец, они оказались в мрачном пустом подвале.
– К стенке! – приказал Вязмитинову Степан.
Тот неверными шагами подошел к обшарпанной стене, повернулся к ней спиной.
– Повернуться!
Глеб повернулся лицом к стене. От нее веяло сыростью.
Наступила тишина. Он слышал лишь бешеное биение своего сердца.
– Винтовку на изготовку! – раздался голос Зюзькова.
Через секунду он исчезнет. Навсегда исчезнет. Никогда его больше не будет, никогда.
Лязгнули затворы двух винтовок.
– Я все подпишу! – крикнул Глеб.
– Отставить! – скомандовал Зюзьков.
Вязмитинова повели обратно в кабинет.
Зюзьков шел позади всех и усмехался. Это была инсценировка расстрела. Ему нравились такие спектакли. Они его веселили.
Глеб подписал показания.
– Я свое слово держу, – сказал Степан. – Вы будете освобождены. Завтра.
Глеба отвели в камеру. Он лег на нары и уснул мертвым сном.
Проснулся он от стука в стену, как раз напротив его нар. Открыл глаза. Один из сокамерников смотрел на него с удивлением и подозрением.
– Ну, ты и спал! И надзиратели позволили!
– Тише, пожалуйста! – попросил седой старик с синяком под глазом. Он прислушивался к стуку.
Этим условленным стуком передавали информацию из камеры в камеру.
Так старик перестукивался еще в царских тюрьмах. Он был старым революционером. После революции занимал высокие посты в партии.
– По сравнению с тем, что сейчас здесь происходит, царские жандармы нас просто баловали, – с усмешкой говорил он.
Стук прекратился.
– Новый арестант у них, – перевел старик. И сам что-то простучал. Услышав ответ, он нахмурился.
– Доброхоткин Матвей... Я с ним в восемнадцатом познакомился. Сразу он мне понравился. Парень славный, толковый, полный энтузиазма. Я его на ответственное место тогда порекомендовал. И пошел он в гору… Теперь, значит, и до него добрались…
Дверь камеры открылась.
– Вязмитинов! – крикнул надзиратель. – С вещами на выход!
Глеба опять привели в кабинет Зюзькова.
– Что вид невеселый? Вы же теперь свободны! – сказал тот. – С одним условием. Вы станете нашим сексотом.
– Кем?
– Секретным сотрудником. Будете докладывать нам обо всех антисоветских высказываниях, о любом подозрительном поведении. Не возражаете?
– Не возражаю.
– Тогда распишитесь о неразглашении. Вот тут.
Глеб расписался.
Зюзьков проинструктировал Вязмитинова, как они будут поддерживать связь. Потом неожиданно подошел к нему и пожал руку.
– Счастливо!
Сержант, который выпустил Глеба, был слегка удивлен. Он редко видел, чтобы арестованных освобождали. И еще реже видел, чтобы человек выходил на свободу с таким мрачным лицом.
День был прекрасный. Ласково светило солнце. Ласково обвевал ветерок. Порхали голуби. Как будто природа хотела, чтобы Глеб в полной мере ощутил счастье своего возвращения к жизни.
Но он шагал по тротуару, не поднимая головы.
Дошел до своего дома. Поднялся на последний, седьмой, этаж. Вошел в свою квартиру. Прошел на балкон. Взобрался на перила. Встал во весь рост. Внизу сновали машины, маленькие, словно игрушечные. Бездна манила, засасывала. Он шагнул в пустоту…
6
На следующий день арестовали Марину.
Ее бросили в переполненную камеру. Ночью в камеру вошли четыре надзирательницы во главе с Варварой. Она как-то заматерела. Стала совсем некрасивой. Теперь она очень походила на свою мать.
– Обыск! – объявила Зюзькова. – Раздеться!
Голых женщин выгнали в коридор. Две надзирательницы остались в камере обыскивать одежду и постели. Заключенных построили в шеренгу.
– Поднять руки! Открыть рот! Шире! – командовала Варвара. Она стояла напротив Марины. – Высунуть язык! – По коридору мимо арестанток прошли три офицера, бросив на них, на их высунутые языки жесткий неприязненный взгляд. В тоне Варьки стала больше служебного рвения. – Повернуться! Расставить ноги! Шире! Нагнуться!..
Марина упала в обморок.
Утром ее вызвали на допрос.
За столом сидел Осип Голубка. Смотрел на нее пронизывающим взглядом.
– Все выкладывай: когда тебя муж завербовал в группу, кто в группе состоит, когда и как планировали убить товарища Сталина. – В его голосе звучало презрение и отвращение.
Марина глядела на Голубку с недоумением.
– Какая группа? Какое убийство? Это абсурд!
– А слова твоего суженого, что Сталин враг народа, что если его не будет, то не будет и беззакония, тоже абсурд? Ты же это слышала. И не сообщила органам! Уже одно это преступление.
Она потрясенно молчала.
Не дождавшись ответа, следователь встал из-за стола. Приблизился. И неожиданно со всей силы ударил ее кулаком в лицо. Марина упала на пол. Он стал пинать ее, приговаривая:
– Сознавайся, мерзавка!
Утомившись, он велел отвести Марину обратно в камеру.
Несколько дней спустя арестовали Марфу. Чем больше людей вовлечены в заговор, тем больше почета тому, кто заговор раскроет, считал Голубка. Ее он тоже бил на допросах. От Марфы Голубка еще требовал дать показания и против своего бывшего супруга Мирославлева.
Несмотря на «творческий подход», жестокие избиения оставались главным методом Голубки. Начальство с усмешкой приводило его в пример другим следователям: «Кого Голубка приголубит, тот и в самоубийстве признается».
Доброхоткина он избивал с помощью двух сержантов. Били его страшно. Кулаками, ногами, резиновыми палками. Матвей терпел, стиснув зубы. Ни разу не закричал.
Марина, Марфа и Матвей никого не оговорили, ничего не подписали.
7
– Символично, что завтра у тебя и свадьба, и день рождения, – приподнятым тоном говорил Игорь. Они пили у Клавы чай. Лицо у нее было удрученным и встревоженным. А он улыбался. Ничто не могло подавить его радость. – Ведь завтра ты начнешь новую жизнь.
– Игорь, отложим свадьбу, – попросила девушка. Она избегала его взгляда.
Он стал серьезным.
– Но почему, Клава?
– Я в себя не могу прийти… После ареста папы с мамой… Пусть какое-то время пройдет.
– Хорошо… Я тебе понимаю. Но ты в любом случае к нам переезжай. Прямо сейчас! Зачем тебе здесь жить, совсем одной. Мама будет рада.
– Нет, я перееду, только когда мы поженимся.
– Почему? Какие тут могут быть условности! Ведь ты же к родственникам переезжаешь. Ты маме внучатая племянница.
– Нет, Игорек.
Он не настаивал. Ему даже нравилось, что у него такая добродетельная невеста.
– Но день рождения-то надо отметить, Клава.
– И день рождения не хочу отмечать.
Игорь помолчал. Встал.
– Хорошо... Но я все равно завтра вечером приду.
– Нет! – воскликнула Клава. – У меня завтра после работы дела. – Клаву отчислили со второго курса института. За то, что родители были арестованы. Она устроилась работать санитаркой. – Приходи послезавтра.
Игорь удивился, но виду не подал. Поцеловал ее на прощание.
Он считал, что большего в отношениях с Клавой он себе до свадьбы позволить не может; все должно было быть чинно и благопристойно. Хотел, чтобы его невеста стала женщиной в брачную ночь. Любовь к порядку и приличию он унаследовал от отца.
Игорь пришел через два дня. Долго звонил. Никто не открыл. Он зашел к Ире. Она сказала, что вчера она к Клаве поднималась. Хотела поздравить с днем рождения. И подарок приготовила. Той дома не было. И сегодня она Клаву не застала.
Фекла Ивановна напоила его чаем. Он посидел у них четверть часа. Потом решил еще раз проверить.
И, поднимаясь по лестнице, увидел какую-то женщину перед дверью Клавы. Согнувшись, она подглядывала в замочную скважину. Услышав шаги, выпрямилась, обернулась. Игорь узнал Варвару. Она смутилась, опустила глаза. Быстро скрылась в своей квартире.
Варька всегда была склонна подглядывать и подслушивать, но с некоторых пор это стало настоящей ее страстью. Наверно, работа надзирательницей этому способствовала. Ведь в ее обязанность входило наблюдение через глазок в двери за арестантками. Подглядывала она и в день рождения Матвея. Слышала его слова о Сталине. И рассказала брату.
Игорь позвонил. За дверью не слышалось никакого движения. Он поймал себя на том, что ему самому очень хочется посмотреть в замочную скважину. Но он не мог опуститься до такого.
Он вышел на улицу. Стал бродить по набережной. Облокотившись на парапет, смотрел на Неву. Страшная мысль завладела им: неужели и Клаву схватили. Через час он возвратился. Звонил. Никто не открыл. Игорь пошел домой.
И на следующий вечер дверь не открывали. Он продолжал упорно звонить.
На второй этаж поднялась молодая красивая женщина с печальными голубыми глазами. Достала ключ, стала отпирать квартиру Зюзьковых. Раньше Игорь ее не видел.
Это была Марианна Зюзькова. Степан недавно женился. Всю жизнь он ненавидел дворян. Но, несмотря на это, а может быть, именно поэтому, он взял в жены девушку из старинного шляхетского рода. Странно было, что она вышла за него замуж. На взаимную любовь это никак не походило. Трудно было найти более неподходящих друг другу супругов. Может, она искала защиту в этом полном опасностей мире. Может, он ее заставил, грозя посадить ее или родных. Степан часто кричал на жену, иногда даже поднимал на нее руку. Варька Марианну всячески третировала. Сама она замуж до сих пор не вышла.
– Извините, как давно вы видели вашу соседку, Клаву? – спросил Игорь.
– Видела только что. Она стояла на тротуаре за тем углом.
Марианна изящным движением руки показала направление.
Игорь поблагодарил, сбежал по лестнице, стремительными шагами дошел до угла дома. И увидал за углом Клаву.
Она была нарядно одета, губы накрашены, глаза подведены. Клава смотрела на подъезжавший черный автомобиль. Он остановился рядом с ней. Из машины вышел пожилой толстяк с обрюзгшим лицом. Клава ему обольстительно улыбнулась. Они заговорили по-французски. На французском Клава говорила свободно. Мать с ранних лет учила ее этому языку. Толстяк галантно – насколько позволяла комплекция – распахнул перед девушкой дверцу. Она села в машину. Он тоже. Они уехали.
Игорь потрясенно глядел вслед автомобилю. Тот уже скрылся из виду, а он все неподвижно стоял на тротуаре. Наконец, встрепенулся и медленно пошел домой.
Эта ее обольстительная улыбка терзала его. Еще мелькнула мысль: «За знакомство с иностранцем могут ведь посадить». Он знал такие случаи.
В этот вечер он еще трижды приходил в особняк. Дверь не открыли.
Игорь пришел утром. Клава была дома.
– Куда ты вчера ездила с жирным стариком? – холодно спросил он, едва переступив порог.
Было заметно, что Клаве больно слышать такой тон.
–
