приехать.
Мирославлев немного подумал.
– Я перееду в Волхов. Это невозможно – опять нам разлучаться.
– Вижу: любишь… Угощайся, Вов, не стесняйся… Воевал, конечно? Такой бравый мужчина!
– До Берлина дошел.
– И ни разу даже не ранило?
– Нет. Повезло.
– Поля говорила, что ты везучий. Мол, тебя счастливая звезда хранит. Она всегда верила, что с тобой ничего не случится. И что ты ее дождешься.
Они снова выпили.
– Где, Вова, трудишься?
– Иллюстратором в издательстве.
– Да, Поля говорила, что ты большой художник.
– Я мечтал стать большим художником. Но не стал.
Полина пошевелилась, издала какое-то пьяное мычание и снова затихла.
– Не хотела Поля пить. Сказала, что завязала. Я ее заставила. Как такую встречу не отметить! Четыре года не виделись. Мы ведь с ней в тайге одной пилой пилили… А до этого в КВЧ вместе были… Переводится: воспитательная часть… Это там она бухать научилась. Она же три года в ансамбле танцевала. Оно как было? Если дату какую отмечали, то концерт сначала, а потом начальство пьянку устраивало. На всю ночь. Из ансамбля самых красивых выбирали. Ну и всегда Полю, конечно, красотулю такую. Что ей было делать? Если бы заартачилась – лес валить на штрафной пункт послали бы, медленно подыхать.
Они допили водку.
– Ладно, на боковую. А то ты уже сник совсем. Мы – на кровати, а тебе на полу постелю. Да чего там! Ложись, Вов, с ней. А я – на полу.
– Нет, я пойду домой. Приду завтра, в семь вечера, если это удобно.
– Заметано.
Мирославлев ушел.
3
– Подъем! Ну же! – говорила утром Зоя, тряся Полину за плечо. – Просыпайся уже! Твой вчера приходил. – Полина открыла глаза и села на кровати. – Ага, сразу пробудилась… Красавец мужчина! Ты говорила, ему 53? Ни за что бы не подумала… Сказал: «Полю люблю. Женюсь. Перееду в Волхов»… – Лицо Полины засияло радостью. – Огуречным рассолом опохмелись. – Зоя говорила и одновременно собиралась на работу. – Вон там банка… Мол, не может он больше жить в разлуке. Вечером в семь придет… Меня сегодня не жди. Я прямо с работы к тетке пойду. У нее переночую…
– Ты замечательная подруга!
– Да уж.
Зоя ушла.
Полина продолжала сидеть. Она словно оцепенела.
Вот и пришло к ней счастье. После стольких страданий! Она видела в этом высшую справедливость.
Ее состояние можно было бы назвать тихим ликованием, если бы ей не было очень стыдно, что Володя, утонченный эстет, видел ее мертвецки пьяной, да еще в рваных чулках. Она дала себе слово больше никогда не пить. И еще болела голова после вчерашнего застолья.
Полина встала. Выпила стакан рассола. Подошла к небольшому зеркалу на тумбочке. На нее оттуда смотрела женщина старше ее на несколько лет, с впалыми щеками, с огрубевшей кожей лица, с морщинками на лбу и возле внешних уголков глаз. Полина тихо вздохнула. Поправила волосы. Пригляделась. Все равно она оставалась красивой. Она отошла от тумбочки. Взглянула на кровать. Этой ночью они снова будут близки. Третий раз. Третий раз за всю жизнь!
Время тянулось мучительно медленно. Она то штопала чулки, то прихорашивалась перед зеркалом. То лежала на кровати и представляла их с Володей семейную жизнь в Волхове.
Наконец, наступил вечер.
Она то и дело поглядывала на дешевый будильник рядом с зеркалом.
Без пяти семь в дверь постучали.
Это был Мирославлев. Он почти не изменился.
Они обнялись, расцеловались. Сели за стол, друг против друга. Прежде всего, ей хотелось извиниться за вчерашнее, сказать, что она поклялась больше не пить. Но гордость не позволила касаться этой темы.
Он стал рассказывать о том, что случилось в ее отсутствие, о своей жизни, о войне. Она слушала, не сводя с него любящих глаз. Сама она больше молчала. Не хотелось ей вспоминать о лагере. Он, видимо, это понимал и не расспрашивал.
И с каждой минутой ее радость от встречи уменьшалась. Ее сменяла тревога.
Что-то пошло не так.
Они разговаривали уже полчаса, а Володя ни разу не заговорил о любви, о женитьбе. Он даже ни разу не посмотрел на нее с любовью. Он вообще избегал смотреть на нее. А если все же их взгляды встречались, она читала в его глазах только жалость. Полина чувствовала, что он напряжен, озабочен, что-то его гнетет. Ей даже начинало казаться, что ему в тягость ее общество, что он хотел бы побыстрее уйти.
Беспокойные мысли проносились одна за другой. Неужели увидал он вчера ее такой пьяной и сразу разлюбил? Может быть, он ее никогда и не любил? Любил лишь отражение Насти в ней? Теперь она на сестру меньше стала походить. Или он просто влюбился в другую? А может, Зоя, бесхитростная душа, проговорилась? Рассказала о ее, Полины, пьянках с энкавэдэшниками?
Ей хотелось, чтобы на ней женились по любви, а не из-за данного когда-то слова. Она должна была все прояснить. Сейчас же.
– Володя! Столько лет прошло. За это время чувства могут измениться. Помнишь, ты поклялся, что всегда будешь готов жениться на мне? – Мирославлев весь напрягся. Он молчал. – Я освобождаю тебя от этой клятвы.
Он сделал непроизвольное движение. Как будто радостно встрепенулся. Быстро произнес:
– Хорошо.
Словно тяжелый камень свалился с его плеч. И этот камень придавил страшным горем Полину.
– Как ты живешь в Волхове? – спросил Мирославлев. Очевидно, хотел сменить тему.
Полина сидела неподвижно, наклонив голову, словно только что услышала свой смертный приговор. Безжизненным голосом рассказала она про Марью Харитоновну, про парализованного старика.
– Полина, это тебе никак не подходит! – воскликнул он. – В Волхове живет мой фронтовой друг. Работает редактором газеты. Сейчас я ему рекомендательное письмо напишу. – Он достал из внутреннего кармана пиджака остро заточенный карандаш, блокнот, вырвал два листа. Писал и говорил: – Попрошу, что бы он помог тебе другую работу найти. Может быть, даже и в газету свою устроит. Я пишу, что ты хорошо рисуешь. В совершенстве владеешь французским и немецким. Возможно, он и с жильем поможет. Найдешь его по этому адресу. – Он немного подумал. – Будем, Полина, писать друг другу до востребования. Хорошо? – Она равнодушно кивнула. – Если что-то будет нужно, обязательно сообщи. Я сделаю все, что в моих силах. – Он говорил с искренним участием. – Наверное, ты сейчас в деньгах нуждаешься? У меня немного накопилось…
Он сунул руку в карман.
Полина понимала, что Мирославлев предлагает деньги от чистого сердца, но выглядело это так, словно он откупается от нее.
– Нет, спасибо, деньги у меня есть.
Он посмотрел на свои часы.
– Мне надо идти. К дочке хотел зайти.
Полина его не удерживала.
Мирославлев обнял ее на прощание и ушел.
Она упала ничком на кровать. На подушку потекли слезы.
4
Мирославлев шел быстрым шагом по вечерним улицам. Противоречивые, смятенные чувства переполняли его. В этом состоянии он находился со вчерашнего вечера. Как он обрадовался, когда Чернухин передал ему записку Полины, какое счастье испытал! И это счастье исчезло в один миг. В тот миг, когда Зоя упомянула о попойках Полины с лагерными офицерами. Он жалел ее безмерно, готов был отдать за нее жизнь, но такая жена была ему не нужна. Все он мог простить, только не эти гулянки. Не должна была Полина на это соглашаться! Его принципы, его понятия о чести говорили ему, что не может он теперь на ней жениться. Но и нарушить клятву он не мог. Владимир не видел выхода. И вот сегодня Полина проявила великодушие, и все решилось. Он был ей за это очень благодарен. Но теперь его мучило чувство вины перед ней. Он ощущал себя предателем.
Похожее чувство он уже много лет испытывал по отношению к Марфе. И когда полчаса назад Мирославлев стал свободным, он сразу решил с Марфой воссоединиться. Он ее давно разлюбил, но таким образом загладил бы свою вину перед ней. Сейчас он шел к Ире, хотел ее обрадовать. Она постоянно уговаривала его вновь жениться на маме.
Ирина знала, что это Полина разрушила их семью. И ненавидела ее всей душой. О телеграмме и письме, которые ей передала соседка сверху, она никому не сказала. Сожгла их. Отца она очень любила, несмотря ни на что.
Владимир всегда поддерживал связь с дочкой и бывшей женой. Когда их осудили, он писал им теплые письма, присылал посылки. Эти письма и посылки очень им помогали.
Ира освободилась в сороковом, без запрета жить в крупных городах. Раньше она не обращала на соседа Колю внимания, а теперь влюбилась. Родила от него девочку. Когда-то он упрашивал Ирину выйти за него замуж. Теперь он жениться на бывшей зэчке, да еще хромой, не собирался. С началом войны Чернухина мобилизовали. Он служил в тыловых частях, вдали от фронта.
Ира с ребенком смогла пережить блокаду. А Фекла Ивановна, Юрий и Люба не пережили, умерли от голода.
Марфа свой восьмилетний срок отбывала в одном из лагерей Казахстана. Летом, в палящий зной, работала в поле или изготовляла саманные кирпичи, а зимой, в почти сибирские морозы, трудилась на стройках. На свободу вышла настоящей старухой – сутулой, беззубой. Она стала жить в своем родном селе Ясногорском.
Екатерина Евгеньевна Ауэ погибла в блокаду от немецкого снаряда. Во время войны умерли и Ясногорские в Норильске. Сначала старый князь – от старости (тело его умерло; сознание угасло давно), месяц спустя Мария Евгеньевна – от воспаления легких.
Клава ушла из жизни еще в тридцать восьмом. Начальнику лагеря она быстро надоела. И девушка пошла по рукам. А когда ею все насытились, очутилась на лесоповале. От скудного питания заболела пеллагрой. У нее шелушилась кожа, выпадали волосы, распухли губы и язык, парализовало ноги, стало развиваться слабоумие. Лечение не помогло. В начале весны она скончалась.
Мирославлева призвали в армию во Фрунзе. Всю войну он сражался на передовой. Был награжден орденом Красной звезды. Закончил войну в Германии, в звании майора. Демобилизовавшись, поселился в Ленинграде. Снимал квартиру. Работал иллюстратором. Все как будто забыли, что после убийства Кирова он был выслан из города за дворянское происхождение. Дочь уговаривала его переселиться к ней, но он не соглашался.
… – Наконец-то! – воскликнула Ира, когда Мирославлев сказал ей о своем решении. – Сколько я этого ждала!
– А может быть, мама твоя не согласится.
Ирина с укором взглянула на отца.
– Она мечтает об этом!.. Будешь жить с ней в Ясногорском?
– Я там работы не найду. Приезжать к ней буду при первой возможности.
– Тогда сюда переезжай. Теперь-то что этому мешает? Верочка только и спрашивает: «Когда деда придет?»
Ира посмотрела на девочку. Та не отходила от Мирославлева.
– Завтра же перееду.
– Отлично!.. – Она пригляделась к отцу. – Что же ты такой мрачный?
Он продолжал думать о Полине.
– Просто устал, Ира.
Они помолчали.
– Папа, Оля вчера приходила, дочь Петра Ивановича. Выпустили ее. Два года в тюрьме держали. Как немецкую шпионку. На допросах пальцы ей изуродовали. Больше она играть не сможет. А ведь талантливой пианисткой была.
Мирославлев, мягко отстранив внучку, прошелся по комнате.
– НКВД – это скопище негодяев! – громким гневным голосом вдруг воскликнул он.
– Тише, папа! – испуганно произнесла Ирина. – Услышат.
– Сколько талантов они загубили! – продолжал Владимир, не обращая внимания на слова дочери. – А сколько
