К подруге. На день рождения. Это ее отец. Он за мной заехал, – волнуясь, часто моргая густыми ресницами, ответила она.
– А почему вы по-французски говорили?
– Он – преподаватель французского. Я его попросила только по-французски со мной разговаривать. А то я уже стала забывать этот язык.
Игорь поборол в себе сильное желание спросить про улыбку.
– Я приходил в десять, в двенадцать, в два часа ночи. Тебя дома не было.
– В десять я еще у подруги была. А в двенадцать… Я ночью никому не открываю.
– Но ты даже не спросила, кто звонит.
– Я уже спать легла. Не хотела вставать.
– Не подумала, что это я мог быть?
– Нет. Так поздно ты никогда не приходил.
– А если бы это из НКВД пришли?
– Они начинают барабанить. Ты же не барабанил. Игорек, я на работу опаздываю! Мне еще переодеться надо.
Клава была в том самом нарядном платье. Она ушла в свою комнату.
«Почему она вдруг стала забывать язык? – думал Игорь. – Сама же говорила, что они с матерью часто общались на французском».
Клава появилась в скромном сером платье, более подходящем для санитарки.
И Игорю надо было идти на завод. Они вышли из особняка. Он сдержанно попрощался. Вопреки обыкновению, целовать ее не стал. Они пошли в разные стороны.
Как хотелось Игорю верить ее словам. Но та вчерашняя улыбка… Может, ему показалось… Вдруг другая мысль поразила его. Он даже замедлил шаг. Платье! Получается, она проснулась, встала и надела это нарядное платье? Зачем? Чтобы через несколько минут сменить его на другое? Не могла же она спать в платье. Да и не выглядело оно помятым. Или она приехала домой утром?
Его натура требовала ясности и определенности. Вечером он несколько раз звонил в ее дверь. Никто не открыл.
Лишь на следующий вечер, подходя к особняку, он увидал Клаву. Она куда-то спешила. Игорь незаметно пошел за ней. Она пришла в сквер возле военного училища. Села на скамью. Взглянула на свои часы. Очевидно, кого-то ждала. В юности Игорь тоже назначал в этом сквере девушкам свидание. А в восемнадцатом году здесь его отцу назначил встречу Олег Ясногорский. Но этого Игорь не знал. Он притаился за ветвистым изогнутым деревом. Оно подходило для скрытого наблюдения идеально. За этим самым деревом пряталась Марфа, выслеживая Мирославлева.
Игорь раньше и представить себе не мог, что он, потомок баронов, может за кем-то следить, тем более за девушкой, но ревность делала все возможным.
К Клаве подошел не старый толстяк, как ожидал Игорь, а молодой человек, красивый, высокий, широкоплечий. На нем был приличный костюм. Она встала. Он начал что-то говорить. Лицо его стало сердитым. Игорь не мог расслышать слов. Широкоплечий посмотрел направо, налево. Близко людей не было. Он еще что-то сказал. И внезапно дал Клаве пощечину. Она отшатнулась, прижала ладони к щекам.
Игорь выскочил из-за дерева и, сжимая кулаки, бросился к ним. Молодой человек хладнокровно ждал его приближения. Испугался не он, а Клава. Когда Игорь подбежал, она, широко расставив руки, заслонила собой широкоплечего. Вскрикнула:
– Игорь, не надо! Уходи! Пожалуйста!
Его не пришлось долго уговаривать. Он резко повернулся и ушел.
Такой душевной муки Игорь еще не испытывал. Даже арест отца он перенес легче.
Дома Игорь обо всем рассказал матери.
– И это перед свадьбой! – с изумлением и возмущением воскликнула Екатерина Евгеньевна. Помолчала. Вздохнула. И добавила убежденным тоном: – Низкое происхождение отца сказалось.
Зазвенел дверной звонок. Игорь открыл дверь. Перед ним стояла Клава. Она смотрела на него непередаваемым взглядом. И стыд, и страдание были в нем… И любовь!
– Заходи, племянница, – строго сказала Екатерина Евгеньевна.
Клава вошла. Села на диван рядом с ней. Игорь остался стоять.
– Игорь, я все объясню, – торопливо произнесла Клава.
И посмотрела на Екатерину Евгеньевну. Та встала. Сказала:
– Я вас оставлю.
И ушла в свою комнату.
Девушка взглянула на Игоря тем же неописуемым взглядом.
– Я тебя люблю! – сказала она прерывающимся голосом.
И вдруг разрыдалась.
Он приблизился. Стал сдержанно говорить утешительные слова. Наконец, она перестала плакать. Вытерла платком слезы.
И все рассказала.
8
Через неделю после ареста родителей Клаву вызвали повесткой на допрос.
Клава была девушкой очень впечатлительной. Она вошла в кабинет, увидала следователя и оцепенела. Словно сам сатана предстал перед ней. Страшное лицо, жестокий пронизывающий взгляд. Этот взгляд пугал, подавлял волю. Угнетающе подействовал на Клаву и тон следователя, презрительный и брезгливый.
Ее допрашивал Голубка.
Он начал с вопросов о контрреволюционной деятельности ее родителей. Клава отвечала, что такой деятельности они не вели. Он напомнил слова Доброхоткина о Сталине. «Откуда он знает?», – удивилась Клава. Она сказала, что таких слов не слышала. Тогда Голубка дал ей прочесть показания Глеба Вязмитинова. В них утверждалось, что Доброхоткин замышлял убить Сталина. Девушка была потрясена. «Вот почему Глеб покончил с собой», – догадалась она.
– И отец твой, и мать, пособница, заслужили самую суровую кару, – не давая ей опомниться, произнес Голубка. Он внушительно помолчал. – Но ты можешь их спасти. Если поможешь нам.
– Что я должна сделать?
– Слышала про Коминтерн?
– Да.
– У нас есть все основания думать, что один деятель ведет раскольническую деятельность внутри Коминтерна, что он агент французского буржуазного правительства. Ты должна помочь его разоблачить. Для этого станешь его любовницей. – Девушка покраснела. До сих пор она лишь целовалась. С Игорем. – Будешь сообщать нам, что он говорит, что делает, с кем общается.
– И папу с мамой освободят?
– Если будешь добросовестно с нами сотрудничать – освободят. Ну?
То, что ей предлагали, было ужасно. Но гибель родителей была бы еще ужасней.
– Я согласна.
Коммунистический интернационал в 1937 тоже начал подвергаться репрессиям.
Выявлением в Коминтерне контрреволюционеров и шпионов занималось в основном 11-е отделение 3-го отдела главного управления государственной безопасности НКВД. Но и Голубке представился случай внести свою лепту в эту работу. В одном деле о шпионаже всплыло имя сотрудника аппарата Коминтерна, члена французской компартии. Заняться им поручили Голубке.
О коминтерновце было известно, что он вдовец и, несмотря на солидный возраст, падок на красивых женщин.
Для той роли, на которую ее выбрал Голубка, Клава подходила как нельзя лучше: юная девушка с красивой благородной внешностью, хорошо воспитанная, знающая французский язык.
Они как бы случайно встретились в ресторане. На самом деле все организовали энкавэдэшники. Клаве даже не пришлось особенно стараться. Увидев такую красавицу, француз тут же влюбился. Через два дня он привез ее к себе. Клава осталась в его квартире до утра. Это тогда она сказала Игорю, что была на дне рождения подруги.
Раз в два дня Клава должна была встречаться с красивым широкоплечим чекистом в сквере у военного училища. Этот сквер, похоже, привлекал конспираторов всех мастей. Она не могла сообщить ничего полезного. Француз предпочитал говорить о любви. Ни разу не удалось ей вызвать его на разговор о политике, о Коминтерне. Это злило энкавэдэшника. Разговаривал он с ней грубо.
На последнюю встречу чекист пришел очень сердитым. Накануне коминтерновец неожиданно уехал во Францию. Энкавэдэшник обвинил Клаву в том, что она или проболталась, или какими-нибудь глупыми действиями вызвала у француза подозрение. Сорвала их планы. Он даже дал ей пощечину.
Когда к ним подбежал Игорь, Клава испугалась, что он ударит чекиста, и его, конечно, посадят. И грудью защитила ненавистного энкавэдэшника.
– Что это значит? – грозно спросил тот, когда Игорь ушел.
– Это... Это один ухажер… Следил за мной, наверное.
Широкоплечий немного подумал.
– Послезавтра получишь новое задание. В это же время, но в другом месте. На Малоохтинском мосту. И чтобы хвостов не приводила!
Они разошлись.
– Из-за француза я попросила перенести свадьбу, только поэтому, – закончила Клава свой рассказ. Она ничего не утаила.
Наступило долгое молчание.
– Почему ты с энкавэдэшником осталась? – спросил Игорь. – Почему не ушла со мной?
– Я навлекла бы тогда на нас обоих беду.
Они снова помолчали.
– Клава, никогда они твоих родителей не освободят! – убежденно заговорил Игорь. – Никого они не освобождают. Тем более с такими обвинениями! Ложь это все! Как ты могла поверить!
Клава подавленно молчала.
Игорь тоже замолк. Как он должен поступить? Отец с малых лет учил его поступать благородно. Если он сейчас брезгливо отвернется от нее, разве это будет благородно? Нет. Вот если он ее великодушно простит, это будет благородный поступок.
– Порви с ними, Клава. И мы тогда сразу поженимся.
Девушка радостно встрепенулась.
– Хорошо, Игорек! На следующей встрече скажу, что не буду больше им помогать!
Она осталась ночевать у Ауэ.
9
Так Клава и сказала на Малоохтинском мосту.
Кажется, красивый чекист удивился. Не привыкли, видимо, в НКВД к таким отказам.
– И не жалко тебе родителей? – спросил он.
– А почему вы их до сих пор не освободили? Я столько дней вам помогала! – воскликнула Клава. – Я ради вас даже… даже… – Она хотела сказать, что ради них она перестала быть девушкой, но постеснялась. – Не верю я вам!
– Ах ты сволочь, – процедил сквозь зубы энкавэдэшник. И добавил зловеще: – Ладно...
Он ушел.
Ночью Клаву арестовали.
Через сутки арестовали Игоря и Иру. Всех троих обвинили в недоносительстве. Из тех, кто был на дне рождения Доброхоткина, только Феклу Ивановну не тронули. Очевидно, из-за преклонного возраста. Юра и Люба Мирославлевы остались на ее попечении.
Не устояв перед угрозами Голубки, Клава быстро созналась, что слышала от отца те слова о Сталине.
Ира сначала все отрицала. Но не выдержала побоев и издевательств и тоже созналась.
Игоря Голубка с помошниками бил жестоко, до потери сознания. Но ничего не добился.
Ира получила три года лагерей. Клаву и Игоря осудили на пять лет. К восьми годам приговорили Марфу. Марина получила пятнадцать.
Матвей Доброхоткин был расстрелян.
Глава 9
1
К месту заключения Клава ехала в красном товарном вагоне с надписью «Крупный рогатый скот». Он был набит арестантками. За Уралом они долго сидели в пересыльной тюрьме. Затем их погрузили в «столыпинский вагон» – вагон третьего класса, переделанный для перевозки заключенных. На окнах были решетки. Вдоль коридора тянулась решетчатая перегородка. Женщины как будто ехали в клетках. Новые конвоиры оказались грубее и наглее предыдущих. Их главным развлечением был личный досмотр. Клаву обыскивали чаще других. Хорошо еще, что все ограничивалось обысками.
От Ленинграда до лагеря в восточной Сибири они добирались около месяца.
Начальник лагеря, могучий широколицый кавказец, пополнил Клавой свой многочисленный гарем.
Этап, в котором оказался Игорь, привезли в пересыльный лагерь «Вторая речка» на тихоокеанском побережье. Погрузили на старый грузовой корабль, приспособленный для транспортировки арестантов. Несколько дней они плыли по Охотскому морю на Колыму, в бухту Нагаево. С корабля на берег
